Сцевола де Сен-Март
(1535–1623)
«Прошла моя весна и осень вслед за летом…»
Прошла моя весна и осень вслед за летом,
Печальная зима теперь стучит в окно;
Все ветры бьют меня, и мозг кипит при этом,
Морщинится лицо и в волосах снежно.
Хожу на трех ногах, сторожко и неспешно,
Я вверил посоху свой ссохшийся скелет,
И в пояснице боль, и позвоночник грешный
Сгибается к земле под тяжестию лет.
Мне в жилы льется хлад и сковывает душу,
Немеют чувства все, их остывает жар,
И пробкой ледяной мои замкнуты уши,
И силу глаз моих я заключил в футляр.
Но, Боже, ты не дай любви иссякнуть в сердце,
Чтоб молодой еще моя осталась плоть;
Насколько стынет жар в крови у страстотерпца,
Настолько укрепи мой сирый дух, Господь!
Зачем мне продлевать мучительную старость,
Чтобы смотреть на свет потускнувшим зрачком?
Блажен, кто не исчах и не изведал старость
Пред тем как в добрый час вернулся в горний дом!
Жак Гревен
(1538–1570)
«В ней мертв огонь, во мне же он всё пуще…»
В ней мертв огонь, во мне же он всё пуще,
Так виден куст, покрывшийся листвой
Под сморщенной трухлявою корой
Ствола, который усыхает в пуще.
Не властна зависть только в райской куще,
А здесь, измучен вашею игрой,
Ее боюсь, мне страшен яд лихой
На вражьем языке, меня гнетущий.
И такова теперь моя юдоль,
Что счастья нет, зато огромна боль,
Я за добычей мчусь, язвимый страстью.
Но вы единым блеском ясных глаз,
Способны радость мне вернуть тотчас,
Дабы не мог завидовать я счастью.
«Мы ропщем на владык, что, мол, война нужна им…»
Мы ропщем на владык, что, мол, война нужна им,
Что рады ей они, а мы средь бранных гроз,
Вассалы бедные, ценою крови, слез
Господство королям над миром покупаем.
Как только грянет гром, и, бурей нагнетаем,
Смутит небесный свод бушующий хаос,
Мы сами Небеса во всём виним всерьез,
А выйдет недород, так землю обвиняем.
Мы, нежели хоть в чем винить себя самих,
Скорей свою вину возложим на других,
Витийствуем в суде, прибегнув к укоризне.
Но, Боже, как не знать, что войны, глад, разор
И наводнения, как и всеобщий мор,
Из-за грехов одних, что совершаем в жизни?
«Когда приехал в Рим, искал я этот Рим…»
Когда приехал в Рим, искал я этот Рим,
Который некогда восьмым был чудом света,
Я не нашел его, не получил ответа
И в тщетных поисках раскаялся засим.
С утра и до ночи, как будто одержим,
То бегал в Колизей, а то в Ротонду, где-то
Взбирался я, смотрел вокруг на то, на это,
А вдруг великий Рим окажется мне зрим.
И то безумием я счел невыразимым,
Поскольку древний Рим был погребен под Римом,
И Вечный Город стал могилою сплошной.
Кто будет в Риме так метаться по кварталам,
Похож на конника, который пешедралом
Спешит, ища коня, чтобы помчать стрелой.
«Кто смотрит в небеса, о будущем толкует…»
Кто смотрит в небеса, о будущем толкует,
Чтоб внуков удивить плодами сих трудов,
Он, прозревая рок, до неба взмыть готов
И, досадив Судьбе, над смертью торжествует.
Кто славы в мире ждет, кто почестей взыскует,
Кто Небом покорен, а кто поет богов;
Один не сдержит страсть в глуби своих зрачков,
Другой без устали писания шлифует.
Мы вечность зреть хотим, отринув дольний прах,
Бессмертия себе мы ищем в небесах,
И к цели той идем, а путь тернист и долог.
И я, покуда здесь живущий на земле,
Уверен, что теперь на небе Сен-Желе,
При жизни славный был поэт он и астролог.
«Я часто собирал, в раздумья погружен…»
Я часто собирал, в раздумья погружен,
Все сферы, кои мир замкнули словно в раме,
Я воду с воздухом мешал, с землею пламя,
Дабы постичь Того, кем мир был сотворен.
И пятый элемент был мною извлечен,
Что засевает дол обильно семенами,
В величии своем простершийся кругами,
И сам он движется и движет ход времен.
Когда подумаю, что смог постичь впервые
Истоки жизни сей, основы мировые,
Не стану хаоса тревожить я состав.
И для того всегда усердно, увлеченно
Я Аристотеля читаю и Платона,
Чтоб охладеть умом, как прежде мудрым став.
Пьер де Круа
(он же Петр от Креста)
(1539–1614)
«Стрела, стрела любви, слоновой кости жало…»
Стрела, стрела любви, слоновой кости жало,
Вонзившись в сердце мне, усладу принесла;
Так мука сладостна, так сладостна стрела,
Что у меня в груди победу одержала!
О пламя, что навек мне сердце пронизало,
Чья сила от огня в крови моей взросла,
Как сладостен твой жар, жаровня, где дотла
Сгорает плоть моя, что мука истерзала!
О ярь, – не ярость, нет, – твой сладостный порыв
Тревожит сердце мне, стезю туда открыв,
Как сладостен твой пыл, что в дух вошел чрез очи!
Стрела в моей груди обычных стрел острей,
Огонь, мне жгущий плоть, жарчее всех огней,
Ярь, что смущает дух, сильнее яри прочей.
Фламинио де Бираг
(ок. 1550 —?)
«Ты заново родись, чудовище Горгона…»
Ты заново родись, чудовище Горгона,
Пусть обратит в скалу твой взор, что лют и дик,
Плоть, уязвленную от всех любовных пик;
Снаружи я живой, внутри – мертвец зловонный.
Узилище свое покинет дух стесненный,
Судьба освободит его от всех вериг,
И из Чистилища, где светит Солнца лик,
Войдет он в темный грот, где позабудет стоны.
Но ни стенаниям, ни верности моей
Не вызвать жалости у гордой дамы сей,
Что управляет мной своей красы посредством.
По мере той любви растет и боль моя,
С тех пор как свет дневной утратил в горе я,
Ей сердце, плоть сиречь, оставил я наследством.
«О вы, кому приют Эреб…»
О вы, кому приют Эреб,
Покиньте свой ужасный склеп,
Явитесь из пещер Аверна
Взглянуть, как мой удел свиреп
И как тоска моя безмерна.
Владыки ада, зрите то;
Мегера, Цербер, Алекто,
Все Тени с грозной Тизифоной,
Лахезис, Атропос, Клото,
Услышьте стон тоски бездонной.
Все пытки, что в аду страшны,
Моим мученьям не равны,
И нет подобья этой казни.
Среди подлунной стороны
Нет смертного меня несчастней.
Увы, краса младая та,
Жестоким чудищам чета,
Меня силком кудрей схлестнула,
Ей, видно, милость не свята —
Любовь и верность обманула.
Позвольте, духи, вас просить
Ко мне участье проявить
И повелеть суровой Парке
Пресечь юдоль, сей жизни нить,
Чтоб я поплыл в загробной барке.
Когда печаль моя минёт
И Парка тень мою сведет,
Чтоб в адском утопить болоте,
Сей стих, который смерть поет,
В храм Памяти вы принесете:
ТОТ, КТО ЛЕЖИТ ПОД СЕЙ ПЛИТОЙ,
ОТ БОЛИ, МУКИ САМ НЕ СВОЙ,
ЗАКОНЧИЛ ДНЕЙ СВОИХ МЫТАРСТВО;
ВИНОЙ КОНЧИНЫ ГОРЬКОЙ ТОЙ
НЕВЕРНОЙ ЖЕНЩИНЫ КОВАРСТВО.
Жан де ла Сеппед
(1550–1623)
«О царственность страстей! О терны диадимы…»
О царственность страстей! О терны диадимы!
О тяжкий скипетр мук! Бесчестия наряд!
Любовь души моей! Ум неисповедимый!
Христос, податель мой божественных отрад!
О вождь святой, бичи венец тебе дарят,
Где ни дотронутся, ты терпишь их, язвимый;
И под ударами сей пурпур досточтимый
Секущим лезвиём лиет обильно кат.
Что́, десять тысяч мук единой смерти ради?
Эй, посмотри: в крови, что пролил Он во граде,
Терн растворился весь, и ужас стал велик!
Кровь чистая, нектар, днесь осквернилась мразью
Глумительных плевков, и под кровавой грязью
Как у лепрозного стал прежде светлый лик.
Симон-Гильом де ла Рок
(1551–1611)
«Долина мрака, хмурые отроги…»
Долина мрака, хмурые отроги,
Которых сторонится ясный Феб,
И демоны, чей дом – стигийский склеп,
И ночь, покой несущая в чертоги;
Утесы, гроты, жуткие берлоги,
Львов и медведей яростных вертеп,
Сычи и враны, вестники Судеб, —
Живет лишь ими днесь мой дух убогий.
Пустыня мира, скорбный суходол,
Мой разум кару за грехи обрел —
В Аду привычном мучиться безбожно.
Молю тебя: судьбу умилосердь,
Склони небесный свод, и, коль возможно,
Подвигни Ад, и Атропос, и Смерть.
«Я – птица скорбная средь ночи одинокой…»
Я – птица скорбная средь ночи одинокой,
Что света дня бежит, как и себя самой,
Безжалостный Амур мне образ дал такой,
Чтоб я провозглашал несправедливость рока.
Сим скалам сетую, как боль моя жестока —
Те скалы дикие приют всегдашний мой;
Когда закончу стон, раздастся Эха вой,
Но только встанет день, смолкаем мы до срока.
С тех пор как солнце мне не шлет своих лучей,
Не сходит темная плена с моих очей,
Лишив былых надежд, служивших мне опорой.
Я прежде был Орлом, наперсником светил,
Но форму ту, увы, судьба разбила скоро;
Живу отныне тьмой, как прежде светом жил.
«Вот дама светская, чей нрав был горделивый…»
Вот дама светская, чей нрав был горделивый,
Сменила пыл любви на здравие души,
Свой золотой дворец – на хижину в глуши,
На покаянье – грех, на боль – покой счастливый;
На требник – зеркало, на плач – слова игривы,
Сияние очей – на слезный ток в тиши,
Наряды пышные – на шепот «не греши»
С терзаньем за тщету и блудные порывы.
И жизнь, и красоту спешит она проклясть,
Ей суетность страшна, противна неги сласть,
Златые локоны и жгучих взоров сила.
Зерцало святости! пример благих чудес
Показывает нам: дабы достичь Небес,
От мира мы должны отречься до могилы.
Абрагам де Вермей
(ок. 1555–1620)
«Пою и плачу, строю – тут же рушу…»
Пою и плачу, строю – тут же рушу,
Дерзаю и боюсь, стою и мчусь,
Толкаю, падаю, блещу, чернюсь,
«Да» говорю и слово вмиг нарушу;
Я бодрствую и сплю, храбрюсь и трушу,
Горю, льдянею, от любви томлюсь
И ненавижу, гибну – выжить тщусь,
Отчаюсь и надеждой грею душу.
Кладу под пресс всё это, и – вино,
То белое, то черное оно,
И им пьяна душа в судьбе немилой;
Туда-сюда шатается в беде,
Как в бурю лодка, мечется везде,
Вдовица кормчего, весла, кормила.