Как уже было упомянуто, бессознательное содержит в себе как бы два слоя: личностный и коллективный. Личностный слой оканчивается самыми ранними детскими воспоминаниями. Коллективное бессознательное, наоборот, охватывает период, предшествующий детству, т. е. то, что унаследовано от жизни предков. В то время как образы воспоминаний личного бессознательного являют собой как бы заполненные, ибо пережитые образы, архетипы коллективного бессознательного предстают в форме незаполненных, так как они не пережиты индивидуумом лично. Если же регрессия психической энергии, выходя за пределы раннего детства, достигает наследия жизни предков, тогда пробуждаются мифологические образы – архетипы[55]. Открывается определенный духовный мир, о котором мы прежде ничего не подозревали, и выявляются образы, находящиеся, возможно, в самом резком контрасте с нашими прежними представлениями и обладающие такой интенсивностью, что становится вполне понятным, почему миллионы образованных людей впадают в теософию и антропософию. Это происходит просто потому, что упомянутые современные гностические системы идут навстречу потребности в выражении этих внутренних, безмолвных событий в большей мере, чем какая-либо из существующих форм христианской религии, не исключая в том числе и католицизма. Последний, правда, способен в гораздо большей мере, чем протестантизм, посредством догматических и культовых символов выражать те факты, о которых у нас идет речь. Однако и он не достигал в прошлом и не достигает ныне полноты прежнего языческого символизма. Должно быть, именно поэтому последний сохранялся на протяжении столетий христианства, а затем постепенно перешел в известные подводные течения, которые от раннего Средневековья до нового времени никогда полностью не утрачивали своей силы. Они хотя и исчезали с поверхности, опускаясь далеко вглубь, однако, меняя свою форму, возвращались и возвращаются снова, чтобы компенсировать односторонность современной ориентации сознания[56]. Наше сознание настолько проникнуто христианством, даже почти всецело сформировано им, что бессознательная противоположная позиция не может быть принята им, и притом просто потому, что она слишком противоречит основным господствующим воззрениям. Чем более односторонне, косно и безусловно удерживается одна позиция, тем более агрессивной, враждебной и непримиримой будет другая, так что вначале для их примирения мало шансов. Но если сознание допускает по крайней мере относительную значимость всех человеческих мнений, тогда и противоположность отчасти утрачивает свою непримиримость. Но между тем эта противоположность ищет для себя подходящее выражение, например, в восточных религиях: буддизме, индуизме и даосизме. Синкретизм (смешение и комбинирование) теософии в значительной мере идет навстречу этой потребности, и этим объясняется ее широкий успех.
Деятельность, связанная с аналитическим лечением, содействует возникновению переживаний архетипической природы, которые требуют своего выражения и оформления. Разумеется, это не единственная возможность для осуществления такого рода опыта. Архетипические переживания нередко возникают спонтанно, и вовсе не только у так называемых «психических» личностей. Нередко о самых удивительных снах и видениях мне доводилось слышать от людей, в душевном здоровье которых не мог бы усомниться даже специалист. Переживание архетипа люди часто оберегают как самую интимную тайну, чувствуя, что оно задевает самые сокровенные глубины их существа. Это своего рода праопыт душевного «не-я», какого-то внутреннего оппонента, вызывающего на спор. Понятно, что в таких ситуациях прибегают к помощи параллелей, причем часто случается так, что первоначальное событие истолковывается в духе заимствованных представлений. Типичный случай такого рода – видение Троицы у брата Николая из Флюе[57]. Похожий пример – видение многоглазой змеи у Игнатия, которое он сначала истолковал как божественное, а затем – как дьявольское явление. Посредством таких истолкований подлинное переживание заменяется заимствованными из чужого источника образами и словами, а также воззрениями, идеями и формами, которые, как это нередко бывает, возникли не на нашей почве и главным образом связаны не с нашим сердцем, а лишь с нашей головой, которая даже не может отчетливо их осмыслить, так как сама не способна изобрести нечто подобное. Это, так сказать, краденое добро, которое впрок не идет. Суррогат словно бы делает людей нереальными, превращает их в тени. Они ставят пустые слова на место живой действительности, тем самым уклоняясь от переживания противоположностей и устремляясь в некий бледный двухмерный, призрачный мир, где все живое и творческое увядает и отмирает.
Безмолвные события, переводимые регрессией в стадию, предшествующую детству, требуют не замещения, а индивидуального оформления в жизни и деятельности отдельного человека. Эти образы возникли из жизни, страданий и радостей предков и снова стремятся вернуться в жизнь и как переживание, и как действие. Однако из-за своей противоположности сознанию они не могут непосредственно переводиться в наш мир, поэтому необходимо найти опосредованный путь, соединяющий сознательную и бессознательную реальности.
VI. Синтетический (конструктивный) метод
Анализ бессознательного – это процесс, или долготерпение (в зависимости от обстоятельств), или работа, что получило название трансцендентной функции[58], так как она представляет собой функцию, опирающуюся на реальные и воображаемые или рациональные и иррациональные моменты и тем самым служащую мостом через зияющую пропасть между сознанием и бессознательным. Она является естественным процессом, демонстрацией энергии, происходящей из напряженного соотношения противоположностей, и состоит в чередовании процессов фантазирования, спонтанно выступающих в снах и видениях [59]. Этот же процесс наблюдается и на начальных стадиях некоторых форм шизофрении. Классическое описание его содержится, например, в автобиографическом изложении Жерара де Нерваля[60] «Аврелия». Наиболее значительным литературным примером, однако, служит вторая часть «Фауста». Естественный процесс единства противоположностей стал для меня моделью и основой метода, который, по существу, состоит в следующем: то, что естественно происходит бессознательно и спонтанно, мы намеренно вызываем наружу и интегрируем в сознание и его восприятие. Беда многих больных заключается именно в отсутствии у них средств и путей к духовному овладению происходящими в них самих процессами. Здесь требуется вмешательство врача с использованием особого метода лечения.
Рассмотренные нами теории, как видим, основываются на методе, имеющем исключительно каузально-редуктивный характер и разлагающем сновидение (или фантазию) на составляющие его воспоминания и заложенные в их основу инстинктивные процессы. Ранее я уже упоминал как о достоинствах, так и об ограниченности такого подхода. Этот подход достигает своего предела тогда, когда символы сновидений уже не могут быть сведены к личным воспоминаниям и стремлениям, т. е. когда всплывают образы коллективного бессознательного. Совершенно не имеет смысла пытаться свести эти коллективные идеи к личному. К тому же это еще и вредно, в чем меня неприятным образом убедил опыт. Лишь с большим трудом и после долгих колебаний я, наученный в конце концов неудачами, смог отказаться от односторонне персоналистской ориентации медицинской психологии в указанном смысле. Прежде всего, пришлось прийти к основательному пониманию того, что за «анализом», поскольку он есть только разложение, непременно должен следовать синтез и что существуют душевные материалы, которые почти ничего не значат, если подвергаются только разложению, но разворачивают полноту смысла, если их не разлагать, а давать подтверждение их смыслу да еще расширять всеми сознательными средствами (так называемая амплификация[61]). Дело в том, что образы или символы коллективного бессознательного лишь тогда открывают свои ценности, когда к ним применяется синтетический метод. Если анализ разлагает символический материал фантазий на компоненты, то синтетический метод интегрирует его во всеобщее и понятное выражение. Этот способ не очень прост, поэтому я приведу пример, который поможет разъяснить и весь процесс в целом.
Одна пациентка, находившаяся как раз на критической пограничной стадии между анализом личного бессознательного и выходом на поверхность содержаний коллективного бессознательного, видела такой сон. Ей необходимо перейти через широкий ручей. Моста нигде нет. Однако она находит подходящее место, где можно его перейти вброд. Как раз тогда, когда она собирается это сделать, ее хватает за ногу большой рак, скрывавшийся в воде, и уже не отпускает ее. В страхе она просыпается.
Попробуем проанализировать это сновидение с точки зрения содержащихся в нем – с позиции пациентки – идей.
Итак, ручей образует границу, которую трудно перейти, – я должна преодолеть препятствие – возможно, это относится к тому, что я лишь медленно продвигаюсь вперед; – возможно, мне надо было перейти на другую сторону.
Брод, должно быть, символизирует возможность надежно перебраться на другую сторону; возможный путь – в противном случае ручей был бы слишком широк. (Не исключено, что под этим подразумевается лечение – как возможность преодолеть препятствие.)
Рак целиком скрывался под водой, вначале я его не видела. Рак, однако, это очень страшная, неизлечимая болезнь (воспоминание о госпоже X., умершей от карциномы); я боюсь этой болезни; рак – это животное, которое пятится назад и, очевидно, хочет затащить меня вниз, в ручей; – он больно вцепился в меня, и я ужасно испугалась; – что же не пускает меня на ту сторону? Ах да, у меня снова вышла крупная ссора с моей подругой.
С подругой пациентки дело сложились особым образом. Речь идет о многолетней мечтательной дружбе, на грани гомосексуальности. Подруга во многих отношениях похожа на пациентку и также имеет расстроенные нервы. У обеих наличествуют явно выраженные общие интересы в области искусства. Но пациентка – личность более сильная. Поскольку их взаимоотношения слишком интимны и поэтому полностью исключают другие возможности жизни, то обе нервозны, и, несмотря на идеальную дружбу, между ними происходят бурные сцены, вызванные взаимным раздражением. Бессознательное этим самым хочет создать дистанцию между ними, но они не хотят этого замечать. Скандал обычно начинается с того, что одна из подруг находит, будто они еще недостаточно хорошо понимают друг друга и что нужно еще более откровенно высказываться друг перед другом, после чего обе с энтузиазмом и пытаются проделать это. Тем не менее вскоре опять возникает недоразумение, приводящее к ссоре еще более сильной, чем прежде. Faule de mieux (фр. – за неимением лучшего) ссора долго была для них суррогатом удовольствия, от которого они не желали отказываться. Особенно это касалось моей пациентки, которая долгое время не могла отказаться от сладкой боли быть непонятой лучшей подругой, несмотря на то что каждая такая сцена «смертельно» ее утомляла и она уже давно поняла, что эта дружба изжила себя, и тем не менее лишь из ложного честолюбия полагала, будто еще может считать ее идеальной. Пациентка относилась экзальтированно, иллюзорно еще к своей матери, а затем, после смерти той, перенесла свои чувства на подругу.
Аналитическая (каузально-редуктивная) интерпретация[62]
Указанное истолкование сновидения можно сформулировать одной фразой: «Я, кажется, понимаю, что мне надо перебраться на другую сторону ручья, т. е. отказаться от отношений с подругой, но мне гораздо больше хотелось бы, чтобы подруга, т. е. рак, не выпускала меня из своих клешней, т. е. объятий, точно также как по-детски хочется, чтобы мать снова заключила меня в свои такие знакомые горячие объятия». В этом желании неприемлемое заключается в сильной подспудной гомосексуальной тенденции, что достаточно доказано фактами. Рак хватает пациентку за ногу, так как у нее большие, «мужские» ноги; по отношению к подруге она играет мужскую роль, имея также соответствующие сексуальные фантазии. Нога, как известно, имеет фаллическое значение[63]. Общее истолкование, таким образом, выглядит так: причина, по которой она не хочет расстаться с подругой, заключается в наличии вытесненных гомосексуальных желаний, направленных на подругу. Поскольку эти желания морально и эстетически несовместимы с тенденцией сознательной личности, то, естественно, они вытеснены и потому более или менее бессознательны. Страх соответствует вытесненному желанию.
Разумеется, такое истолкование резко обесценивает высокопарный идеал дружбы пациентки. На данном этапе анализа она тем не менее уже не была бы в претензии ко мне за такое истолкование. Некоторые факты задолго до этого уже достаточно убедили ее в наличии гомосексуальной тенденции, так что она вынуждена была добровольно признать эту склонность, хотя это и было ей не очень приятно. Поэтому изложи я ей на данной стадии лечения это истолкование, то уже не встретил бы с ее стороны никакого сопротивления, мучительность этой нежелательной тенденции она уже преодолела самопониманием. Но она бы спросила: «Но почему вообще мы все еще анализируем этот сон? Он ведь опять же открывает то, что я и так уже давно знаю». Это истолкование и в самом деле не дает пациентке никакой новой информации, поэтому для нее оно неинтересно и неэффективно. В начале лечения истолкование подобного рода было бы невозможным просто потому, что необыкновенная щепетильность пациентки ни при каких обстоятельствах не допустила бы ничего подобного. «Яд» понимания надо было вливать в высшей степени осторожно и небольшими дозами, до тех пор пока больная постепенно не смогла воспринимать все более разумно. Но если аналитический, или каузально-редуктивный, метод уже не приносит ничего нового, а лишь повторяет одно и то же в различных вариациях, значит, наступил момент, когда необходимо принять во внимание возможно выходящие на поверхность архетипические мотивы. При отчетливом проявлении такого мотива наступает момент, когда целесообразно обратиться к иному методу интерпретации. Как видим, каузально-редуктивный метод в таком случае недостаточен. Во-первых, здесь неправильно воспринимаются идеи пациентки, например ассоциация «рака» с болезнью. Во-вторых, неясен сам выбор именно данного символа. Почему, например, подруга-мать должна принять именно образ рака? Она могла бы предстать, например, в более симпатичном и пластичном образе русалки. («Она влекла его отчасти, отчасти к ней тянулся он» и т. д.) Ту же роль могли бы играть полип или дракон, змея или рыба. В-третьих, каузально-редуктивный метод упускает, что сновидение – это субъективный феномен и что, следовательно, исчерпывающее истолкование ни в коем случае не может соотносить образ рака только с подругой или матерью, а надо применить его также и к субъекту, т. е. к самой сновидице, включающей все сновидение в целом: она – ручей, брод и рак. Эти подробности соответственно выражают условия и тенденции в бессознательном субъекта.
Поэтому я ввел следующую терминологию: всякое истолкование, в котором выражения сновидения можно идентифицировать с реальными объектами, называю интерпретацией на уровне объекта. Она несовместима с такой, которая каждую часть сновидения, например действующих лиц, относит к самому человеку, видевшему сон. Этот метод я обозначаю как интерпретация на уровне субъекта. Истолкование на уровне объекта аналитично, так как разлагает содержание сновидения на комплексы воспоминаний, которые соотносятся со внешними ситуациями. Истолкование на уровне субъекта, напротив, синтетично, ибо оно отделяет лежащие в основе комплексы воспоминаний от внешних причин, понимая их как тенденции или моменты субъекта, и снова включает их в состав субъекта. Проще говоря, в переживании я переживаю не просто объект, но прежде всего самого себя, но лишь тогда, когда отдаю себе отчет в своем переживании. В этом случае все содержания сновидения понимаются как символы субъективных содержаний.