Обсудив этот пример возникновения новых идей из сокровищницы изначальных образов, продолжим изложение процесса переноса. Мы видели, что именно в таких, на первый взгляд нелепых и странных фантазиях либидо обрело свой новый объект – содержание коллективного бессознательного. Как я уже говорил, проекция изначальных образов на врача представляет для дальнейшего лечения опасность, которую нельзя недооценивать. Дело в том, что эти образы отнюдь не содержат в себе только все прекрасное и великое, что когда-либо мыслило и чувствовало человечество, но также все гнуснейшие подлости, варварство и дьявольское коварство, на которые оно тоже было способно. В силу своей специфической энергии (они соотносятся как заряженные силой автономные центры) изначальные образы оказывают зачаровывающее, захватывающее воздействие на сознание и благодаря этому могут весьма сильно изменять субъекта. Подобное можно наблюдать в случаях религиозных обращений, при суггестии и, особенно, при возникновении определенных форм шизофрении[52]. И вот если пациент не может отделить личность врача от этих проекций, то в итоге теряется всякая возможность взаимопонимания и человеческие отношения становятся невозможными. Но, избежав этой Харибды, пациент попадает под власть Сциллы – интроекции этих образов, т. е. он приписывает их свойства не врачу, а самому себе. Это тоже плохо. В случае проекции он колеблется между лишним и болезненным превознесением до небес своего врача и исполненным ненависти презрением к нему. В случае интроекции он впадает в смехотворное самообожествление или моральное самоуничижение. Ошибка, совершаемая им в обоих случаях, состоит в том, что содержания коллективного бессознательного он приписывает определенному лицу, таким образом превращая другого или самого себя в бога или дьявола. Здесь проявляется характерное действие архетипа: он захватывает психику со своеобразной изначальной силой и вынуждает ее выйти за пределы человеческого. Он вызывает преувеличение, раздутость (инфляцию!), недобровольность, иллюзию и одержимость как в хорошем, так и в дурном. Именно поэтому люди всегда нуждались в демонах и никогда не могли жить без богов, за исключением некоторых особенно умных specimina (лат. – образцов) вида «homo Occident alls» (лат. – западного человека) вчерашнего и позавчерашнего дня, сверхчеловеков, для которых «бог умер» и поэтому они сами становятся богами, чаще, точнее, божками мелкого формата, с толстокостными черепами и холодными сердцами. Дело в том, что понятие Бога – совершенно необходимая психологическая функция иррациональной природы, которая вообще не имеет отношения к вопросу о существовании Бога, ибо на этот вопрос человеческий интеллект никогда не сможет ответить. Еще менее способен он дать какое-либо доказательство наличия Бога. Кроме того, такое доказательство излишне; идея сверхмогущественного божественного существа, в осознанном ли виде, бессознательно ли, распространена повсюду, ибо она является некоторым архетипом. В нашей душе есть нечто от высшей власти, и если это не осознанный бог, тогда по крайней мере это все же – «чрево», как говорит святой Павел. Поэтому я считаю более мудрым признавать идею Бога осознанно, ибо в противном случае богом просто может стать нечто другое, как правило, весьма неудовлетворительное и глупое, что бы там ни выдавало «просвещенное» сознание. Нам уже давным-давно известно, что с помощью интеллекта мы не можем правильно мыслить бога, не говоря уж о том, чтобы представить его. Раз и навсегда нужно признать, что на вопрос о боге нельзя убедительно разумно ответить. Но «consensus gentium» (лат. – согласие народов) извечно говорило о богах и вовеки будет говорить о них. Сколь бы прекрасным и совершенным ни считал по праву человек свой разум, он так же вправе быть уверенным, что разум – это только одна из возможных функций, соответствующая лишь одной стороне феноменов. Всюду нас окружает иррациональное, то, что не согласуется с разумом. И это иррациональное также является психологической функцией, именно коллективным бессознательным, тогда как разум, по существу, связан с сознанием. Сознание должно обладать разумом, чтобы впервые открывать порядок в массе хаотических индивидуальных явлений мирового целого, а затем – по крайней мере в пределах человеческих возможностей – создавать этот порядок. Мы имеем похвальное и полезное стремление к тому, чтобы по возможности искоренить в нас и вне нас хаос иррационального. В этом процессе мы как будто вполне преуспели. Один душевнобольной сказал мне однажды: «Господин доктор, сегодня ночью я продезинфицировал сулемой все небо и при этом не обнаружил никакого бога». Нечто подобное происходит и с нами.
Древний Гераклит, который действительно был великим мудрецом, открыл самый поразительный из всех психологических законов – регулирующую функцию противоположностей. Он назвал это так: Enantiodromia, встречный бег, имея в виду, что все переходит в свою противоположность. (Напомню здесь рассмотренный выше случай с американским бизнесменом, красноречиво демонстрирующий, что такое энантиодромия.) Так, рациональная культурная установка обязательно переходит в свою противоположность, т. е. в иррациональное культурное опустошение[53]. Дело в том, что человек не должен идентифицировать себя с самим разумом, ибо он не только разумен, но никогда не будет иным. На это следует обратить внимание всем школьным воспитателям от культуры. Иррациональное не должно и не может быть искоренено. Боги не могут и не должны умереть. Я уже говорил, что в человеческой душе, вероятно, всегда присутствует нечто подобное какой-то высшей власти, и если это не идея бога, то тогда это, повторяя вслед за Павлом, чрево. Этим я хотел выразить тот факт, что какой-либо инстинкт или комплекс представлений всегда концентрирует на себе максимальную сумму психической энергии, посредством чего принуждает «я» служить ему. Обычно энергетический фокус настолько притягивает это «я», что оно идентифицирует себя с ним, и ему кажется, будто оно вообще ничего иного не желает и ни в чем ином не нуждается. Так возникает мания, мономания, или одержимость, сильнейшая односторонность, которая может грозить тяжелейшим расстройством психического равновесия. Без сомнения, в способности к такой односторонности кроется тайна определенных успехов, поэтому цивилизация и стремится усердно культивировать подобные односторонности. Страсть, т. е. концентрация энергии, заключающаяся в таких мономаниях, представляет собой то, что древние называли неким «богом», и наше словоупотребление все еще поступает так же. Мы нередко говорим: «Он делает бога из того или из этого». Человек полагает, что все еще совершает волевые акты и выбирает, и не замечает, что его интерес уже стал его господином, присвоившим себе власть. Такие интересы становятся своего рода богами, которые, если они признаны многими, постепенно образуют «церковь» и собирают вокруг себя общину верующих. Тогда это называется «организацией». Последнюю преследует дезорганизующая реакция, стремящаяся вышибить клин клином. Энантиодромия, угрожающая всегда, когда движение достигло несомненной власти, не представляет собой, однако, решения проблемы, а столь же слепа в своей дезорганизации, как и в своей организации.
От жестокого закона энантиодромии ускользает лишь умеющий отличать себя от бессознательного не посредством, скажем, того, что он его вытесняет – ибо тогда оно просто овладевает им исподволь, – а посредством того, что делает его видимым и ставит перед собой как нечто отличающееся от него.
Таким образом, уже подспудно готовится разрешение той проблемы Сциллы и Харибды, о которой я писал выше. Пациент должен научиться различать, что есть «я» и что есть «не-я», т. е. коллективная психика. В результате он получит материал, с которым ему с этого момента еще долго предстоит разбираться. Его энергия, заключенная раньше в негодных патологических формах, нашла теперь свою, подобающую ей сферу. Различение «я» и «не-я» включает в себя то, что человек в своей «я»-функции твердо стоит на ногах, т. е. исполняет свой долг по отношению к жизни, так что он во всех аспектах является жизнеспособным членом человеческого общества. Все то, чем он в этом отношении пренебрегает, приходится тогда на долю бессознательного, усиливая позицию последнего настолько, что он подвергается опасности быть поглощенным бессознательным. Но за это полагается серьезное наказание. Как намекает Синесий, именно πνευματική ψυχή (греч. – одухотворенная душа) становится богом и претерпевает в этом состоянии божественное наказание, а именно – разорванность Загрея, которую испытал и Ницше в начале своей душевной болезни. Энантиодромия представляет собой разорванность на пары противоположностей, которые подобают богу и, таким образом, и обожествленному человеку, который богоподобностью обязан преодолению своих богов. Говоря о коллективном бессознательном, мы находимся в такой сфере и на такой ступени проблемы, которая при практическом анализе в применении к молодым людям или тем, кто слишком долго пребывает на стадии инфантильности, поначалу не принимается во внимание. Там, где еще предстоит преодолеть образы отца и матери, где еще предстоит овладеть определенной частью внешней жизни, которой естественно обладает обычный средний человек, – там мы предпочитаем не говорить о коллективном бессознательном и о проблеме противоположности. Но в случаях, когда перенесения образов родителей и юношеские иллюзии преодолены или по меньшей мере созрели для преодоления, мы должны говорить о проблеме противоположности и о коллективном бессознательном. Здесь мы находимся за пределами значимости редукций Фрейда и Адлера, так как нас уже не занимает вопрос, как можно устранить все мешающее человеку осуществлять свою профессиональную деятельность, или вступать в брак, или делать нечто такое, что означает развитие жизни, но перед нами стоит задача найти смысл продолжения жизни вообще, поскольку последняя должна быть чем-то большим, чем только смирение и тоскливая оглядка назад.
Наша жизнь напоминает путь Солнца: утром оно набирает силу, до тех пор пока, лучась и истекая жаром, наконец не достигает полуденной высоты. Тогда наступает энантиодромия. Его непрерывное движение вперед означает уже не прибавление силы, а убавление. Таким образом, когда мы имеем дело с молодым человеком, у нас задача совершенно иная, нежели когда перед нами человек стареющий. В первом случае достаточно устранить все помехи развитию и подъему; во втором случае мы должны стимулировать все то, что оказывает поддержку при спуске. По-юношески неопытный человек, возможно, полагает, что пожилых не нужно принимать в расчет, что с ними уже все равно ничего больше не случится, что жизнь у них позади и они годятся лишь для того, чтобы служить окаменевшими опорами прошлого. Но было бы большим заблуждением считать, что, например, жизнь женщины исчерпана с наступлением менопаузы. Вторая, послеполуденная половина человеческой жизни столь же богата смыслом, как и первая, только ее замысел и смысл совсем иные[54]. Человек имеет в жизни двоякого рода цели: первая – природная, т. е. рождение потомства и все, связанное с заботой о нем, в том числе денежное обеспечение и социальное положение. Если эта цель исчерпана, то начинается другая фаза – культурная цель. В достижении первой помогает природа и, кроме того, воспитание, но совсем немногое или даже ничто не помогает нам в достижении второй цели. Часто человеком управляет и ложное тщеславие, требующее от старца уподобиться юноше или по крайней мере действовать подобным образом, хотя внутренне он уже в этом не убежден. Поэтому для столь многих людей переход от природной к культурной фазе оказывается бесконечно тяжелым и горьким: они цепляются за юношеские иллюзии или за своих детей, чтобы таким образом спасти еще хоть кусочек юности. Мы наблюдаем это у матерей, которые видят смысл своей жизни исключительно в детях и думают, что жизнь превратится в беспочвенное ничто, если придется расстаться с детьми. Поэтому нет ничего удивительного в том, что многие тяжелые неврозы возникают в начале послеполуденного периода жизни. Это своего рода второй период зрелости, или второй период «бури и натиска», нередко сопровождающийся всеми бурями страстей («опасный возраст»). Однако проблемы, возникающие в этот период, уже нельзя решить с помощью старых рецептов, стрелку этих часов нельзя перевести назад. То, что молодежь находила и должна была находить вовне, человек послеполуденного периода должен найти внутри себя. Здесь перед нами появляются новые проблемы, нередко заставляющие врача основательно поломать голову.
Переход от утра к послеполуденному возрасту является переоценкой прежних ценностей. Человек оказывается перед необходимостью понять ценность того, что составляло противоположность его прежних идеалов, убедиться в ошибочности прежних убеждений, признать неистину, содержащуюся в прежней истине, и почувствовать, сколько сопротивления и даже враждебности заключало в себе то, что прежде считалось любовью. Многие из втянутых в конфликты проблемы противоположности отбрасывают все то, в чем прежде они видели благо, достойное достижения, и пытаются продолжать жизнь в противоборстве со своим прежним «я». Смена профессий, разводы, религиозные обращения, разные виды отступничества являются симптомами этого перепрыгивания в противоположность. Отрицательный момент такого радикального перехода заключается в том, что прежний образ жизни вытесняется, тем самым порождая столь же несбалансированное состояние, каким было и то, прежнее состояние, когда противоположности осознанных добродетелей и ценностей были еще подавленными и бессознательными. Как раньше невротические нарушения происходили, возможно, в силу бессознательности противоположных фантазий, так и теперь нарушения опять-таки возникают благодаря вытеснению прежних идолов. Разумеется, в корне неверно считать, что если мы в некоторых ценностях распознаем отрицательную ценность или в некоторой истине – неистину, то в таком случае упраздняется сама ценность или истина. Они лишь стали относительными. Все человеческое относительно, потому что основывается на внутренней противоположности, ибо все в свою очередь является энергетическим феноменом. Энергия же необходимым образом возникает из некоторой предшествующей противоположности, без которой не может быть никакой энергии. Всегда должны быть в наличии высокое и низкое, горячее и холодное и т. д., чтобы мог состояться процесс выравнивания, представляющий собой энергию. Поэтому склонность к тому, чтобы отвергнуть все прежние ценности в пользу их противоположности, это такая же крайность, как и прежняя односторонность. Но поскольку речь идет об общепризнанных и несомненных ценностях, которые отныне отвергаются, то происходит фатальная потеря: кто поступает таким образом, тот вместе со своими ценностями выбрасывает за борт и самого себя, как это уже отмечал Ницше.
Но дело заключается не в переходе в противоположность, а в сохранении прежних ценностей вместе с признанием их противоположности. Это означает конфликт и разлад с самим собой. Понятно, что люди боятся это делать – как философски, так и морально. Поэтому – еще чаще, чем в переходе в противоположность, – они пытаются искать выход, судорожно отстаивая прежнюю позицию. Следует признать, что в этом явлении, наблюдающемся у стареющих людей и правда весьма несимпатичном, все же заключено нечто, что можно рассматривать как немалую заслугу: по крайней мере, они не становятся отступниками, не гнут спину и не впадают в неопределенность и ничтожество; они не становятся банкротами, а остаются лишь отмирающими деревьями или, выражаясь более мягко, «свидетелями прошлого». Однако сопутствующие симптомы – косность, окаменение, ограниченность, нежелание «laudatores temporis acti» (лат. – ревнителей старины) идти в ногу со временем – безрадостны, даже вредоносны, ибо тот способ, которым они отстаивают какую-либо истину или ценность, является настолько косным и насильственным, что подобный дурной образ действия отталкивает сильнее, чем притягивает защищаемая ценность, из-за чего достигается как раз нечто противоположное доброму намерению. То, что заставляет их впадать в косность, – это, в сущности, страх перед проблемой противоположности: они ощущают приближение жуткого брата Медарда и втайне боятся его. Поэтому право на существование имеет только одна истина и только один руководящий принцип действия, который должен быть абсолютным. В противном случае этот принцип не обеспечивает защиты против грозящего падения, которое человек предчувствует везде, но только не в самом себе. Мы таим в себе опаснейшего революционера, и именно это должен знать тот, кто хочет здоровым перейти во вторую половину жизни. Правда, благодаря этому мы взамен кажущейся уверенности, которой наслаждались до сих пор, получаем состояние неуверенности, разлада, противоречивых убеждений. Это состояние чревато тем, что, по видимости, из него нет выхода. Логика говорит «tertium non datur» – третьего не дано.
Поэтому практические нужды лечения больных побудили нас к поиску средств и путей, способных бы вывести человека из этого тупикового состояния. Когда человек оказывается перед препятствием, которое кажется ему непреодолимым, он отступает, т. е. осуществляет, если использовать техническое выражение, регрессию, обращаясь к тем временам, когда находился в подобных ситуациях, чтобы снова попытаться применить средства, которые помогли ему тогда. Но то, что помогало в юности, в старости оказывается бесполезным. Чем помог тому американскому бизнесмену, о котором я рассказал выше, возврат к прежней работе? Помните, у него уже больше ничего не получалось. Поэтому регрессия продолжается и доходит до детства (потому многие старые невротики, как говорится, впадают в детство) и, наконец, до периода, предшествующего детству. Это звучит необычно, но в действительности речь идет о том, что не только логично, но и возможно.