Если же происходит перенос на врача и если он принимается, то тем самым найдена некоторая естественная форма, которая не только заменяет прежнюю, но и делает возможным относительно бесконфликтное течение энергетического процесса. Поэтому если предоставить либидо естественную свободу движения, то оно самостоятельно находит путь к предназначенному ему объекту. Там, где этого не случается, возникает своевольное сопротивление законам природы или появляются негативные влияния.
В переносе сначала осуществляется проекция всех возможных детских фантазий, которые должны быть стерты, т. е. подлежат редуктивному разложению. Это было названо разложением переноса. Тем самым энергия высвобождается и из этой непригодной формы, и мы снова оказываемся перед проблемой свободной энергии. В этом случае мы также должны поверить природе в том, что еще задолго до начала наших поисков уже был избран объект, который дает наиболее благоприятную направленность.
V. Личное и коллективное бессознательное
Здесь мы подошли к еще одному новому этапу нашего познавательного процесса. Мы продолжали аналитическое разложение детских фантазий переноса до тех пор, пока пациенту не стало достаточно ясно, что он сделал из своего врача отца и мать, дядюшку, опекуна и учителя или кого-то еще, кто обладал бы в его глазах родительским авторитетом. Однако, как вновь и вновь показывает опыт, возникают еще и другие фантазии, которые могут даже представить врача как спасителя или как богоподобное существо. Все это, разумеется, находится в полном противоречии со здравым смыслом. Кроме того, оказывается, что эти божественные атрибуты выходят за рамки христианского мировоззрения, в атмосфере которого мы выросли, и принимают языческие очертания, например, нередко, образы животных.
Перенос сам по себе представляет не что иное, как некую проекцию бессознательных содержаний. Сначала проецируются так называемые поверхностные содержания бессознательного, о чем можно узнать из снов, симптомов и фантазий. В этом состоянии врач вызывает интерес в качестве возможного любовника (вроде того молодого итальянца из нашей истории). Затем он выступает в большей степени как отец: либо добродушный, либо грозный – в соответствии с теми качествами, которыми обладал в глазах пациента его реальный отец. Иногда врач обретает в глазах пациента и материнские черты, что выглядит уже несколько странно, но все же находится в границах возможного. Все эти проекции фантазий имеют в своей основе личные воспоминания.
Наконец, могут возникнуть фантазии, выходящие за границы обычного. Врач тогда наделяется довольно мрачными свойствами, выступая, скажем, в качестве злого колдуна или демонического преступника, или же может наделяться качествами, олицетворяющими соответствующее благо – скажем, как Спаситель, или же он выступает в смешанной двуликой роли. Разумеется, вовсе не обязательно врач воспринимается сознанием пациента именно в таком виде, просто у того всплывают фантазии, наделяющие врача такими чертами. Часто бывает очень трудно таким пациентам понять, что их фантазии фактически порождены ими самими и, по сути, не имеют ничего (или имеют очень мало) общего с характером врача. Подобное заблуждение происходит оттого, что для этого вида проекций у пациента отсутствуют личные базисные воспоминания. При случае можно доказать, что уже в определенном детском возрасте такие фантазии были связаны с отцом или матерью, для которых, однако, ни отец, ни мать на самом деле не давали повода.
В одной своей небольшой работе Фрейд[36] объяснил, какое влияние на судьбу Леонардо да Винчи оказал тот факт, что у него были две матери. Факт наличия двух матерей, или двоякого происхождения, в случае Леонардо был реальным, однако подобное представление играло свою роль и у других людей искусства. Так, у Бенвенуто Челлини существовала фантазия о двояком происхождении. Вообще она представляет собой определенный мифологический мотив: многие герои сказаний имели двух матерей. Источником этой фантазии является не тот, скажем, реальный факт, что у героев были две матери, а есть общераспространенный, «изначальный» образ, принадлежащий к тайнам истории человеческого духа и не относящийся к сфере личных воспоминаний.
В каждом отдельном человеке помимо личных воспоминаний есть великие «изначальные» образы, как однажды их удачно назвал Якоб Буркхардт[37], т. е. унаследованные возможности человеческого представления в том его виде, каким оно было издревле. Факт этого наследования объясняет тот, по сути дела, странный феномен, что известные сказочные образы и мотивы повторяются у всех народов в одинаковых формах. Он объясняет далее, как, например, наши душевнобольные оказываются в состоянии репродуцировать точно такие же образы и взаимосвязи, которые известны нам из старинных текстов. Некоторые примеры такого рода я дал в моей книге «Трансформации и символы либидо»[38]. Тем самым я отнюдь не утверждаю, что по наследству передаются представления, по наследству передается лишь возможность представления, а это большая разница.
Итак, на следующей стадии лечения, когда воспроизводятся фантазии, уже не основывающиеся на личных воспоминаниях, речь идет о демонстрации более глубокого слоя бессознательного, где дремлют общечеловеческие, изначальные образы. Эти образы и мотивы я назвал архетипами (а также «доминантами»)[39].
Это открытие, т. е. признание наличия двух слоев в бессознательном, является шагом вперед в развитии нашей концепции. Дело в том, что мы должны различать личное бессознательное и не- или сверхличное бессознательное. Последнее мы обозначаем еще и как коллективное бессознательное – потому, что оно отделено от личного и является абсолютно всеобщим, и потому также, что его содержания могут быть найдены повсюду, чего как раз нельзя сказать о личностных содержаниях. (Коллективное бессознательное представляет собой объективно-психическое, а личное бессознательное – субъективно-психическое.) Личное бессознательное содержит утраченные воспоминания, вытесненные (намеренно забытые) тягостные представления, так называемые подпороговые (сублиминальные) восприятия, т. е. чувственные перцепции, которые были недостаточно сильны для того, чтобы достичь сознания, и наконец, содержания, которые еще не созрели для сознания. Оно соответствует часто встречающемуся в сновидениях образу тени[40], под которой подразумевается негативная часть личности, а именно сумма скрытых, невыгодных свойств, недостаточно развитых функций и содержаний личного бессознательного.
Изначальные образы – это наиболее древние и наиболее всеобщие формы представления человечества. Они представляют собой в равной мере как чувство, так и мысль, они даже имеют некое подобие собственной, самостоятельной жизни, вроде жизни частичных душ[41], что легко можно выявить в философских или гностических системах, имеющих своим источником познания восприятие бессознательного. Представление об ангелах, архангелах, «тронах и господствах» у святого Павла, архонтах у гностиков, небесной иерархии у Дионисия Ареопагита и т. д. происходит из восприятия относительной самостоятельности архетипов.
Итак, мы обнаружили и тот объект, который избирает либидо, оказавшись высвобожденным из личностно-инфантильной формы переноса. Оно, следуя по своему каналу, погружается в глубины бессознательного и оживляет в нем дремавшее до сих пор. Оно обнаруживает сокрытый клад, из которого всегда черпало человечество, из которого оно извлекло своих богов и демонов и все те интереснейшие и могущественнейшие идеи, без которых человек перестает быть человеком.
Возьмем, к примеру, одну из величайших идей, порожденных XIX в., – идею сохранения энергии. Подлинным творцом этой идеи является Роберт Майер[42]. Он был врачом, а вовсе не физиком или натурфилософом, хотя выдвижение подобных идей для последних скорее было бы более естественным. Однако важно понять, что идея Майера не создана в собственном смысле слова. Она не возникла и в результате обобщения существовавших тогда представлений или научных гипотез, а выросла в своем творце подобно растению. По этому поводу Майер писал Гризингеру[43] в 1844 г.: «Эту теорию я отнюдь не высидел за письменным столом», (Далее он сообщает о некоторых физиологических наблюдениях, которые сделал в 1840–1841 гг., будучи судовым врачом.) «Но если вы хотите, – продолжает он в письме, – уяснить себе физиологические аспекты, то для этого необходимо знать физические процессы, если вы не предпочитаете рассматривать суть дела с метафизической точки зрения, что внушает мне беспредельное отвращение. Я, таким образом, придерживался физики и с такой страстью отдавался своему предмету, что – многие из-за этого могут посмеяться надо мной – мало интересовался далеким материком, а предпочитал оставаться на борту, где мог работать без перерыва и где порой чувствовал себя как бы вдохновленным настолько, что не могу припомнить ничего подобного ни до, ни после. Некоторые мысли, как молнии пронзавшие мое сознание – это было на рейде в Сурабайе, – я немедленно тщательно исследовал, что в свою очередь приводило меня к новым выводам. Те времена прошли, но спокойное размышление над тем, что тогда проявилось во мне, привело к осознанию, что это истина, которую не только можно чувствовать субъективно, но и можно объективно доказать. Только может ли это сделать весьма мало сведущий в физике человек – этот вопрос я, естественно, должен оставить открытым»[44].
Хельм в своей «Энергетике» высказывает следующую точку зрения: «Новая идея Роберта Майера не была постепенно извлечена из традиционных понятий силы в процессе их более глубокого обдумывания, а принадлежит к тем интуитивно постигаемым идеям, которые, происходя из других сфер духовного труда, как бы застигают мышление врасплох и заставляют его преобразовывать традиционные понятия в соответствии с ними»[45]. Спрашивается: каково происхождение той новой идеи, которая навязала себя сознанию с такой стихийной принудительной силой? И откуда в ней эта сила, которая смогла настолько захватить сознание, что полностью отвлекла его от всех многообразных впечатлений первого путешествия по тропикам? На эти вопросы не так-то просто ответить. Но, применив к этому случаю нашу теорию, можно дать также объяснение: идея энергии и ее сохранения должна быть изначальным образом, который дремал в коллективном бессознательном. Этот вывод, естественно, требует доказательства, что такого рода изначальный образ действительно существовал в истории духа человечества и действовал на протяжении тысячелетий. Но это и в самом деле можно доказать без особого труда. Самые примитивные религии в самых различных уголках земли основаны на этом образе. Это так называемые динамические религии, единственной и определяющей мыслью которых является существование разлитой повсюду магической силы[46], вокруг которой все вращается. Известные английские исследователи Тайлор[47] и Фрейзер[48] неверно понимали эту идею как анимизм. В действительности же первобытные народы понятие силы отнюдь не отождествляли с душами или духами, а имели в виду нечто, точно обозначенное американским исследователем Лавджоем[49] как «primitive energetics»[50] (англ. – примитивная энергетика). Это понятие соответствует представлениям о душе, духе, боге, здоровье, плодородности, силе любви и волшебства, влиянии, власти, авторитете, лекарстве, а также об известных душевных состояниях, выражающихся в аффектах. У некоторых полинезийцев «мулунгу» (именно такое примитивное понятие энергии) означает дух, душу, демоническую сущность, волшебную силу, авторитет, и если происходит что-нибудь необычное, то люди призывают «мулунгу». Это понятие силы у первобытных народов то же, что и первая формулировка понятия бога. В ходе человеческого развития развивался и этот образ во все новых и новых вариациях. В Ветхом Завете волшебная сила светится в неопалимой купине и на лице Моисея; в Евангелиях она появляется в нисхождении Святого Духа в виде огненных языков; у Гераклита выступает как мировая энергия, как «вечно живущий огонь»; у персов – огненный блеск «хаомы», божественной благодати; у стоиков – первотеплота, сила судьбы; в средневековой легенде – это аура, ореол святости, в виде пламени вырывающийся из-под крыши шатра, где в экстазе лежит святой. Святые, галлюцинируя, видят эту силу в образе Солнца, полноты света. Согласно древним воззрениям, душа и является этой силой. В идее бессмертия души заключено представление о ее сохранности, а в буддийском и первобытном представлении о метемпсихозе (переселении душ) заключено представление о том, что она способна неограниченно превращаться, постоянно оставаясь сохранной.
Таким образом, эта идея испокон веков запечатлена в человеческом мозгу. И посему в готовом виде заложена в бессознательном каждого. И, чтобы снова заставить ее подняться на поверхность, необходимы лишь определенные условия. У Роберта Майера эти условия, очевидно, оказались налицо. Величайшие и наилучшие достижения человеческой мысли формируются поверх изначальных образов, представляющих собой как бы первичный рисунок. Меня часто спрашивают, каково же происхождение этих архетипов, или первообразов. Мне кажется, их возникновение нельзя объяснить никак иначе, как только предположив, что они представляют собой отражение постоянно повторяющегося опыта человечества. Одно из самых обычных, но и самых впечатляющих явлений, данных человеческому опыту, – ежедневное кажущееся движение Солнца. Во всяком случае, невозможно обнаружить в бессознательном ничего, что бы имело к этому отношение, до тех пор, пока речь идет об известном нам физическом процессе. Напротив, миф о солнечном герое мы находим во всех его бесчисленных вариациях. Именно этот миф, а не физический процесс является реальностью, образующей архетип Солнца. То же можно сказать и о фазах Луны. Архетип есть своего рода готовность снова и снова репродуцировать однотипные или похожие мифические представления. Исходя из этого кажется, что здесь дело обстоит так, словно запечатлевающееся в бессознательном является исключительно субъективным представлением фантазии, вызванным физическим процессом. Поэтому можно было бы предположить, что архетипы – это многократно повторяющиеся отпечатки субъективных реакций[51]. Однако такое допущение, к сожалению, лишь уводит от решения проблемы. Ничто не мешает нам предположить, что некоторые архетипы встречаются даже у животных и что они, следовательно, базируются на специфике живой системы вообще и, таким образом, являются лишь выражением жизни, статус которой не поддается дальнейшему объяснению. Представляется, что архетипы – это не только отпечатки постоянно повторяющихся типичных опытов, так как вместе с тем они эмпирически выступают как силы или тенденции, вызывающие повторение тех же опытов. Дело в том, что всегда, когда какой-нибудь архетип проявляет себя в сновидении, в фантазии или в жизни, в нем всегда заключается некоторое особое «воздействие» или сила, благодаря которой его влияние получает нуминозный, т. е. зачаровывающий, либо побуждающий к действиям характер.