– Но у меня есть папа, – бодро заявила я. – У нас все будет нормально.
– Да, но вдруг что-то случится? Что, если они узнают о…
– Люк, не говори об этом ни здесь, ни где-нибудь еще, – оборвала я его. У меня горели щеки. Люк всегда говорил, что в ресторанах у стен есть уши, и я начинала верить этому. Я покосилась на столик справа от нас и прикинула, могла ли нас подслушать сидевшая там пара, но с облегчением увидела, что им сейчас не до нас – они яростно спорили.
– Извини, – продолжал он. – Я не могу ничего с собой поделать, я ужасно беспокоюсь за вашу безопасность. Я хочу, чтобы у вас все было хорошо. Я хочу… – Он взял меня за руку, и я позволила ему это.
Мне хотелось сказать ему так много всего, но в этот момент я могла лишь прошептать его имя. Люк. Слезы жгли мне глаза.
– Селина, – прошептал он и еще крепче сжал мою руку, и в это время в ресторан ворвалась волна холодного воздуха. Я оглянулась через плечо и увидела группу немецких офицеров, полдюжины, не меньше. От их темно-серых шинелей в зале стало еще темнее.
Я не успела снова повернуться к Люку, как один из офицеров, самый рослый, заметил меня, и у меня встали дыбом волосы. Это он – тот человек, который приходил в нашу лавку.
Прежде чем я успела объяснить это Люку, офицер подошел к нашему столику. Люк встал – французские офицеры полиции были обязаны выражать респект перед немцами.
– Добрый вечер, месье, – сказал он. – Простите, мы знакомы?
Офицер усмехнулся.
– Нет, но я знаком с вашей дамой. – Он глядел на меня как на качественный стейк, который ему подали на тарелке под выпуклой, прозрачной крышкой.
Люк с недоумением поглядел на меня, потом опять на офицера.
– О да, здравствуйте, – сказала я как можно спокойнее и вежливее. – Люк, я обслуживала на днях этого господина в нашей лавке.
– Точно, обслуживали, – усмехнулся офицер и протянул руку к недопитому вину Люка. – Можно попробовать?
Приняв молчание Люка за согласие, сделал глоток.
– Очень приятное, – одобрил он, поставив бокал. – Я недавно увез грузовик этого винтажа у вашей матери. – Он обвел взглядом бистро с его фирменными темно-красными стенами и полированной бронзовой окантовкой. – У нее отменный ресторан. Один из лучших в Париже.
– Да, – подтвердил Люк. Его голос звучал ровно и без эмоций.
– Что ж, – сказал офицер, отойдя на шаг и переключив выражение лица, как это мог делать только очень хороший актер. Только что пугающий и грозный, теперь он стал даже любезным. – Оставляю вас с вашей очаровательной подружкой. – Он смерил меня долгим взглядом и снова обратился к Люку: – Вы счастливый мужчина.
Люк кивнул с мрачным лицом.
Офицер подал ему руку.
– Курт Рейнхард.
– Люк Жанти.
– Да, я уже это знал, – сказал офицер таким тоном, что у меня пробежала по телу дрожь.
Мы молчали, а офицер и его спутники подошли к столику мадам Жанти. Нам не было слышно, о чем они говорили, но мы видели ее оживленное лицо, словно к ней зашли Граучо Маркс и другие представители голливудской элиты.
Когда через несколько минут немцы ушли, весь ресторан вздохнул с облегчением, даже его стены.
– Не к добру это, – заметил Люк.
Хотя встреча оставила у меня во рту скверный привкус, я не хотела, чтобы Люк тревожился еще сильнее.
– Давай выбросим тот инцидент из головы, не позволим ему испортить наш вечер, – сказала я. – Ничего особенного – какой-то офицер узнал меня, потому что покупал у нас цветы. Все они так делают.
– Нет, – возразил Люк. – Этот не такой, как все.
– Конечно, – продолжала я. – У него эго размером с Эйфелеву башню, но…
– Нет, – перебил он меня. – Я видел на прошлой неделе, как он в девятом округе избил старушку.
У меня перехватило дыхание.
– Ты уверен, что это был он?
– Уверен. Когда он уехал, я отвез ту женщину в ближайшую больницу. Она была вся в синяках с головы до ног, и сломана ключица.
Я покачала головой.
– Почему же он…
– Избил ее? – Люк вздохнул. – Может, потому что не так посмотрела на него. Или ему не понравился цвет ее платья. Не знаю. Знаю лишь одно. Эти люди уверены, что им тут принадлежит все. – Он прищурился и посмотрел мне в глаза. – Вот почему я беспокоюсь за тебя. А этот немец? – Он нахмурился. – Ведь ты не хочешь, чтобы он положил на тебя глаз?
Я кивнула.
– Что же мне делать?
– Тебе надо быть как можно незаметнее, а теперь еще больше прежнего, – продолжал Люк. – Как можно реже выходи из дома. Может, пусть твой отец один поработает в лавке несколько месяцев, или хотя бы никогда не оставайся там одна.
– Но это невозможно, – возразила я. – Папа один не справится с его артритом и…
– Справится, – сказал Люк.
Я вся дрожала и прогоняла слезы, чтобы никто не заметил мой страх, сковавший меня тернистой лозой.
Люк крепко обнял меня, когда провожал домой, и часто оглядывался через плечо. Вместо того чтобы попрощаться с ним возле дома, как мы всегда делали, я пригласила его зайти, и он пошел за мной по лестнице. Папа и Кози давно спали, я слышала негромкий храп.
Я села на диван, Люк устроился рядом со мной. Близко, совсем близко. Я не могла припомнить, чтобы мои ноги когда-либо касались его, и впервые за все годы нашего общения я хотела быть еще ближе к нему. Я чувствовала, как стены, окружавшие мое сердце, начинали рушиться, их размывал бурный поток любви и страха перед войной. Одна трещина, три, двадцать, и потом вдруг лед растаял, а с ним все мои страхи, неуверенность и опасения. Я прижалась к Люку, нашла сначала его руку, потом губы.
Мы целовались и прежде – мимолетно, здороваясь и прощаясь – и совсем не так, как теперь. Мое сердце громко стучало, когда он прижал меня к своей груди. Его пальцы ласкали мои волосы, лицо, шею. Я тоже касалась его, чувствуя кончиками пальцев его скулы, сильную челюсть, ключицу, когда расстегнула ворот его рубашки.
– Я люблю тебя, Селина, – прошептал он. – Я всегда любил тебя.
– Я тоже тебя люблю, – ответила я, и эти слова легко, сами собой слетели с моих губ. Я тоже тебя люблю. Как мне было радостно выпустить из заточения эти слова, давно жившие в моем сердце, в пространство между нами, и Люк жадно подхватил их.
Он еще крепче прижал меня к себе и снова поцеловал так, что мне захотелось перенестись куда-нибудь в другое место, где можно было дать волю нашей страсти. Я хотела его всего целиком и знала, что он тоже хотел меня всю.
– Я не хочу, чтобы мы расставались, – прошептала я и медленно провела ладонью вниз по его торсу.
– Я тоже, – сказал он, поднес к губам мою руку и поцеловал каждый мой палец. – И это время скоро настанет, любовь моя.
Я кивала, не отрывая от него глаз, ловила каждое его слово.
– Когда я вернусь, мы поженимся. Я буду заботиться о тебе и Кози, и о твоем отце. Я куплю нам красивый дом. У тебя будет все, что пожелаешь, и у Кози тоже. – Он улыбнулся и протянул руку к кофейному столику. Там стоял в вазе пион. Это наверняка работа дочки. Она любила пионы. Люк отдал мне цветок, и я с улыбкой поднесла его к носу. – Любовь моя, – продолжал он. – Я дам тебе все, что пожелает твое сердце. Все цветы в Париже, если ты захочешь.
Я усмехнулась, крутя в пальцах стебель.
– Все цветы в Париже, – повторила я. Мне нравилась его сентиментальность.
Он кивнул.
– Но я хочу только… тебя, – шепнула я сквозь слезы.
– Я весь твой, – ответил он, целуя меня в лоб. – Я всегда был твой.
Я улыбнулась.
– Почему ты выбрал меня? Столько красивых женщин вокруг.
Он пожал плечами.
– Мне никто не нужен. Только ты. Так было всегда.
Я смахнула слезинку.
– Спасибо, что ты дождался меня.
– Я не стал бы ждать больше никого, – заявил он, вставая. Снова поцеловал меня, взял шинель и направился к двери.
Теперь буду ждать я. В Париже, так не похожем на тот город нашего детства. Люк будет где-то далеко, а я тут, бодрствовать и спать, передвигать ноги, низко опускать голову и ждать тот радостный день, когда он вернется.
– Ты не успеешь соскучиться, как я уже вернусь домой. Обещай, что ты будешь беречь себя.
Он стоял в дверях, волосы чуть взъерошены, широкая улыбка на лице, глаза сияли любовью, в них было так много любви. Если бы у меня был фотоаппарат, я бы сфотографировала его в такой момент. Вместо этого я запомнила все до мельчайших подробностей.
– Я обещаю, – сказала я после небольшой паузы, запоминая образ Люка и убирая его в надежное место в моем сердце.
– Я люблю тебя, – снова сказал он. И ушел.
Глава 5
КАРОЛИНА
Яркий свет лился в окна гостиной. Я открыла глаза и обвела глазами незнакомую комнату – мой дом. События нескольких последних дней густым туманом повисли на горизонте, отгородив от меня окружающий мир.
Я встала, потянулась, зевнула и пошла на кухню. Там порылась в бумажной сумке с продуктами, которую привез из больницы Клемент. Мой желудок урчал, когда я просматривала ее содержимое: один багет, клинышек твердого сыра, два персика, коробка сливок, которую надо было еще вчера убрать в холодильник (увы!), маленький пакет кофейных зерен, кусок салями и коричневый бумажный пакет с двумя шоколадными круассанами – один я сразу схватила и с жадностью вонзила зубы в слоеную выпечку с кусочками темного шоколада. Но когда проглотила второй кусок, меня настигли сомнения. Ем ли я вообще сладкое? Я глядела на отражение моей очень стройной фигуры в кухонном окне и представляла себя прежнюю, питавшуюся морковными палочками и хумусом. Даже хотела отложить круассан, но он был божественно вкусный, и я все равно доела его до последней крошки.
Я заглянула в холодильник и осмотрела его скудное содержимое. Там лежали дюжина яиц (с просроченным сроком годности), сморщенное яблоко, плесневелый кусок сыра и одинокая банка джема. В глубине пакет молока и коробка чего-то ресторанного и давно испортившегося, я даже не решилась до нее дотронуться.
Не было сливочного масла. Не было коробки с остатками предыдущего домашнего ужина. Не было десерта, поставленного охлаждаться перед приходом гостей. Ясно, что дома я совсем не готовила. Может, даже и не ела.
Я смахнула с губ крошку от круассана и продолжала осмотр кухни. Она была прекрасно оборудована – традиционные белые полки с бронзовыми ручками, столешницы из черного гранита, над маленьким островком бронзовый фонарь «под старину». Блестящие медные кастрюли и сковородки американской фирмы All-Clad, явно ни разу не использованные, были сложены внизу. Из бакалеи только коробка овсяной муки да неоткрытый пакет риса.
Я обшарила кухонные ящики, надеясь найти там какие-нибудь подсказки, которые помогут мне понять мою прежнюю жизнь. Но нашла только пачку рекламной почты, несколько шариковых ручек, одинокую бельевую прищепку и, как ни странно, две дюжины неочиненных карандашей разного цвета. Я ощутила неожиданный импульс… воспоминания? Но он прошел так же быстро, как и появился.
Я обреченно вздохнула, потом заглянула в ящик возле кухонной раковины и увидела в нем коробок спичек из какого-то заведения под названием «Бистро Жанти» и клочок бумаги с телефонным номером, я долго смотрела на него и сунула в карман вместе со спичками. Это подсказки. Вот и все, что я пока что нашла.
Я зашла в крошечный чуланчик рядом со спальней и увидела ноутбук, открыла и включила его. Конечно, пароль был защищен. Надо будет отнести его в салон Apple. Может, если я объясню там мою ситуацию, они помогут мне?
Я улыбнулась себе под нос. Забавно, что я все же помнила о таких вещах, как салон Apple, или знала, для чего нужна вилка, а для чего кровать, или как отварить яйцо вкрутую, даже несмотря на такую колоссальную дыру в памяти.
– Это называется пассивное знание, – объяснила мне доктор Леруа. – Знание, которое внедрено в вас, но не лично ваше.
Что бы это ни значило, но пока что я была персоной без биографии. Но я чувствовала себя скорее персоной без души.
Я вышла на балкон и поглядела на улицу, но холодный утренний ветерок коснулся моей кожи, и я вздрогнула. В эти дни солнце светило так ярко, что ты почти забываешь, что уже настала осень. Я глядела, как рыжеватый листок сорвался с кленовой ветки, порхал на ветру и опустился на булыжную мостовую перед кафе с зелеными маркизами.
Вздохнув, я пошла в спальню, перебирала там в шкафу чопорные черные платья и рылась в комоде, пока не нашла джинсы и голубую футболку. Влезла в них и посмотрела на свое отражение в зеркале ванной. Голубые глаза, чуть вздернутый кончик носа. Похожа я на мать? Или на отца? Живы они или нет?
Я умылась, расчесала волосы и убрала их в пучок, потом отыскала матерчатую сумку, положила в нее ноутбук и возле двери сунула ноги в сандалии. Глупо удивляться, что они мне в самый раз, но что поделаешь, меня удивляло все.
– Хелло, – сказала я солидному консьержу, когда лифт привез меня в вестибюль.
Он фыркнул, повернулся к двери и возился с ручкой и блокнотом.
– Простите, – сказала я немного громче. – Я просто хотела сказать… хелло.
– Хелло, – торопливо повторил мужчина, словно само мое присутствие причиняло ему острую боль.
– Я Каролина, – сказала я, протягивая руку.
Он глядел на меня как на ненормальную.
Я улыбнулась, убрала руку в карман, когда он отказался пожать ее.
– Извините меня, но я попала в аварию, и у меня проблемы с памятью.
Он пренебрежительно вздохнул.
– Я слышал.
– Значит, мы знакомы?
– Мадемуазель, – произнес он без капли эмоций. – Я забочусь об этом доме тридцать пять лет. Вы тут жили последние три года. Да, мы знакомы.
– Ну, тогда хорошо, – продолжала я. – Вы напомните мне ваше имя?
Он смерил меня долгим взглядом.
– Господин де Гофф.
– Мне так вас называть? Или вы…
– Вы можете называть меня господин де Гофф.
– Хорошо, – сказала я, когда он открыл мне дверь. – Ну, я пойду.
– В добрый путь, – буркнул он, хотя вполне мог бы сказать «Скатертью дорога».
Я вышла на улицу и выбросила из головы ворчливого консьержа. Теперь меня занимали вещи поважнее. Но прежде всего… кофе. Я даже не знала, пью ли его, но в этот момент это слово звучало для меня как музыка, и я глядела по сторонам и искала какое-нибудь кафе. Тут я вспомнила про коробок спичек, которые нашла на кухне и сунула в карман. «Бистро Жанти». Я прочитала адрес и пошла прямо, через квартал свернула, потом еще раз свернула и увидела вдалеке вывеску.
Я с опаской взялась за дверную ручку и вошла в ресторан с его маленькими деревянными столиками и темно-красными стенами. Там сразу все показалось мне и знакомым, и чужим. Посетители стояли в очереди возле стойки, где несколько проворных официантов бегали к сверкавшей хромом кофемашине. В воздухе витал пар вместе с ароматом свежемолотого кофе. Женщина в синем пиджаке заказала двойной эспрессо и пирожное. Следом за мной вошла парочка, держась за руки, и попросила столик у окна. В этом бистро присутствовал свой пульс, свой особенный гул, и по какой-то причине я почувствовала себя тут своей.
Старшая официантка осторожно глядела на меня. Она была хорошенькая, примерно моя ровесница, но у нее были страшно усталые глаза, словно она давным-давно не высыпалась по ночам. Она что-то шепнула другому сотруднику. Тот поглядел на меня и торопливо ушел через двойные двери на кухню.
– Доброе утро, мадам, – поздоровалась она наконец; ее слова звучали чопорно и сухо. – Ваш обычный столик?
Мой обычный столик? Значит, я часто здесь бывала… до ДТП. Я огляделась по сторонам в надежде, что кто-то из посетителей, какой-нибудь столик или игра света пробудят мою память, но все было по-прежнему скрыто туманом.
– Хм, да, – ответила я наконец, и она отвела меня к столику, спрятанному в темном углу.
– Могу я заказать эспрессо?
Она вытаращила на меня глаза.
– Вы никогда не заказываете кофе.
– О, сегодня мне захотелось его, – сказала я с улыбкой.
– Хорошо, – ответила она, странно глядя на меня.