Иоганн задумчиво разглядывал пресс и трогал запачканные чернилами металлические штифты. Литеры на них были зеркально перевернуты. Отец Антоний между тем взял с полки маленький пузырек.
– Я только на прошлой неделе приготовил это лекарство по рецепту из старой книги, – пояснил он. – Книга была в одном из ящиков из того самого монастыря, – тут монах улыбнулся. – И главным образом речь идет о… сырной плесени.
Иоганн воззрился на него в недоумении.
– Сырной плесени?
– А еще овечий навоз и мед. – Отец Антоний вскинул руку. – Знаю, звучит несколько странно. Но это старинный рецепт, и снадобье должно помочь при чахотке. Не обязательно говорить матери, из чего оно приготовлено. – Он протянул Иоганну тщательно закупоренный пузырек. – Дай ей выпить сегодня и потом в течение недели утром и вечером. Молитва при этом, конечно же, не помешает.
– Спасибо, святой отец.
Иоганн уже развернулся к лестнице, но тут взгляд его упал на одну из книг в ящиках. За несколько месяцев в гимназии юноша неплохо подтянул латынь и потому с удивлением уставился на заглавие и автора.
Speculum Astronomiae…
– «Зеркало астрономии», – пробормотал он. – Альберт Великий, достопочтенный брат доминиканского ордена и епископ Регенсбурга.
Отец Бернард говорил, что астрономия, как и астрология, изучает звезды. Иоганн вспомнил, что мама только сегодня говорила о звездах и дне его рождения. То, что и ученые Церкви занимались этими науками, было для него в новинку.
– Значит, и Церковь верит в силу звезд? – спросил он отца Антония.
– Ну, есть тонкая грань между тем, во что Церковь верит и что она считает ересью, – ответил монах. – Звезды есть выражение воли Божьей, как утверждает Папа; так же говорил Альберт Великий, который и написал эту книгу более двухсот лет назад. Даже епископы порой просят составить гороскоп, – он усмехнулся. – Хотя я сам не очень-то в это верю. Альберт Великий, между прочим, писал также об алхимии и магии. Некоторые утверждают, что и сам он был магом. Только вот что есть черная магия? И что есть Божья воля?.. А почему ты спрашиваешь?
– Я… просто…
Иоганн хотел рассказать монаху о своем разговоре с матерью, но понял, что и так потерял слишком много времени. Нужно побыстрее возвращаться в Книтлинген! Маме необходимо лекарство, и как можно скорее.
– У меня, к сожалению, нет с собой денег, – неуверенно проговорил Иоганн. – Но отец с вами расплатится, я уверен.
Хотя в глубине души уверен он не был. Отец считал каждую монетку и часто обвинял монахов в вымогательстве и шарлатанстве.
– Не утруждай своего отца. – Отец Антоний отмахнулся. – Это подарок Церкви. По мне, так крестьяне Книтлингена уже выплатили нам более чем достаточно. Лишь бы лекарство помогло. Да хранит Господь твою маму.
– Спасибо, святой отец!
Иоганн торопливо пожал руку отцу Антонию и поспешил к выходу, спрятав за пазуху пузырек с ценным лекарством. Он так увлекся беседой, что и забыл, как плохо чувствовала себя мама. Теперь придется бежать со всех ног, чтобы до сумерек поспеть домой.
Иоганн оставил церковь, промчался мимо кузницы и постоялого двора, выбежал за ворота и припустил к холму, отделяющему Маульбронн от Книтлингена. Солнце уже опускалось, и деревья отбрасывали длинные тени. Иоганн стремительно поднимался по склону, и вскоре вокруг сгустился буковый лес. В ногах ощущалась легкость, былые тревоги улеглись. Лекарство непременно поможет маме – отец Антоний еще никогда не ошибался. Все будет хорошо! А в следующий раз отец Антоний обязательно расскажет ему про этого Альберта Великого, который, вероятно, был магом.
В скором времени Иоганн поравнялся с эшафотом. В сумерках тот выглядел куда более зловеще, чем пару часов назад. Тьма уже поглотила виселицу, и ветви росшего неподалеку вяза застонали на ветру – как будто повешенный сделал последний вздох.
Рядом с эшафотом кто-то был.
На дощатом помосте сидели три фигуры. Когда Иоганн подошел ближе, они спрыгнули на землю и, пригнувшись, двинулись к нему.
Иоганн вздрогнул. В первый миг он решил, что его подкараулили грабители, но потом узнал троих местных молодчиков. Они были чуть старше него, и он хорошо их знал. Двое из них частенько колотили его в начальной школе, если он задавал слишком много вопросов. И все же самым опасным был третий.
Людвиг, старший брат Маргариты.
Почти восемнадцати лет от роду, он был на голову выше Иоганна, с лицом, усеянным оспинами, и хитрым взглядом. Часто якшался с Карлом и Лотаром, напивался и дрался с парнями из окрестных деревень. И всю сознательную жизнь донимал Иоганна. Ему не нравилось, что его младшая сестра встречается с умником и авантюристом, который не желает считаться с другими. О фокусах Иоганна он также был не лучшего мнения, хотя порой с завистью наблюдал, как Иоганн веселит Маргариту и ее подруг своими трюками. По развязной походке Людвига, по его торжествующему взгляду Иоганн понял, что в этот раз колкостями и оскорблениями ему не отделаться.
– Ты смотри, твой кривоногий братец не соврал, – начал Людвиг насмешливым голосом. – Достаточно было разок встряхнуть карлика, как тот все выдал. Ты опять таскался к святошам в Маульбронн. Наверное, подтирал им зад пергаментом…
Людвиг терпеть не мог книг. Так повелось еще со школы, и по сей день мало что изменилось.
– Я ходил за лекарством для мамы, – ответил твердым голосом Иоганн и украдкой коснулся пузырька за пазухой. – Она серьезно больна.
– А когда твоя мать была здорова? – язвительно спросил Людвиг и оглянулся на своих дружков в поисках одобрения. – Знаете, что люди толкуют? Говорят, что шлюха Элизабет подхватила французскую болезнь. Повязалась с каким-то пришлым солдатом, вот Господь ее и наказал.
– Как ты назвал мою маму? Только повтори, и я… я…
Иоганн шагнул к Людвигу. Голос у него дрожал, злость пересилила страх. Ему часто приходилось выслушивать подобные оскорбления, и многие говорили, что раньше его мать не раз видели с другими мужчинами. Правда, никто не осмеливался утверждать это в присутствии Йорга Герлаха, который при подобных замечаниях неизменно пускал в ход кулаки. Но, как бы там ни было, Элизабет Герлах снискала себе известную репутацию.
– И что ты сделаешь? – спросил насмешливо Людвиг.
Ответа не последовало, и он добавил:
– Твоя мать шлюха. Понял? Грязная шлюха! И я не допущу, чтобы моя сестра стала такой же.
Для Иоганна это было слишком. Его трясло от ярости, он уже занес руку для удара. И в этот миг его как будто осенило. Он вдруг понял, почему Людвиг с дружками поджидал его здесь: должно быть, кто-то увидел его с Маргаритой! И вот Людвиг возомнил себя надзирателем за своей младшей сестрой. Даже если они с Людвигом сейчас подерутся – слухи уже разошлись, и пострадает от этого в первую очередь Маргарита. Ведь отец хотел выдать ее за купеческого отпрыска из Бреттена. Иоганну пришлось проглотить обиду – ради Маргариты.
– Послушай, – он решил уладить все миром. – Что бы там тебе ни рассказали, между мной и Маргаритой ничего…
– Время отговорок прошло, – оборвал его со злостью Людвиг. – Тебе давно пора задать трепку. Хватайте его!
По команде Людвига его приятели двинулись на Иоганна. Тот невозмутимо сунул руку в карман, куда спрятал утром мешочек с порошком. Субстанция имела резкий запах, и при соприкосновении с огнем начинала с треском разбрасывать искры. Но сейчас поджечь ее не было возможности, и оставалось надеяться, что она и так сослужит добрую службу. Размашистым движением Иоганн бросил горсть порошка в лицо одному из обидчиков. Тот завыл, рухнул на колени и принялся тереть глаза.
– Он ослепил меня! – верещал он. – Мерзавец ослепил меня, я ничего не вижу!
– Ты об этом пожалеешь! – закричал Людвиг и кинулся на Иоганна.
Тот попытался убежать, но Людвиг уже схватил его. Он был старше на два года и гораздо сильнее, настоящий бык. У Иоганна не было ни единого шанса.
Пока ослепший парень с воем катался по земле, Людвиг со вторым своим приятелем набросились на Иоганна. Тот отбивался, но силы оказались неравны. Обидчики прихватили с собой веревку и связали Иоганну руки и ноги, так что он стал похож на длинный извивающийся тюк. Людвиг смотрел на него сверху вниз и ухмылялся.
– Ну, как тебе это нравится, умник? Теперь уж твои дешевые фокусы не пройдут. – Он оглянулся на своих помощников. – Оттащим его за эшафот! Как жалкого преступника.
Иоганна поволокли к полуразрушенной ограде, где среди деревьев указующим перстом торчала виселица. Когда они обогнули эшафот, Иоганн понял, что с ним собираются сделать.
За эшафотом высился громадный, в половину человеческого роста, муравейник.
Иоганн кричал и вырывался, но обидчики не обращали на это внимания. По взгорку кишмя кишели красные насекомые, усердно таскавшие хвоинки и мелкие веточки. Чуть в стороне из земли виднелись кости и череп, вероятно принадлежавшие одному из повешенных. Муравьи тщательно обглодали с них остатки мяса и сухожилий.
С Иоганна стянули штаны и отхлестали по ягодицам колючим лапником, пока кровь не потекла по бедрам. Иоганн рвался, кричал, ревел от боли и унижения – но здесь, вдали от города, его никто не слышал. Бутылочка, которую он крепко сжимал в руке, упала; Людвиг отшвырнул ее ногой и снова принялся исступленно хлестать Иоганна.
– Думаешь, ты лучше других, да? – хрипел он. – Ха, и что теперь толку от твоих мозгов и глупых словечек? Что толку от твоих дьявольских фокусов?
Наконец Людвиг, запыхавшись, опустил перепачканную в крови ветку. По лицу его струился пот.
– Все, бросайте его! – велел он своим дружкам. – Пусть это послужит ему уроком, чтоб не таскался с моей сестрой.
Ощупью, неловко переставляя ноги, к ним подошел второй его приятель. Его распухшее лицо исказила гримаса ненависти.
– Раз, два, три! – скомандовал Людвиг. – Приятной трапезы, мелкие ублюдки.
Иоганна раскачали и забросили на самую верхушку муравейника.
Муравьи мгновенно всполошились, и сотни их облепили Иоганна. Они ползали по его голым, окровавленным ляжкам, кусали и брызгали едкой кислотой, которая огнем жгла ободранную кожу. Иоганн кричал, как не кричал никогда в жизни; от боли перехватило дыхание. Он извивался и рвал путы, но муравьи были повсюду: в волосах, в ушах, в глазах, во рту, всюду… Смертоносная армия крошечных солдат, намеренных уничтожить свою жертву. От них не было спасения.
Приятели немного постояли, посмеиваясь, и пошли прочь. Иоганн между тем дергался и сучил ногами, как заяц в силках.
– А, и твое лекарство…
Людвиг вновь развернулся и подобрал пузырек, валявшийся рядом с муравейником.
– Это же вода вперемешку с уксусом, от монахов ничего другого не получишь. Твой отец говорит так же. Так что он не расстроится, если мы скормим эту дрянь муравьям. Я уверен, это им придется по вкусу.
Он откупорил пузырек и медленно вылил ценное содержимое на землю. Лекарство собралось лужицей среди хвоинок и постепенно впиталось в почву. Людвиг брезгливо поморщился.
– Фу, а воняет-то как! Говорю же, дрянь, да еще стоит небось… Твоя мама пусть спасибо скажет, что ей не пришлось это пить. – Он махнул своим друзьям: – Всё, пошли. Если он и впрямь умеет колдовать, то сможет освободиться сам.
Довольные собой, они отправились по домам. Иоганн остался один. Он и кричал, и стонал, и выл. Муравьи кусали, как одержимые. Иоганн невольно подумал об обглоданных костях рядом. Он с ревом извивался на муравейнике, и через некоторое время ему удалось откатиться немного в сторону. Иоганн лег в промоину, вероятно сделанную прошлой ночью кабанами. Прохладная грязь немного смягчила боль, и муравьи понемногу сползали с него. Лишь некоторые еще рыскали в волосах и в паху в поисках невидимого врага.
Когда Иоганн наконец высвободился из пут, солнце уже давно зашло. Грязный и окровавленный, он из последних сил поковылял к городу.
Когда юноша добрался до дома, мама была мертва.
Следующие несколько дней и недель тянулись для Иоганна как дурной сон.
Маму он увидел лишь раз, да и то мельком – она лежала, как маленькая обмякшая кукла, словно и не жила никогда. Летом тела разлагались слишком быстро, поэтому похороны состоялись на следующий день. Почти весь Книтлинген собрался на кладбище у церкви Святого Леонарда. Вместе с бюргерами явились даже батраки и служанки. Они жали руку молчаливому вдовцу, гладили по головам Иоганна и Мартина. Карл и Лотар безучастно стояли рядом с каменными лицами, как будто хоронили какого-то дальнего родственника. Маргарита с отцом тоже пришли, но они держались чуть поодаль. Людвиг, к большому облегчению, не появлялся. Наверное, он прибил бы фогтовского сынка камнем прямо здесь, посреди кладбища, – так велико было его отчаяние.
Священник прочел короткую молитву, гроб опустили в могилу – и Элизабет Герлах осталась лишь в воспоминаниях.
Все произошло очень быстро: у матери пошла кровь горлом. В свой последний час она звала Иоганна и, должно быть, хотела сообщить ему что-то важное. Когда же маленький Мартин побежал за цирюльником, она умерла в полном одиночестве. В суматохе и трауре никто не спрашивал, почему Иоганн вернулся из монастыря в рваных и перепачканных кровью штанах и откуда у него рубцы на теле. Отец лишь бросил на него осуждающий взгляд.
Вот и сейчас, на похоронах, он смотрел на него с тем же выражением.
– Почему ты бросил ее? – шепнул он Иоганну. – Почему вместо тебя над ней хлопотал твой беспомощный братец? А ты в это время где-то шляешься и дерешься… Это ты во всем виноват!
Иоганн молчал. Лицо у него распухло, глаза были красные от слез, пролитых за ночь. Он понимал, что отец к нему несправедлив, однако чувство вины не оставляло его. Если б он только поскорее вернулся из монастыря! Возможно, лекарство от отца Антония помогло бы матери. Иоганн не стал рассказывать отцу, что произошло на холме у эшафота, – тот все равно ему не поверил бы. Все следующие дни юноша в одиночестве бродил по лесам, среди виноградников и по холмам вокруг Книтлингена. Единственным для него утешением были занятия с отцом Бернардом в гимназии. Маргарита в эти дни почти не попадалась ему на глаза, а если им и случалось встретиться, то поблизости всегда был Людвиг. Он бросал на Иоганна грозный взгляд и быстро оттаскивал сестру в сторону. Иоганн писал ей зашифрованные письма, но она не отвечала.
Его раны понемногу заживали, но боль никуда не делась. Боль и затаенная жажда мести. Иоганн понимал, что никогда не забудет произошедшего у эшафота. Мама ушла, навсегда! Он чувствовал себя ужасно одиноким. Этого не мог изменить даже Мартин, который теперь ни на шаг не отходил от Иоганна – словно опасался, что вслед за матерью исчезнет и любимый брат.
Каждый вечер Иоганн стоял перед небольшим крестом на кладбище. Он молился и проклинал Бога, задавался множеством вопросов, но не получал ответа.
Так прошло лето. Наступила осень – а с ней дожди, ветер и туманы. Близилось время собирать урожай, и люди с нетерпением ждали праздника Симона и Иуды, главного дня в году. Ничто не прерывало извечного движения жизни.
Когда пришла пора собирать виноград и каждый человек был на счету, занятия в школе не проводились. Иоганн трудился наравне со всеми – день за днем, под палящим солнцем, и под дождем, и в ветер. Срезал гроздья, бросал в заплечную корзину и относил на подворье, где виноград давили прессом. Это была тяжелая работа, и спина после нее болела так, будто по ней колотили палками. Несмотря на усталость, Иоганн каждый вечер ходил к могиле матери и клал под крестом букет свежих цветов.
В один из туманных дней, вернувшись домой с кладбища, он застал отца. Тот развалился за столом; перед ним стоял пустой кувшин из-под вина. По его красному лицу Иоганн понял, что отец опустошил уже не один такой кувшин. В последние дни это повторялось неизменно. Люди говорили, что Йорг Герлах скорбит по любимой, пусть и несколько странной супруге. Но Иоганн знал, как все обстояло в действительности. Отец был пьяницей – всегда им был. Просто теперь, когда мама умерла, некому стало его осаживать.
– Я сказал отцу Бернарду, что после сбора винограда ты не вернешься в школу, – сообщил он. Глаза его были налиты кровью, веки набрякли, лицо оплыло, как тесто.