– В общем нет. – Добрые карие глаза Майкла смотрят прямо на меня. – В «Утренней заре» мы занимаемся обширной творческой терапией, главным образом с помощью музыки и изобразительного искусства. Иногда мы рисуем, а иногда – показываем старикам работы знаменитых художников. Картины помогают пациентам вспомнить прошлое – обычно то, что хранится в долговременной памяти. Они рассказывают нам случаи из собственной жизни. Но при этом воспроизводят лишь отдельные эпизоды, а не весь жизненный период. Иногда старики становятся весьма разговорчивыми и употребляют слова, которые обычно не используют. Знаете, это невероятно – наблюдать, как на них действуют картины. – На лице Майкла появляется гордое выражение, которое меня трогает. – Их семьи, родные и близкие, часто не могут поверить в то, что эти старики способны настолько преобразиться…
Слушая его, я вдруг понимаю, что именно вызывает у меня недоумение. Оказывается, душа у Майкла – нежная и сострадательная, что совершенно не вяжется с его внешностью громилы. Собственно говоря, он сам в некотором роде клубок противоречий.
– У болезни Альцгеймера есть определенные стадии. Обычно первыми страдают словарный запас и речь, а вот творческая жилка теряется намного позже. Именно поэтому арт-терапия позволяет старикам выражать чувства, которые они не могут выразить иным способом. Пациенты обходят собственные ограничения и получают доступ к своим сильным сторонам. Вы удивитесь, узнав, как они реагируют на масштаб, цвет и динамичность художественных произведений. В такие моменты эти люди по-настоящему живут и сопереживают.
Разговаривая, Майкл не сводит с меня глаз. Его долгий взгляд кажется мне ленивым и меланхоличным и вселяет в меня спокойствие – так же, как и голос. Совершенно очевидно, что этот человек любит свою работу.
– У меня есть масса статей на эту тему. Если хотите, я пришлю их вам по электронной почте.
– Конечно хочу, – отвечаю я, хоть в глубине души и не уверена, что они мне пригодятся. – А кто этот мужчина? – Я указываю на симпатичного старика в рубашке цвета спелых помидоров. У него розовощекое, как у младенца, лицо и грива серебристых волос. Мне кажется, что он немного моложе остальных.
– Это Эдди. – Майкл улыбается. – Отличный парень. Мы полагаем, что его деменция вызвана душевной травмой, нанесенной много лет назад. Собственно говоря, это очень грустная история…
– Я сейчас не в настроении выслушивать грустные истории, – заявляю я Майклу.
Он с любопытством смотрит на меня, и я вдруг понимаю, что напрасно его перебила; он и не собирался рассказывать мне подробности. Как бы там ни было, невежливо разговаривать о стариках так, словно их здесь нет. Я не свожу глаз с Эдди. А он полностью погрузился в собственный мир и, похоже, вполне счастлив. В нем до сих пор чувствуются сила и властность, отголоски той личности, которой он был когда-то, и мне хочется разузнать о нем побольше. У Эдди замечательная, прямая осанка и широкие плечи. Его лицо даже кажется мне знакомым; он напоминает мне актеров из черно-белых фильмов, которые обожала смотреть моя мама. Тех самых, где в конце герой и героиня обмениваются «страстными» поцелуями, плотно сжав губы, под звуки помпезной музыки; я и сама очень любила эти фильмы.
– Держу пари, что в молодости он был настоящим красавцем.
– Эвелин до сих пор считает его таковым.
Взгляд, который метнул на нее Майкл, преисполнен благоговейного страха и обожания.
– Кем она приходится этим людям? – спрашиваю я.
– О, Эвелин тенью следует за Эдди. Ни на миг не оставляет его одного. Она сидит рядом с ним в солярии, читает ему и прогуливается с ним по саду – ему нравится управлять газонокосилкой вместе с садовником. Мне кажется, что Эвелин и Эдди связывает какая-то общая история; правда, какая именно, я не знаю. Вы сами все поймете, когда увидите, какими глазами она на него смотрит. В одном можно быть уверенным: она от него не откажется. Эвелин считает, что рано или поздно в состоянии Эдди должен случиться прорыв.
– Прорыв?
– Она хочет, чтобы Эдди вспомнил. Вот только о чем? Кто такая она? Или он? Или о том, что произошло между ними? Не знаю. Эвелин сама в некотором роде темная лошадка. – Майкл оглядывается на меня. – Время от времени это случается: маленькие чудеса, лучики надежды.
Он не намного выше меня. Пожалуй, его рост примерно пять футов девять дюймов. У Майкла массивная, широкая верхняя часть туловища – либо мускулистая, либо заплывшая жиром; из-за бесформенного свитера, который он носит, об этом трудно судить. Мне становится интересно, что сам Майкл обо всем этом думает.
– То есть они никогда не были женаты?
– Насколько мне известно, нет, – говорит он.
– На мой взгляд, они были бы чудесной парой. Эдди – воплощение мужественности, а Эвелин – женственности.
– А мне он напоминает ковбоя. Микс Клинта Иствуда с Бертом Рейнольдсом. – Майкл вновь устремляет на меня взгляд из-под тяжелых век. – Эвелин когда-то жила на Святом острове, но потом переехала поближе к «Утренней заре», чтобы быть рядом с Эдди.
Едва он упоминает о Святом острове, как у меня в ушах раздается настойчивый шепот; я снова вспоминаю день своей свадьбы: я готова унестись туда в любую минуту.
– Она купила себе роскошные апартаменты, – продолжает Майкл. – Во всяком случае, по моим понятиям. Она больше не садится за руль и потому каждый день приходит к нам пешком, чтобы повидать Эдди. Эвелин сама превратилась в нечто вроде местной достопримечательности, к тому же она неизменно пребывает в радостном, приподнятом настроении. Она меня очаровала. Мне представляется, что некогда красавица Эвелин блистала в высшем свете.
– Красавица Эвелин! – Я лукаво улыбаюсь. – Похоже, вы в нее влюблены.
Майкл издает короткий смешок.
– В Эвелин все влюблены. Видели бы вы, какая она на фотографиях времен ее молодости!
Я вновь смотрю на них – на Эвелин, стоящую перед Кристиной, и на Эдди, сидящего на скамье. В нем есть что-то такое – правильные черты лица, благородная форма черепа, длинная, изящная шея, – из-за чего я не могу оторвать от него взгляд. Мне хочется смотреть и смотреть на него, сама не знаю почему. Быть может, из-за того, что только что рассказал мне Майкл. Симпатичные старики пробуждают в нас желание взглянуть на их движущееся изображение, причем сделанное в далеком прошлом…
– Вы полагаете, они любили друг друга? – спрашиваю я.
– Вполне возможно. Но почему-то мне кажется, что все было куда сложнее.
– У Эдди есть семья?
Майкл качает головой:
– Нет. Как и у Эвелин.
Мне приходит в голову, что она наверняка продала свой дом, чтобы переехать поближе к «Утренней заре». Эвелин пришла сюда, в галерею, и привела с собой Эдди, потому что хочет, чтобы он что-то вспомнил. Каковы бы ни были эти воспоминания, они, должно быть, очень ей дороги. И тут плавное течение моих мыслей вновь нарушает осознание того, что Джастин ушел от меня. Кто будет заботиться обо мне на закате жизни? Почти с уверенностью можно утверждать, что не он.
– С вами все в порядке? – доносится до меня голос Майкла. Он в упор смотрит на меня. – Вы выглядите так, будто…
– Со мной все хорошо.
– Идите сюда! – Эвелин призывно машет нам рукой.
И вот мы стоим перед картиной, на которой изображена девушка в бледно-розовом платье, едва ли не ползком продвигающаяся к дому, стоящему вдалеке, посреди неведомой глуши.
– Ну и кто такая эта Кристина? – с ленивым любопытством спрашивает Майкл.
– Девушка на картине, дубина, – ворчливо отзывается Ронни. – Неужели не понятно? На картине есть только одна девушка, больше никого.
– На самом деле, по-моему, главное на картине – это дом, – возражает Мартин. – Он напоминает мне о «Волшебнике из Страны Оз». Дом выглядит так, словно только что приземлился на картину после урагана и перенес сюда спящую Дороти.
– Это делает честь вашему воображению, Мартин. – Майкл одобрительно похлопывает его по плечу.
– Кристина была парализована, – сообщаю я им. – У нее была мышечная атрофия. Посмотрите, какие тоненькие, какие хрупкие у нее руки. – Я обвожу пальцем локтевой сустав Кристины. – Она была одинока, и люди могли лишь пожалеть ее, но Уайет явно разглядел в ней нечто героическое.
– Она была парализована? – удивленно переспрашивает Мартин. – Что ж, в таком случае, если эта девушка готова была проделать ползком весь обратный путь до дома, она, должно быть, действительно очень хотела туда вернуться.
– Мне нравится, что они во всем стараются увидеть хорошую сторону, – шепчет мне Майкл.
– Кристина прожила в этом доме всю свою жизнь, – добавляю я. – Холст буквально пропитан ее тоской по родному жилищу. Она сама по себе служит фоном, который затмевает остальное.
– Мне нравится такое объяснение! – Эвелин переводит взгляд на меня и смотрит так, словно после моих слов у нее вдруг открылись глаза. – Служит фоном… – Она улыбается. – Что ж, с уверенностью можно сказать одно: вы никогда не забудете, где находится ваш дом и откуда вы родом. Я готова в этом поклясться. – Она опускает взгляд, и на миг ее лицо становится грустным.
– В этой Кристине что-то есть. Она буквально преследует меня, – говорит Майкл. – Вы сразу понимаете, что она очень долго отсутствовала, а теперь отчаянно желает вернуться.
– Все дело в том, как она глядит на свой дом. – Соединив большой и указательный пальцы, Мартин делает вид, будто смотрит на картину сквозь видоискатель фотоаппарата. – Дом стоит на возвышении, и Кристина взирает на него снизу вверх. Он многое для нее значит.
Я поражена тем, что их реплики пронизаны добротой и проницательностью; Кристина и ее привязанность к родному очагу произвели на всех огромное впечатление.
– Она потеряла нечто такое, что ей необходимо, – серьезно замечает Эвелин. – Это – страшное проклятие. К несчастью, как и большинство из нас, она так и не овладела искусством забывать прошлое и идти вперед.
Я думаю о концепции «забывать прошлое и идти вперед» применительно к Джастину. И о том, что, возможно, он уже забыл меня… На ум мне сразу же приходит образ человека в свободном падении, проваливающегося куда-то сквозь время и пространство без страховки и парашюта.
– Я бы сказал, что Кристина по-настоящему опечалена. – Ронни вытирает лоб. Он и сам выглядит огорченным. – Она слишком много на себя взвалила.
– Уайет говорил, что замечал в людях быстротечное качество жизни и неизбежность трагедии, – с благоговением говорю я. – Один из критиков, который писал о нем, заметил, что, глядя на его работы, следует прислушиваться к красноречию невысказанного.
Все как по команде умолкают, выражая свое почтение Кристине и прислушиваясь к красноречию невысказанного.
– Она выглядит так, будто видит нечто такое, чего не существует, – раздается голос за нашими спинами.
Похоже, все мы забыли об Эдди.
Он подходит и останавливается позади нас. Эдди выше всех нас на целую голову, но слишком худ для своего роста. Тем не менее его голос полон силы и уверенности в собственной правоте.
– Кристина видит свои воспоминания, – говорит Эдди. – В этом доме многое произошло. То, что имеет для нее большое значение. – Он легонько постукивает себя пальцем по виску.
Эвелин негромко ахает, а потом поспешно прикрывает рот ладошкой. Мы все замечаем этот непроизвольный жест. Майкл смотрит на меня с таким видом, словно хочет сказать, что Эдди вернул солнце на небо Эвелин. Да я и сама застываю, как зачарованная.
– Он прав! – Глаза Эвелин покраснели и слезятся. – Давным-давно Кристина совершила нечто такое, что привело к ужасающим последствиям. – Она смотрит прямо на меня; сила ее взгляда меня гипнотизирует. – И всю оставшуюся жизнь стремится исправить содеянное.
Мне хочется спросить: «Что? Что она такого сделала?» Но, разумеется, этот вопрос был бы совершенно неуместным. Я никак не могу отделаться от мысли, что Эвелин имеет в виду вовсе не Кристину, а себя.
Скосив глаза на Майкла, я неуверенно ему улыбаюсь.
Глава восьмая
Сначала она увидела его затылок. Эдди стоял возле огромного лаврового дерева, которое условно делило сад на две части. Его белый фургон был припаркован прямо напротив калитки ее матери. Это было первым, что заметила Эвелин, выходя из-за угла и, словно ребенка, прижимая к груди пластиковый пакет с оторванной ручкой, наполненный продуктами; ей пришлось собирать рассыпавшийся посреди дороги недельный запас консервов и овощей.
Мать говорила Эвелин, что Эдди всегда приходит по вторникам. Во время их междугородних телефонных разговоров его имя из ее уст звучало столь естественно, что Эвелин казалось, будто она давно его знает. Вот только желания общаться с ним у нее не было. Эвелин отвыкла от пристального внимания соседей, живущих в маленьком городке Северной Англии. Анонимность Лондона с его ненавязчивой общественной жизнью, где она сама выбирала, когда и с кем говорить, служила ей надежной защитой от излишнего любопытства.
Эдди явно не слышал, как Эвелин открыла калитку. И только когда стук ее модных сапожек на платформе привлек его внимание, он поднял голову.
Увидев его лицо, Эвелин настолько растерялась, что позабыла, что надо как-то отреагировать или хотя бы перевести дыхание. Эдди стоял от нее в пятидесяти шагах; на нем была красная рубашка. Он подрезáл клематис. Бродячая серая кошка, которую регулярно подкармливала мать Эвелин, разлеглась на лужайке и умывалась, время от времени почесывая лапой левое ухо. Женщина вдруг поняла, что с точностью профессиональной кинокамеры подмечает каждую деталь, несмотря на изумление от столь неожиданной встречи.
Эдди провел по щеке тыльной стороной ладони. Улыбка, заигравшая было на его губах, быстро увяла.
– Эвелин, – сказал он, и по его голосу она поняла, что он удивлен ничуть не меньше.
Ей даже показалось, что он покачнулся, будто от удара.
– Эдди.
Его имя она произнесла хриплым шепотом. Несмотря на то что ее мать то и дело упоминала о нем, Эвелин ни разу не связала его со своим Эдди. Она прижала руку к сердцу, когда на нее обрушилась неправдоподобность ситуации.
– Боже милостивый!
Несколько мгновений он не отрываясь смотрел на нее. Потом его взгляд переместился с головы на ее ноги. В слепящем свете его испытующего взора Эвелин почувствовала себя расфуфыренной куклой, вырядившейся в вельветовые темно-красные бриджи и черные сапожки со стразами от начинающего дизайнера Джимми Шу, которые купила во время субботней распродажи на Ливерпуль-стрит. Грабли Эдди были перепачканы землей, с которой он возился, а рядом со стожком свежескошенной травы стояла газонокосилка. Несмотря на то что Эвелин еще не оправилась от шока, ее способность подмечать мелкие детали, пожалуй, лишь обострилась.
Он совсем не изменился. Не то чтобы она рассчитывала, что это произойдет за те пятнадцать лет, которые прошли с того момента, как она видела его в последний раз на концерте Долговязого Джона Болдри в танцевальном зале «Мэйфэйр».
– А ты хорошо выглядишь, – пробормотал Эдди, явно пребывая в восторге и смятении оттого, что ее видит. – Собственно говоря, даже отлично. – Он негромко рассмеялся, и только тогда Эвелин сообразила, что он потрясен встречей ничуть не меньше, чем она.
Комплимент пришелся ей по душе, хоть Эвелин и постаралась ничем не выдать своего удовольствия. Эдди оставался привлекательным мужчиной; точнее, привнес в это определение новые краски. Он был полной противоположностью Марка – тот был среднего роста, с тонкими ручками и ножками и поразительно бледным лицом; казалось, его наспех состряпали из пачки сигарет. Эдди сохранил густую черную шевелюру, его глаза были похожи на сапфиры. Впрочем, он всегда излучал обаяние, которое нельзя было объяснить исключительно приятной внешностью. Эвелин скорее ощущала это, чем видела. Правда, она не могла описать это свойство его натуры – ни тогда, много лет назад, ни сейчас.
– Ты тоже остался прежним, Эдди. Просто я… – Эвелин нервно рассмеялась. – Даже не знаю, что… Я думала, что ты работаешь на верфи, а встретила тебя в саду у своей матери… Ты садовник?