Когда я узнала, что замок Линдисфарн можно арендовать для проведения брачной церемонии, он тут же утратил для меня толику своего очарования, превратившись в один из памятников национальной архитектуры, сдаваемых внаем случайным женихам и невестам, которые обладали достаточно большим для этого бюджетом. Тем не менее я захотела стать одной из них. Джастину нужна была католическая церковь, и в итоге мы оба получили то, что хотели.
Я щелкаю по первой же собственной фотографии. Она кажется мне экстравагантной, даже дикой – я не узнаю себя в этой особе, облаченной в белое платье. Это все равно что встретить свою сестру-близняшку, о существовании которой ты и не подозревала; понимаешь, что должна почувствовать в ней родственную душу, но у тебя ничего не получается. Меня не интересует, в какую прическу уложены мои волосы, и не слишком ли яркий у меня макияж, и как выглядит сзади мое платье. Все, что я вижу, – это женщина (с которой я никак не могу себя идентифицировать), опирающаяся на руку мужчины, который, судя по всему, с недоумением спрашивает себя, что же он, черт возьми, наделал.
– Я хочу устроить большую свадьбу, – сказал однажды Джастин. – В конце концов, я намерен жениться один-единственный раз в жизни.
– А что, если я умру молодой? – поинтересовалась я.
– Какая разница? Жена у меня будет только одна.
Это было очень похоже на Джастина – он думает не так, как большинство людей. Но своим заявлением он покорил мое сердце; я собиралась стать той самой единственной женой…
Затем мне на глаза попадается его фотография, сделанная вполоборота, увеличенная и обрезанная как раз под его кремовой бутоньеркой. Я вижу его густые ресницы. Безупречно чистую оливковую кожу. Глаза, которые нельзя назвать ни ярко-синими, ни зелеными – окна души. Мне вдруг приходит в голову, что это – глаза человека, которого я, как выяснилось, совершенно не знала и потому потеряла самым неприличным образом. Что же в нем было настоящего? На задней стенке моей гортани зарождается безмолвная истерика. Желание получить ответы становится сильнее моей способности справиться с собой – не исключено, что я просто растворюсь в небытии незнания. Пожалуй, так мне будет легче. Я делаю глоток воды и продолжаю щелкать по фотографиям, торопливо пропуская те, на которых нет Джастина. И задерживаюсь там, где видно его лицо, – всматриваюсь в него до рези в глазах, выискиваю подтекст в выражении его лица, в жестах, в том, как он держит бокал с вином или почесывает щеку; ищу моменты истины, озарения, что-нибудь такое, что бросится мне в глаза и заставит воскликнуть: Вот оно! Джастин только что понял, что совершил ошибку! Вымученная улыбка, скрывающая водоворот сожаления и отчаяния… Но я ничего не нахожу.
На всех фотографиях Джастин выглядит точно так же, как и всегда.
За исключением одной.
Когда я натыкаюсь на нее, мой желудок сначала поднимается к горлу, а потом обрывается. Я максимально увеличиваю снимок – сама не знаю зачем, ведь лица Джастина на нем не видно. Он стоит рядом с Риком, который был шафером.
Сейчас, глядя на этот снимок, я вспоминаю, когда он был сделан. Мы только что сфотографировались рядом с перевернутыми рыбацкими лодками, некогда входившими в состав самого крупного сельдяного флота на восточном побережье Англии.
– Ты была права, здесь очень красиво, – сказал Джастин с легкой печалью в голосе.
Его рука почти невесомо и в то же время твердо лежала у меня на талии; мне показалось, что я вновь ощутила это прикосновение. Мы только что официально стали мужем и женой. Я всегда хотела выйти замуж. Мои подруги были счастливы в гражданском браке. Для меня же это было все равно что нарочно держать дверь открытой – то есть кто-то из вас не желает брать на себя повышенные обязательства. Я мечтала встретить мужчину, который захочет решительно захлопнуть эту дверь. Именно в этом для меня и заключалась романтика. Быть может, такое отношение к браку сложилось у меня потому, что я никогда не могла понять, почему моя мать не желает выходить замуж за отчима, несмотря на то что он регулярно делал ей предложение и испытывал глубокое разочарование каждый раз, когда она говорила ему «нет». Мой родной отец оказался лживым ублюдком и бабником, и мама поклялась, что больше никогда не свяжет себя узами брака. Мне же ее поведение казалось по-детски эгоистичным – если Алан был достаточно хорош для того, чтобы прожить с ним жизнь, значит, он был достаточно хорош и для того, чтобы выйти за него замуж.
– Не исключено, что мы купим себе дом где-нибудь поблизости, – сказал тогда Джастин, и в его голосе опять прозвучала интонация, распознать которую я не смогла. Тоска? Сожаление? Или же это была печаль? Но с чего бы ему грустить? – Как только я рассчитаюсь хотя бы с частью своих долгов, мы сможем приобрести здесь летний домик. Место, где будут с радостью играть наши дети – когда они у нас появятся. – Эта мысль вызвала у него улыбку. – Быть может, мы даже обзаведемся лодкой.
Но тут фотограф попросила его немного помолчать. Я захихикала. Джастину всегда нравилось планировать, загадывать наперед, извлекать пользу из каждого мгновения.
И вдруг, совершенно неожиданно, небеса разверзлись ливнем. Помню, как мы наперегонки бросились под крышу. Джастин крепко держал меня за руку. Я сказала ему: «Я счастлива». А он ответил: «Я тоже. Причем гораздо сильнее, чем ты можешь себе представить».
Он вдруг приостановился и как-то торжественно взглянул на меня. Мне даже показалось, что Джастин тронут до глубины души и пытается справиться со своими чувствами. Помню, как нас догнала Салли, задержавшаяся на пляже.
– Бог ты мой, там зыбучие пески! – рассмеялась она.
Незадолго до этого она разозлилась на меня и даже немного обиделась, потому что я не спросила у нее совета, как организовать собственную свадьбу. (Я хотела, чтобы все прошло без суеты и помпы.) Но теперь между нами снова все было хорошо.
Салли полагала, что мы с Джастином сглупили, решив пожениться весной.
– Вы же не хотите, чтобы в день вашей свадьбы пошел дождь! – воскликнула она. – Вы ведь понимаете, что это значит!
Но я не знала.
– Слезы, которые предстоит пролить после свадьбы, – принялась втолковывать мне подруга.
У Салли имелись суеверия на все случаи жизни. Я не поверила ей, но вдруг перед моим мысленным взором появилось видение: я плáчу в свадебном платье; мне даже пришлось сделать над собой усилие, чтобы отогнать его прочь, и я дала себе слово, что не стану прислушиваться к подобным глупостям, потому что, как выяснилось, у меня нет против них иммунитета.
Но смотрите – дождь все-таки пошел, а предсказание Салли не сбылось… У меня в памяти остался соленый морской воздух, капли дождя на лице и волосах и ощущение такого счастья, какого я еще никогда не испытывала.
Когда мы вернулись в замок Линдисфарн, официанты подали шампанское, медовый напиток и крошечные сэндвичи с крабами – фирменное блюдо острова. Я смешалась с толпой, состоявшей из сорока с чем-то гостей, и тут какой-то мужчина заиграл на испанской гитаре старинную народную песню «Зеленые рукава».
– Где Джастин? – шепотом поинтересовалась я у Салли.
Ее чудесные зеленые глаза уже блестели от вина.
– По-моему, ему кто-то позвонил. Я видела, как он ушел в библиотеку.
Потихоньку покинув гостей, я зашагала по короткому коридору, который привел меня к комнате с высокими окнами, глубокими мягкими креслами и книжными полками, но, войдя в нее, я обнаружила, что единственное живое существо здесь – это муха, с жужжанием бьющаяся о стекло в бесплодной попытке вырваться на волю.
Когда я вернулась в главный зал, Салли уже держала в руках два высоких бокала с шампанским.
– Вот, бери. И ни в чем себе не отказывай, ведь именно ты платишь за удовольствие.
Чуть раньше мы с ней обменялись шутками по поводу того, что кое-кто из друзей жениха уже успел изрядно заложить за воротник. Салли протянула мне фужер.
– Ты нашла Джастина?
– Нет.
Мы поболтали, но недолго, ведь у меня была цель. Куда он мог запропаститься?
Что ж, теперь я получила ответ на свой вопрос.
На этой фотографии Джастин снят вместе с Риком, с которым дружил, еще когда учился в Оксфорде. Рик приехал к нам на свадьбу из Глостера вместе с женой. Жених и его друг стоят на маленьком каменном балконе, выходящем на море. Снаружи льет дождь, но очевидно, что оба его не замечают. Рик в упор с серьезным видом смотрит на Джастина. Мне виден лишь затылок моего мужа, но я не могу оторвать от него взгляд. О чем они говорили? Я буквально чувствую, что воздух насыщен тайнами, словно сама стою неподалеку, глядя на них с весьма выгодной точки, откуда их и сфотографировала Эйми.
Помню, как Джастин и его друг вернулись в зал, промокшие до нитки, и Рик еще сказал что-то о том, что они, дескать, решили прогуляться.
Но теперь очевидно, что никакой прогулки не было. На балконе у них состоялся какой-то очень важный разговор. Причем он носил настолько приватный характер, что Рик предпочел солгать.
Глава седьмая
В дверь просовывает голову моя ассистентка, Виктория.
– К вам гости из дома престарелых «Утренняя заря».
Мне требуется несколько мгновений, чтобы сообразить, о ком идет речь.
– Ах да!
Старики… Телефонный разговор с какой-то женщиной накануне моей свадьбы. «Некоторые неврологи полагают, что изучение произведений изобразительного искусства способно пробуждать воспоминания у пациентов, страдающих деменцией». Вежливый, хорошо поставленный женский голос. В нем слышится сдерживаемое волнение, как у соискателя, отчаянно стремящегося заполучить нужную работу.
«Мы решили, что можем помочь своим престарелым друзьям, заблудившимся в потемках собственного разума. Надеемся, что Эндрю Уайет и Эдвард Хоппер помогут им найти обратный путь».
Эти слова показались мне заранее отрепетированными. Но они тронули меня. Как и ее настойчивость.
Я выхожу в фойе и нос к носу сталкиваюсь с пожилой дамой, которая давеча уже посещала галерею. Сегодня ее сопровождает мужчина примерно моего возраста, коренастый и низкорослый крепыш, с гривой непокорных волос и добрыми карими глазами.
Женщина протягивает мне руку.
– Прошу прощения, мне следовало представиться еще в понедельник. Меня зовут Эвелин Уэстленд, а это – Майкл Морретти…
– Шофер Эвелин, – говорит он и лениво ерошит волосы, словно только что проснулся после продолжительного дневного сна, после чего протягивает мне руку.
Эвелин неодобрительно цокает языком.
– Никакой он не шофер! Майкл – санитар в доме престарелых «Утренняя заря». Но сегодня он действительно привез нас сюда, так что в некотором смысле он прав. – И она дарит ему чуть заметную, дразнящую, едва ли не кокетливую улыбку.
Санитар? Никогда бы не подумала. Майкл похож на крутого парня, еще не достигшего пика самовыражения: этакий актер второго плана в гангстерском боевике.
– Они ожидают в микроавтобусе снаружи. – Он кивает головой на дверь. Поза у него какая-то зажатая: он стоит не шевелясь, прикрывая руками промежность. – Мы хотели поговорить с вами, прежде чем заводить их внутрь. Убедиться, что вы готовы нас принять. Если, конечно, к этому вообще можно быть готовым.
Я вдруг ловлю себя на том, что улыбаюсь. Помню, что предложила этой женщине привезти своих подопечных в среду после полудня – в этот день в галерее бывает меньше всего посетителей.
– Сколько их? – спрашиваю я, потому что забыла, что она говорила мне раньше.
– Всего трое, – отвечает Эвелин. – Ронни, Мартин и Эдди.
Сегодня она одета в безукоризненные расклешенные кремовые брюки и кремовый джемпер с рукавами «три четверти».
– Ступай! – обращается Эвелин к Майклу и не слишком ласково толкает его локтем.
– Слушаюсь, мэм! – Он отдает ей честь, потом переводит взгляд на меня, и я подмечаю в его глазах веселые искорки. – Полагаю, вы уже догадались, кто носит брюки в этой команде, – говорит он. И добавляет: – Ладно, пойду приведу их, пока они не вырвались на свободу и не перевернули Элдон-сквер вверх дном.
В зале, где развешаны картины, Ронни и Мартин выглядят взволнованными и даже испуганными, и я начинаю сомневаться, что эта затея принесет хоть какой-нибудь успех. Однако Майклу каким-то образом удается уговорить стариков присесть на скамью перед «Утренним солнцем» Хоппера, и они, слава богу, немного успокаиваются.
Высокий, стройный и, без сомнения, некогда весьма привлекательный мужчина – Эдди – разительно отличается от остальных. Кажется, пребывание в галерее ничуть его не беспокоит. Собственно говоря, он выглядит полностью погруженным в себя. Эвелин ловит мой взгляд, устремленный на него.
– Знаете, Сол Беллоу[1] однажды сказал, что всем нам нужны воспоминания. Они отгоняют от двери зверя незначительности.
– Как красиво! – восклицаю я. – Или трагично. Даже не знаю, что ближе к истине.
– И то и другое. – Эвелин не очень высокого роста, и, разговаривая со мной, ей приходится задирать голову. Учитывая ее красоту и бьющую ключом энергию, я чувствую себя так, словно меня посетил крошечный, карманный ангел. – Если подумать, то все, что у нас есть, – это способность оказываться в контексте того, что для нас важно: семьи, в которой мы родились, и людей, которых любили. Эти понятия и составляют наш эмоциональный компас. Отнимите его, и у нас вообще ничего не останется. – Она смотрит на спины стариков; они сидят на скамье рядком, словно солдаты, ожидающие поезда, который отвезет их на войну.
Я вдруг снова вспоминаю Джастина. На меня обрушиваются мысли о жизни с ним и без него. О том, что моя жизнь без него закончена.
– О чем вы думаете, Ронни, когда смотрите на эту картину с женщиной, сидящей на кровати в лучах солнечного света? – спрашивает Майкл.
У него приятный голос. Майкл спокоен, и каким-то образом ему удается вернуть меня в настоящее.
– Я думаю о женщине, сидящей на кровати в солнечных лучах, – чуть ли не слово в слово повторяет за ним Ронни.
– Как по-вашему, она счастлива? – Майкл вновь ерошит волосы – этот жест явно вошел у него в привычку. Полагаю, если познакомиться с ним поближе, он либо покажется милым, либо станет действовать мне на нервы. – Как вы думаете, какие чувства она испытывает, сидя одна в пустой комнате?
– Вы пытаетесь угадать, какие чувства испытывает женщина? Что ж, удачи вам.
Майкл коротко смеется и искоса смотрит на меня. Мы обмениваемся улыбками.
– Сдается мне, Ронни, что вы несокрушимо правы, – говорит он.
И вдруг Ронни тоже переводит взгляд на меня. Он лыс, как бильярдный шар, с круглыми, почти черными глазами и таким проникновенным взглядом, что это наводит меня на мысль о детеныше тюленя.
– А что вы скажете насчет вон той, обнаженной? – спрашивает меня Ронни.
На мгновение я теряюсь.
– А! – Он имеет в виду девушку, сидящую на табуретке у окна и прячущую лицо в тени. – Это – «Хельга» работы Эндрю Уайета. Он рисовал ее на протяжении четырнадцати лет, и ни его жена, ни муж модели ни о чем не подозревали. В мире искусства разразился настоящий скандал, когда на свет в конце концов выплыло великое множество набросков и картин.
– Но он не испытывал к ней привязанности, – внезапно вмешивается в разговор Мартин. – Иначе никогда бы не выставил ее на всеобщее обозрение без одежды.
Для столь пожилого человека у него на удивление звучный голос.
– Ой, перестаньте! – Эвелин бросает на меня выразительный взгляд, как будто говоря: «Что за старый ворчун!» – Хельге нравилось представать перед художником обнаженной. Это повышало ее самооценку и придавало ей сил.
Мы с Майклом вновь улыбаемся.
– Эти старики кажутся мне вполне здравомыслящими, – шепчу я ему, когда Эвелин энергичной походкой удаляется в другой конец галереи. – Так бывает всегда? Это нормально? Я имею в виду, когда она сказала мне, что они страдают болезнью Альцгеймера, я не знала, чего ожидать.