Собеседник скрестил руки на груди.
– В принципе, то же самое, что и с лечением, – ответил он. – Разве что симптомы проявят себя намного быстрее и интенсивнее.
– Насколько быстрее?
– В течение пяти, шести месяцев они достигнут своего пика.
Я вдруг забрала у Мистера Рейджена результаты своей томографии и начала их листать. Дрожь в руках предательски выдавала нервозность, но я старалась не подавать вида, что чем-то напугана или взволнована.
– То есть, у меня есть в среднем шесть месяцев нормальной жизни? – С напускным безразличием поинтересовалась я.
– Три максимум, – поправил он. – К шестому месяцу произойдут необратимые изменения в работе мозга. Наступит смерть.
Я без интереса разглядывала снимки собственного мозга в разных проекциях и едва слышно отбивала ритм стопой, пытаясь избавиться от эмоционального напряжения. Дойдя до последней страницы, я скрутила бумаги в трубочку и убрала в сумку.
– Ясно. Спасибо за консультацию.
Оставаться в этом чёртовом кабинете больше не было сил. Ни моральных, ни физических. Развернувшись, я направилась к выходу.
– Не руби с плеча, – произнёс мужчина мне вслед.
Я замерла у двери, молча вслушавшись в слова онколога.
– Каждый случай индивидуален, – продолжал он. – Никто не знает, как болезнь поведёт себя под давлением терапии. В каждом правиле есть исключения. Подумай об этом.
– Я подумаю, – едва различимо прошептала я.
Чувствуя, что слёзы вот-вот хлынут из глаз, я поспешно покинула кабинет.
Не помню, как вышла из клиники. И куда пошла тоже. Просто бесцельно шла по мостовой, не замечая ничего вокруг. Глаза застилала пелена, а слёзы самовольно катились по щекам. В голове звучал единственный вопрос: почему? Почему я? Почему не кто-то другой? И почему это случилось именно сейчас? Неужели ничего нельзя изменить?.. Осознавая безвыходность своего положения, я всё глубже погружалась в депрессию, теряясь в лабиринтах собственных мыслей. Мимо пролетали автомобили, толпы прохожих сновали туда-сюда, сменяя друг друга. А я просто продолжала идти неизвестно куда. Отключившийся от горя рассудок даже не думал брать контроль над действиями, полностью предоставив власть «автопилоту».
Ноги привели меня на Лондонский мост. Кратко оглядевшись, я перелезла через парапет и, крепко держась за него, посмотрела на бушующие воды Темзы. До сих пор не могу вспомнить, что конкретно творилось в моей голове в тот момент. Но точно помню, мне казалось, будто жизнь лишилась смысла. Как по щелчку пальцев, дальнейшее существование стало бессмысленным и бесполезным. Неотвратимость предрешенного конца затушила пламя в душе. Осталась лишь пустота.
– Вниз шагнуть собираетесь?
Я уже собиралась опустить руки и прыгнуть вниз, как вдруг вкрадчивый мужской голос вернул меня к реальности. Я повернула голову и посмотрела на обратившегося ко мне человека. Им оказался голубоглазый брюнет среднего телосложения, одетый в расстёгнутую чёрную куртку и как попало намотанный на шею шарф.
Видя мой пустой взгляд, он неожиданно сказал:
– Тогда я, пожалуй, присоединюсь.
Перемахнув через парапет с грацией кота, он, крепко держась за перила, встал рядом. Я слышала возгласы собирающихся у моста зевак, но они звучали для меня так глухо, словно доносились из какого-то погреба. Наблюдая за незнакомцем, я впала в недоумение. Что происходит? Что он делает? И зачем?
– Жизнь дерьмо, на работе завал, – говорил он, не обращая внимания на мою растерянность. – Девушки нет, с отцом отношения напряжённые, ещё и телефон взорвался. Смысла в жизни нет больше. Думаю, я тоже готов сделать шаг в небытие.
Что? Телефон взорвался? На работе завал? Нет девушки? И это причины проститься с жизнью???
– Ты идиот? – Спросила я, смотря на него с неподдельным непониманием.
– А ты? – Парировал он.
– Наверное.
– Вот и я тоже. Наверное.
Мне было нечего сказать. Я смотрела в его глубокие голубые глаза и всеми силами пыталась осознать происходящее. Когда до моего мозга наконец-то дошла мысль о том, что я, чёрт подери, стою на другой стороне парапета и в любой момент могу полететь вниз, по коже побежали мурашки. Я что, действительно собиралась покончить с собой? Да быть этого не может!
–Что бы там у тебя ни случилось, оно однозначно не стоит твоей жизни, – сказал он. – Как и моё дерьмо не стоит моей. Оно стоит нервов, денег, связей, близких. Чего угодно, но только не жизни. Давай, перелазь обратно.
Кратко кивнув, я повернулась и неуклюже перебралась на дорогу, чуть не споткнувшись о козырёк моста. От падения спасло лишь то, что у меня очень сильные руки. Смогла удержаться. Как только я оказалась в безопасности, незнакомец тоже залез обратно. Вскинув руки, он что-то выкрикнул собравшимся возле нас людям. Те начали расходиться.
Взяв меня за руку, он убедительно посмотрел в мои глаза и, наклонившись вперёд, тихо произнёс:
– Запомни: жизнь даётся только один раз. Другого шанса прожить её у тебя не будет. Даже если всё очень плохо, помни, что жизнь стоит того, чтобы жить. Потому что после смерти нет ничего. Лишь забвение.
Я кивнула.
–Домой сама доберёшься? – С искренним беспокойством спросил он.
– Да, – прохрипела я.
– Уверена?
– Угу.
– Ладно, – он выдохнул. – Иди домой, не броди больше нигде. Я за тобой с самой мостовой иду. Уж слишком потерянный вид у тебя был. Подумал, как бы помощь не понадобилась. Угадал.
Я не знала, что ответить.
– Давай, иди, – он погладил меня по плечу. – А мне бежать надо. На работе действительно завал. На встречу опаздываю. Будь осторожна.
–Спасибо, – сказала я.
Молча подмигнув мне, он растворился в толпе.
Наконец-то полностью придя в себя, я поймала такси и отправилась домой.
6 октября
Последние несколько дней я усиленно изучала всевозможную информацию, даже косвенно касающуюся моей болезни. Я читала медицинские статьи и исследования, лазала по форумам и личным блогам, знакомилась с мнениями экспертов и светил медицины. И единственный вывод, к которому я пришла – игра не стоит свеч. В лечении попросту нет смысла. Максимум, который они могут мне предложить – это паллиативная терапия. Без неё я сгорю от опухоли за три, может, четыре месяца. С ней – за восемь, двенадцать. Но есть ли смысл в этом годе?
Читая записи родственников больных об их «серых буднях», я всё сильнее убеждалась, что через эти страдания проходить не хочу.
Через несколько месяцев после диагностики заболевания личности людей полностью дезорганизовывались, наступала деградация. Они переставали узнавать близких, не понимали, кто они, что делают и где находятся, были не в состоянии выполнять элементарные гигиенические процедуры самостоятельно. Многие слепли или теряли возможность разговаривать, передвигаться. Нередко впадали в агрессию, становились опасными для себя и окружающих. В моменты «просветления» их рассудок вдруг возвращался, и они снова становились теми, кем были на самом деле. Но это состояние нормализации личности длилось недолго.
Они умирали в муках. Мучили и себя, и окружающих. Я не хочу испытать всё это на себе. Не хочу становиться обузой для матери и подруги. Не хочу, чтобы меня запомнили слабой и беспомощной. Я хочу уйти яркой. Живой. В самом рассвете сил. Хочу, чтобы никто из них при взгляде на меня даже мысли не мог допустить, что со мной что-то не так. Я пока не знаю, каким способом уйду, да и в целом сомневаюсь в своём решении отказаться от терапии. Червячок надежды всё ещё копошится внутри, всячески старается настроить меня на лучшее. Он хочет, чтобы я сходила к другим врачам для уточнения диагноза, встретилась с кем-нибудь из известных хирургов – вдруг они возьмутся за мою опухоль? Или, может, это вообще не опухоль, а какая-нибудь паразитарная киста. Чёрт его знает… В общем, надежда всячески пытается настроить меня позитивно и заставить обследоваться дальше, а после уже принимать решение, получать лечение или нет. А рационализм говорит, что это не имеет смысла. Я нашла в интернете информацию о Рейджене. Он – лучший хирург-онколог в Туманном Альбионе. У меня нет причин не доверять ему. Его команда обследовала меня полностью. Не стоит тешить себя мыслью об «ошибочном» диагнозе.
Рационализм говорит, что мне следует позвонить ему и отказаться от лечения. Дополнительные обследования и походы по врачам займут много времени, а у меня его, увы, больше нет. Я не хочу тратить его на больницы, если могу вместо этого заняться чем-то, что мне действительно интересно. Если диагноз поставлен правильно, а он с вероятностью в девяносто девять процентов верный, я просто потеряю драгоценные дни, а может и недели. Оно мне нужно? Нет.
Я пока ещё не приняла окончательное решение. Мне нужно время, чтобы взвесить все за и против. Выключу телефон, интернет и уйду и подполье на пару дней. В себя. Никто, кроме меня самой, не знает, как для меня будет лучше.
«Верь в лучшее, но готовься к худшему.»
7 октября
Провела одинокий вечер в компании вина по акции и Джеймса Брауна. К концу вечера к нам присоединился Фрэнк Синатра, за ним Нина Симон, а после и Пэрри Кумо подошёл. Мы прекрасно повеселились вместе. Могучая меланхоличная кучка.
8 октября
Взяла и состригла треть своих волос, а после обесцветила концы. Не знаю, зачем. Просто купила краску в супермаркете, нашла ножницы и закрылась в ванной. Теперь мои волосы чуть ниже лопаток, а ведь были по пояс. Жалею? Нет. Совсем не жалею.
11 октября
Не смогла сидеть дома больше. Вышла на работу. И сразу же, прямо с порога, окунулась в гущу событий.
Оказалось, что на носу какая-то чертовски важная встреча. В офисе происходили самые настоящие тараканьи бега, а начальник рвал и метал. Ничего не было готово. Ещё и меня под рукой не было. Думаю, если бы я сама не вышла с больничного, он бы меня с него силой вытянул. Стоило мне показаться в дверях, как он тут же схватил меня за руку и затянул в кабинет, после чего запер дверь на ключ.
– Лиза, ты нужна мне сейчас, как никогда прежде, – быстро затараторил он, крепко сжимая моё запястье. Выглядел он очень взволнованно. – На носу встреча с китайскими партнёрами, от этого контракта зависит наше положение в Азии. Ты не можешь больше сидеть на больничном, слышишь меня? Закрывай его и выходи на работу. Готов платить по двойному тарифу. Только будь рядом!
– Я и так планировала закрыть его на днях, не могу сидеть дома, – ответила я, смотря на него. – Стены съедают. Поэтому я здесь. Можете на меня рассчитывать.
Мужчина с облегчением выдохнул.
– Спасибо.
– Я могу идти?
– Конечно.
Я хотела выйти, но его рука до сих пор крепко сжимала моё запястье. Тихонько покашляв, я покосилась на наши руки. Он, наконец-то заметив, что всё ещё меня держит, резко отпрянул и виновато улыбнулся. Опустив голову, я покинула кабинет.
До обеда провозилась с черновиком контракта, который он скинул мне на почту. Раз десять, наверное, вспомнила добрым словом своего педагога по китайскому. Обед провела с коллегами в кафешке через дорогу, а после собралась и ушла домой. Голова разболелась. Да и настроение было весьма апатичное. Поэтому, пообещав закончить черновик контракта до завтра, отпросилась.
Приехав домой, заварила молочный улун и села за перевод, но сконцентрироваться на работе не смогла. Мысли вновь заволокло грозовыми тучами сомнений и отчаяния. Поняв, что контракт в таком состоянии я точно не закончу, закрыла ноутбук и растянулась на диване. Сознание унеслось далеко за пределы гостиной. Что будет со мной дальше? Как я закончу?
Чем больше я размышляла о возможных перспективах своей недолгой жизни, тем чётче осознавала, что я не хочу лечиться. Сомнения отступили. Я не хочу терять ни секунды драгоценного времени, оставшегося мне на этой планете. В ушах эхом раздавались слова незнакомца, спасшего меня от рокового шага в бездну:
«Жизнь даётся только один раз. Другого шанса прожить её у тебя не будет. Даже если всё очень плохо, помни, что жизнь стоит того, чтобы жить. Потому что после смерти нет ничего. Лишь забвение.»
Как же он прав!
Сейчас же позвоню Рейджену…
13 октября
После принятия окончательного решения отказаться от терапии, я пришла к выводу, что моя привычка вести личный дневник, на самом деле, очень полезна. А то, что я веду его в электронном варианте, вообще прекрасно. В будущем он сможет стать полезным ресурсом для моих близких. Наверняка их будет мучить множество вопросов после моей… После моего ухода. В этих строках они смогут найти все ответы.
Я не буду никому рассказывать о своей болезни. Ни друзьям, ни родственникам. У меня, в общем-то, почти никого нет. Разве что единственная подруга, парочка знакомых с работы и мама. На этом всё. Почти всё. Есть ещё отец, но мы не общаемся. Он бросил нас, когда мне было 9. Со дня их развода так ни разу и не появился. Не знаю, жив он или мёртв в настоящий момент. Поэтому указывать его в списке своего окружения я не буду: связаны мы только по крови, а не по духу. Хотя когда-то всё было совсем иначе… Но это уже совсем другая история.
Также я решила, что буду всеми силами стараться сделать дневник как можно более информативным и приятным для чтения. Пусть мой дневник станет подобием книги для дорогих моему сердцу людей. А может, и не только для них. Я ведь потратила четыре года на изучение филологии в университете. Не зря же я училась правильно и красиво писать?
Но не буду скрывать, что это не единственная причина. Сейчас, будучи осведомлённой о неизбежном конце, я с горечью осознаю, что ничего в этой жизни не добилась. Ни в чём не оставила собственный след. Ни к чему не приложила руку. Этот дневник – попытка наверстать упущенное в кратчайшие сроки и оставить след после себя. Доказать всему миру и в первую очередь самой себе, что я действительно существую. Что я была, есть и буду. Здесь и сейчас. Пускай я не войду в мировую историю, но я останусь осязаемой частью реального мира нескольких человек, которых люблю больше всего на свете. Читая эти строки, они смогут лучше понять меня и разделить мои чувства и переживания. Они пройдут мой путь вместе со мной, пусть и много позже, чем могли бы. В тяжёлые моменты жизни, когда им будет плохо или одиноко, они смогут открыть этот файл или взять в руки распечатанные листы и просто отвлечься. Это я. Я буду рядом. Всегда буду рядом. Я буду также болтать без умолку, как обычно делаю это. Рассказывать разные, абсолютно не связанные друг с другом истории, делиться сокровенными мыслями, нелепо шутить или скрыто подбадривать. Я буду рядом с ними тогда, когда им будет это нужно. Даже если моя физическая оболочка обратится в прах.
У меня не так много времени. Док сказал, что болезнь достигнет своего пика в течение нескольких месяцев. От трёх до шести… Я не хочу дожить до того момента, когда превращусь в овощ и перестану быть полноценной частью общества. Состояние полнейшей беспомощности и дезорганизация личности не для меня. Честно говоря, я вообще не хочу испытывать «увядание». Не хочу доходить до точки, когда в полной мере начну осознавать неизбежность конца. Не хочу наблюдать за разрушением собственной личности и тела и понимать, что не в силах противостоять этому процессу. Я хочу уйти в самом расцвете сил. Хочу запомниться близким людям живой и полной энергии. Хочу уйти до того, как ослабну. До того, как проявится большинство симптомов. Возможно, это неправильно, но… Но кто вообще знает, что есть «правильно» и «неправильно»? Это моё решение. Моя жизнь. Я не хочу быть слабой. Это та роскошь, которую я не в состоянии себе позволить. Поэтому я буду распоряжаться собой так, как считаю нужным. Не вижу смысла искать оправданий.
Раз болезнь дойдёт до пика в течение трёх-шести месяцев, путём нехитрых вычислений я выяснила, что в среднем у меня в запасе есть два месяца нормальной жизни. Шестьдесят дней. Шестьдесят дней, за которые я могу завершить все свои дела и сделать то, что всегда хотела, но по какой-то причине откладывала. Шестьдесят дней, за которые я всё ещё могу прожить целую жизнь. Яркую, сочную, полную приятных моментов и незабываемых впечатлений. Вряд ли я смогу «взять от жизни всё» за столь короткий промежуток времени. Например, я не смогу родить ребёнка или выйти замуж. Но, может, этому не суждено было случиться вовсе. Как иначе объяснить мой уход в столь раннем возрасте? Мне ведь всего двадцать три. Казалось бы, живи да живи! Столько всего впереди. Именно так я и думала. Поэтому особо-то никуда и не торопилась. Ни замуж выйти, ни детей родить, ни прыгнуть выше головы по карьерной лестнице или элементарно съездить на море. Всегда единственным оправданием была фраза «ещё успею». И действительно. Ещё успею. На море побывать, по крайней мере. А вот с остальными, более важными вещами, нежели полежать на пляже, теперь придётся распрощаться навсегда. Потому что теперь я точно знаю – уже не успею.