– Ты серьезно?
Дрю приподнял подбородок и самодовольно улыбнулся:
– Ну, Кара очень расстроилась, что не смогла пойти на их концерт, и тогда я задумался. Должно же быть что-то еще, связанное с The Heartbreakers, что ее обрадует. Поэтому я прогуглил перечень их публичных мероприятий. Мы можем поехать туда и подписать их диск или что-нибудь еще.
– И?
– И посетить твою галерею.
– Да! – воскликнула я и вскинула в воздух кулак. – Кара ни за что не обойдет нас в этом году.
– Я знаю, – заявил Дрю, вздернув плечом. – Не нужно меня благодарить.
Я закатила глаза, но мысленно улыбнулась. В груди у меня что-то зашевелилось.
Когда болезнь Кары снова вернулась, я поняла, что в этот раз все иначе. Мое чутье подсказывало, что, если этот курс лечения не сработает, Каре никогда не станет лучше. Тяжелое ощущение, надо сказать: к моему сердцу словно привязали сотню грузиков.
Даже сейчас я знала, что ничего не могла сделать, чтобы болезнь сестры отступила. Но впервые с того момента, как Каре стало хуже, я почувствовала, что эти грузики медленно отрываются. Это было глупо, ведь чем может помочь сестре диск с автографом? Но если он сумеет поднять ей дух, то, возможно, у нее появится шанс.
– Думаешь, мама с папой нас отпустят? – засомневалась я, покусывая щеку. Если не отпустят, мой всплеск надежды растворится, и мне станет еще хуже, чем прежде.
Дрю пожал плечами:
– Мы же будем вместе, так что не вижу проблем.
– Ладно, хорошо, – согласилась я, кивая. – Мы действительно это сделаем? Поедем в Чикаго?
– Да, – подтвердил Дрю. – Поедем в Чикаго.
Глава вторая
Я прижалась лбом к окну и скользила взглядом по проносящимся мимо зданиям. Мы с Дрю провели в дороге всю ночь и, к счастью, приехали в Чикаго задолго до часа пик. Было еще темно, но слабое фиолетовое свечение на горизонте намекало на восход солнца. И хотя для регистрации в отеле еще было рановато, мы ехали по центру города в поисках подходящего местечка. Дрю хотел, чтобы у нас было куда припарковать машину и забросить багаж.
Я не спала всю дорогу – составляла брату компанию – и теперь скорее походила на зомби. Если в ближайшее время не подкреплюсь кофе, то не переживу этот день. Веки у меня уже начали закрываться, как вдруг мое внимание привлек зеленый знак.
Я выпрямилась на сиденье:
– Дрю, остановись! Там «Старбакс»!
Брат подскочил и случайно дернул руль влево. Машина вильнула на соседнюю полосу. В пять утра дорожное движение не было плотным, но я заметила, как на лице Дрю отразилась тревога.
– Господи, Стелла, мы могли погибнуть, – возмущенно сказал он, судорожно выдохнув, и успешно перестроился назад на правую полосу. – Напугала меня до чертиков.
– Прости, – вздохнула я, когда брат отыскал место для парковки у обочины. – Кофе за мой счет. Что тебе взять?
– Обычный кофе. Без всякой этой фигни со сливками.
– Гадость, – обронила я, сморщив нос, и отстегнула ремень безопасности.
– Именно так и пьют кофе, – отчеканил Дрю, устраиваясь поудобнее.
Мысленно ухмыльнувшись, я вылезла из машины и направилась в кофейню. Когда вошла внутрь, меня поприветствовали звон колокольчика на двери и аромат свежесваренного кофе. За стойкой стоял только один сотрудник, женщина средних лет с вьющимися волосами, и она принимала заказ у единственного клиента.
Ожидая своей очереди, я рассматривала парня передо мной. Высокий, худой, примерно моего возраста, но я не могла хорошенько разглядеть его лицо. Он был в обтягивающей белой футболке, фирменных джинсах и серых кедах – одет просто, но стильно, – а его светло-каштановые вьющиеся волосы торчали из-под шапочки. Не удержавшись, я окинула парня взглядом во второй раз. Обычно мне нравились мускулистые ребята с растительностью на лице, но этот парень чем-то меня заинтересовал. Весь его облик говорил о том, что он творческая личность, и мне это понравилось.
– С вас два девяносто пять.
Парень достал из кармана кошелек, вынул пятерку и передал ее женщине.
– Сейчас вернусь, – сказала та, дав сдачу. – Только возьму соевое молоко из другого холодильника.
– Я подожду, – улыбнулся парень, убирая деньги.
Бариста скрылась за служебной дверью, оставив меня наедине с парнем. Ожидая возвращения женщины, парень стучал ладонями по стойке, воссоздавая ритм какой-то песни. Я прочистила горло, давая ему понять, что он здесь не один, и парень обернулся, наконец-то заметив меня.
И улыбнулся мне. На его щеках появились ямочки, и я зависла – просто стояла и пялилась как идиотка. Что-то меня в парне поразило, я будто бы откуда-то его знала. Странное ощущение, ведь мы никогда не встречались. Я по привычке коснулась фотоаппарата, и улыбка парня исчезла. С секунду мы не двигались, но потом парень снова натянул улыбку и выжидающе посмотрел на меня, словно думал, что я что-то скажу.
Не в силах больше выдерживать его взгляд, я посмотрела на огромную доску с меню над нами. Я уже знала, что хочу заказать, но все равно тщательно изучала каждый пункт. Им стоило вызвать на работу еще одного сотрудника. Парень по-прежнему наблюдал за мной, и я старательно его игнорировала.
– Хороший фотоаппарат, – сказал он, наконец нарушив тишину. – Я так понимаю, ты увлекаешься фотографией?
Я вздрогнула при звуке его голоса. Парень прислонился к стойке и небрежно скрестил руки на груди.
– Мм… спасибо, – ответила я. – Это подарок на день рождения. И да, увлекаюсь.
– А что ты фотографируешь?
– Мне нравится делать портреты, – призналась я, то откручивая, то закручивая крышку объектива. – Но вообще снимаю все.
– Почему портреты?
– Ты когда-нибудь слышал о Бьянке Бридж? – Я почувствовала, как по моему лицу расплывается улыбка, и не стала дожидаться ответа парня. – Это лучший фотограф на свете. Она делает потрясающие снимки людей по всему миру. Вообще-то, я приехала в Чикаго, чтобы посетить ее фотогалерею.
– Хм… – выдохнул парень, склонив голову набок, – никогда о ней не слышал. – Оттолкнулся от стойки и шагнул ко мне. Висевший на его шее жетон поймал луч света и замерцал. – Можно взглянуть? – спросил он, указывая на мой фотоаппарат.
Я сжала его в руках и замешкалась.
– Мм… – выдала я, не зная, что ответить.
В зал вернулась бариста с коробкой соевого молока в руках, и я отвлеклась на нее, а когда посмотрела обратно на парня, тот вопросительно выгнул бровь. Я медленно кивнула. В любой другой ситуации я бы отказала, но этот парень был таким уверенным в себе, да к тому же очень привлекательным. Кроме того, мне снова захотелось увидеть его улыбку. Я сняла фотоаппарат с шеи, и парень придвинулся ко мне, чтобы взять его. В этот момент его рука коснулась моей, и моя кожа покрылась мурашками.
– Вот так? – спросил он и щелкнул меня с близкого расстояния.
Сложно было не улыбнуться. Парень держал фотоаппарат совершенно неправильно и явно не знал, как с ним обращаться.
– Нет, – ответила я и потянулась, чтобы помочь. – Надо настроить фокус. Давай покажу.
Я накрыла руку парня своей и показала, как работать с объективом. Он задержал на мне взгляд, моя рука до сих пор лежала на его. Вблизи я смогла рассмотреть его темно-голубые глаза, обрамленные густыми ресницами, и мой желудок совершил кульбит.
Парень поднес фотоаппарат к лицу.
– Улыбочку, – произнес он, но я отвернулась и спрятала лицо за волосами. – Что? Фотографу не нравится, когда его снимают? – спросил он, щелкнув еще раз.
– Не особенно, – ответила я и забрала фотоаппарат. Повесив ремешок на шею, взяла свое сокровище в руки и протяжно выдохнула. – Предпочитаю смотреть в объектив, – пояснила я. На мгновение сфокусировалась на лице парня, а потом отвела фотоаппарат вправо и запечатлела бариста за работой. Затем показала парню фотографию на экране. – Лучше, когда люди не знают, что ты на них смотришь. Тогда получается настоящая фотография. А значит, самая лучшая.
– А что, если они знают, что ты смотришь? – Парень оказался очень близко ко мне, и, хотя говорил он еле слышно, я разобрала каждое слово.
Глубоко вдохнув, я мысленно досчитала до трех, чтобы набраться храбрости. Потом отступила и сфокусировалась на парне. Он наклонился и пристально посмотрел в объектив, но теперь мое волнение поубавилось. Я видела всего лишь объект. Трижды нажав на кнопку, я отстранилась, чтобы оценить свою работу. Таких хороших снимков у меня не получалось уже давненько.
– Эти тоже могут быть красивыми, – наконец ответила я ему.
Губы парня изогнулись в улыбке, но ответить он не успел – бариста выполнила его заказ.
– Вот, один латте с соевым молоком, – сказала женщина, передавая кофе. – Сахар там, если нужен.
– Спасибо, – поблагодарил парень женщину, но даже не взглянул на нее.
Так и не сводя с меня глаз, он протянул руку и взял свой кофе. Наконец, спустя три долгие секунды, он повернулся и направился к сахарозаменителю и палочкам для размешивания.
– Простите за ожидание, – продолжила бариста. – Что будете заказывать? – Я тупо смотрела на нее, приоткрыв рот, ведь совершенно забыла, почему вообще стою в «Старбаксе». – Девушка? – подстегнула женщина.
– Точно, – опомнилась я, заправляя выпавшую прядь волос за ухо. – Мм… можно мне большой стакан обычного кофе и высокий ореховый макиато?
– Что-нибудь еще?
– Нет, спасибо.
Женщина нажала несколько кнопок на кассовом аппарате:
– С вас восемь девяносто восемь.
Я достала из сумки кошелек и начала искать десятку.
– Я знаю, у меня где-то здесь есть наличка… – пробормотала я.
Мне не хотелось бежать к машине – это было бы ужасно неловко, – но я смогла найти лишь карточку, которой было разрешено пользоваться только в экстренных случаях.
– Я заплачу. – Парень кинул двадцатку на стойку и подмигнул.
Я посмотрела на него, потом на деньги, и кредитка выскользнула из рук.
– Черт! – Я поторопилась поднять ее, но парень меня опередил. Только прежде, чем вернуть мне, перевернул кредитку и прочел мое имя. – Вот, держи, – улыбнулся он, протягивая мне карточку.
– Мм… спасибо.
– Приятно было познакомиться, Стелла Самюэль. – Уголок рта парня изогнулся в улыбке, когда он произнес мое имя. – Желаю хорошо провести время в галерее.
Затем он развернулся и вышел из кофейни. А я стояла на месте и долго смотрела на захлопнувшуюся дверь.
– Вот, пожалуйста, дорогая. Большой стакан обычного кофе и высокий ореховый макиато. – Бариста пододвинула стаканы ко мне. – Твой друг оставил сдачу. Заберешь?
– Оставьте себе, – ответила я, не удосужившись повернуться к ней.
Просто схватила стаканы и выбежала на улицу, желая узнать имя парня, но его уже и след простыл.
– Почему так долго? – спросил Дрю, когда я наконец села в машину.
– Ну, знаешь, соевое молоко, фотоаппарат… – выпалила я. Все мои мысли занимал этот парень.
Дрю поперхнулся кофе:
– Ты разлила соевое молоко на свой фотоаппарат?
– А? – Я сосредоточилась на брате и только тогда поняла, о чем он спрашивал. – Ох нет! Не важно, ерунда.
Дрю посмотрел на меня долгим взглядом и покачал головой:
– Пей кофе. Похоже, он тебе необходим.
– Как же там круто! – воскликнула я, когда мы с Дрю вышли из галереи Бьянки.
Теперь я чувствовала, что меня распирает энергия, которой с лихвой хватит, чтобы пройти пять кварталов до радиостанции, где проходила автограф-сессия.
– Я бы скорее использовал другое слово, – ответил Дрю.
– Ой, перестань! – Я подтолкнула его плечом. – Ты разве не чувствуешь вдохновение?
– Не особенно. Мы все утро пялились на кучу фотографий на стене.
Знакомый разговор. Я пережила подобный опыт с каждым членом нашей семьи, когда показывала им новые снимки Бьянки, по которым сходила с ума. Никто из родственников не оценил ее фотографии, и я научилась игнорировать их незаинтересованность. Мама всегда обвиняла свою сестру, мою тетю Дон, в моем «художественном высокомерии», когда я с воодушевлением рассказывала об определенной фотографии и пыталась объяснить заложенную в ней концепцию.
Моя тетя Дон была из тех пафосных дам с Восточного побережья, которые пили мартини, как воду, и покупали картины, только если на ценнике было достаточно нулей. Однажды, когда мне было двенадцать, она отвела меня на аукцион искусств в Нью-Йорке. Мы три часа бродили по рядам, пока тетя Дон обучала меня тому, какие картины ценные, а какие нет, – просто необходимое умение для двенадцатилетней девочки. Конечно, ее определение ценности существенно отличалось от моего. Выбор тетушки основывался на том, кто художник, а не на сюжете; мне же понравились черно-белые фотографии, запрятанные в дальнем углу галереи. На каждой из них были изображены разные люди, и меня заинтересовало, кем они были и о чем думали.
– Но эти фотографии со смыслом, – возмутилась я, поворачиваясь лицом к Дрю.
Я знала, что брат не поймет, но не переставала надеяться на это. Я не была зациклена на искусстве, подобно тете Дон, как думала моя мама. Я просто увлекалась фотографией. И винить в этом маме следовало только одно – мой не совсем обычный школьный опыт.
Когда Кара заболела, мама старалась никоим образом не менять жизнь Дрю и мою. Но лечение сестры оказалось долгим и изнурительным, и Каре пришлось перейти на домашнее обучение. Нам троим не хотелось находиться в разлуке, когда дела обстояли так серьезно, и мы с Дрю умоляли маму и нам разрешить обучаться на дому. Так мы могли проводить все время с Карой и одновременно получать образование. В конце концов мама согласилась, и мы больше не вернулись в школу.
До девятого класса мне нравилось быть одной из тройняшек. Это отличало нас от других ребят, и дети нашего возраста думали, что мы крутые. Мы были как экзотические животные в зоопарке, которых все хотели увидеть, и нам постоянно задавали вопросы вроде того, могли ли мы читать мысли друг друга или чувствовать боль другого. А мы всегда в ответ устраивали шоу. Дрю щипал себя, и мы с Карой хватались за бока и корчили гримасы, словно тоже чувствовали его пальцы.
Так продолжалось до старшей школы, пока я не осознала, что меня знали только как одну из самюэльских тройняшек. В первый же день на уроке английского моя соседка по парте спросила: «Ты Кара или вторая девочка?», словно меня можно было определить только как одну из трех. Вот тогда-то я и решила, что нужно как-то выделиться, заявить, кто я такая, и стать независимой. Проблема заключалась в том, что я не знала, как это сделать.
Я вспомнила ту девочку с английского. У нее были ужасное круглое кольцо в носу, из-за которого она походила на быка, и фиолетовые дреды. Я даже не сомневалась, что с такой внешностью ее никто не забудет. Но я не была только смелой, как она.
Да, уши у меня уже были проколоты, но кольцо в носу пугало. К тому же мне казалось, будет слишком сложно красить каштановые волосы в голубой – мой любимый цвет. В итоге я решилась на одну голубую прядку в челке и маленький блестящий гвоздик в левой ноздре: так началось превращение Стеллы – одной из тройняшек – в Стеллу-индивидуума.
Старшая школа должна была стать моим шансом отделиться от брата и сестры и понять, кто я такая, и я взялась за дело в первые же месяцы учебы в девятом классе. Дрю, который был сложен, как папа – высокий и плотный, – с легкостью попал в футбольную команду. Кара из нас троих была самой общительной, поэтому логично, что она присоединилась к команде чирлидерш. Но даже если обычно мы все делали вместе, я решила даже не пробоваться в команду.
Вместо этого записалась в столько кружков, на сколько у меня хватало времени, начиная от ученического совета, который я ненавидела, и заканчивая секцией академического десятиборья, которое я тоже ненавидела. Художественный кружок быстро стал моим любимым. Мне нравились талантливые ребята, собравшиеся здесь, а кроме того, привлекала возможность создать что-то самой.