– А почему ты не поехала домой на лето?
– А там некуда. У родителей домик крошечный, а у меня еще три младших сестры и брат. И все они там живут.
Она спрыгнула со стола и прошла на другую сторону комнаты, где начала рассматривать то, что я успел распаковать.
– Оп-па! – вытащила она запись «Грейс» Джеффа Бакли. – Вот из-за него я, можно сказать, практически сюда и поступила.
– Он гений, – согласился я. – Ты была на его выступлениях?
– Нет, хотя я бы умерла ради этого. Кажется, он сейчас живет в Мемфисе. Я приехала сюда, в Нью-Йорк, из самой Аризоны и первые месяца три все пыталась отыскать его тут, в Ист-Виллидж. Я его фанатка. Но кто-то сказал мне, что он давно уехал из Нью-Йорка. Я каждый день слушаю его «Грейс». Это моя музыкальная библия. Мне нравится представлять, что он назвал этот альбом в честь меня. – Она хихикнула. – А знаешь что? Ты как будто бы на него похож.
– Да ладно?
– Точно. Волосы у тебя лучше, но у вас обоих глаза такие темные, глубоко посаженные. И вы оба выпячиваете вперед небритую челюсть.
Ощущая легкую неловкость, я потер рукой подбородок – мне надо побриться.
– Не, мне как раз нравится. Тебе идет. И сложение у тебя такое же легкое, хотя ты, наверно, немного выше, чем он. Какой у тебя рост?
– Метр восемьдесят пять.
Она кивнула:
– Ну да, я думаю, он будет пониже.
Я плюхнулся на кровать, откинулся к стенке, закинув руки за голову, и с интересом наблюдал за ней. Она взяла в руки Антологию Битников.
– О! Ну мы с тобой точно родственные души! Скажи, что я и Воннегута тут найду, правда?
– Ты совершенно точно найдешь тут Воннегута. Дай мне вон тот диск, я поставлю, – сказал я, указывая на «Десять» «Пеарл Джэм»[2].
– Я уже должна идти заниматься, но поставь быстренько «Избавление», а? Она моя самая любимая в этом альбоме.
– Договорились, но тогда я тебя сфотографирую.
– Ладно, – пожала она плечами. – Что я должна делать?
– Ничего. Или все, что тебе хочется.
Я сунул диск в проигрыватель, схватил камеру и начал щелкать. Она закружилась по комнате в такт музыке, прищелкивая пальцами и подпевая.
В какой-то момент она остановилась и уставилась прямо в камеру.
– Я выгляжу как идиотка?
– Нет, – ответил я, не переставая снимать. – Ты выглядишь прекрасно.
Она неуверенно улыбнулась и внезапно резко опустилась на пол, растянувшись на деревянных досках во всю длину своего маленького тела, как ребенок. Вытянув руки, она извлекла откуда-то пуговицу. Я делал снимок за снимком.
– Кто-то пуговку посеял, – пропела она.
Она смотрела на меня с пола, прямо в камеру, и щурилась, блестя своими зелеными глазами. Я снова и снова жал на спуск.
Она поднялась и протянула мне руку с пуговицей:
– Это тебе.
Замолчала на секунду, посмотрела на потолок…
– Как я люблю эту песню. Я чувствую вдохновение. Спасибо, Мэтт. Мне надо бежать. Я очень рада, что мы познакомились. Давай еще как-нибудь встретимся?
– Конечно, мы будем видеться.
– Будет довольно сложно этого не делать. Я живу в соседней комнате, помнишь?
Она выскользнула за дверь, а минутой позже, как раз, когда Эдди Веддер[3] допевал последние строчки, я услышал из-за тонкой общежитской стены звуки виолончели. Она играла «Избавление». Я перетащил кровать через всю комнату, так, чтобы она стояла возле нашей общей с Грейс стены.
Я заснул поздно ночью под звуки ее виолончели.
В мое первое утро в Стариковском приюте я съел размокший батончик из овсяных хлопьев и долго переставлял все три предмета мебели по крошечному пространству, которое будет моим домом на следующий год. В процессе я обнаружил желтый листочек, приклеенный ко дну одного из ящиков стола, который я привез из дому. Там почерком моей мамы было написано: Не забудь позвонить маме. Она не давала мне об этом забыть, но мне это нравилось.
На первом этаже я нашел телефон-автомат. Возле него сидела девушка в спортивном костюме и темных очках. Она прижимала телефонную трубку к уху.
– Бобби, я жить без тебя не могу, – плакала она, вытирая слезы, текущие по щекам. Всхлипнув, она показала мне на коробку салфеток: – Эй? Можешь передать мне эту штуку?
Я взял коробку со стола, стоящего рядом с продавленной кушеткой, пропахшей дешевым куревом, и протянул ей.
– Ты еще долго?
– Серьезно, что ли? – она сдвинула очки на кончик носа и поглядела на меня поверх них.
– Мне надо позвонить маме.
Господи, я выгляжу как идиот. Еще больший, чем она.
– Бобби, мне надо идти, тут какой-то придурок должен позвонить маме. Перезвоню минут через пятнадцать, ладно? Ну да, парень, – она оглядела меня сверху донизу. – На нем футболка с роботом. Да, загорелый… Тощий.
Я развел руками, как бы говоря: В чем проблема?
– Ладно, Бобби, я тебя лублю… Нет, ты первый вешай… Нет, ты…
– Давай уже, – прошептал я.
Она встала и дала мне трубку:
– В твоем распоряжении.
– Спасибо, – ответил я. Она закатила глаза. – Лублю, – передразнил я ее, пока она уходила по коридору.
Я сунул в телефон карточку и набрал мамин номер.
– Алло?
– Привет, мам.
– Матиас, как ты там, милый?
– Хорошо. Вот как раз заселился.
– Ты папе звонил?
Я зажмурился. Я перевелся в Нью-Йоркский университет исключительно для того, чтобы между мной и моим разочарованным во мне отцом оказалась вся страна. Даже несмотря на все мои университетские призы за лучшие фотографии, он считал, что будущего в этом нет.
– Нет, пока только тебе.
– Мне везет, – серьезно заявила она. – Как общежитие? Ты уже видел фотолабораторию?
Мама единственная, кто поддерживал меня. Ей нравилось быть сюжетом моих фотографий. Когда я был маленьким, она отдала мне старый фотоаппарат своего отца, с чего и началось мое увлечение. В десять лет я снимал все и всех, кого только мог.
– Общага нормальная, лаба отличная.
– Ты с кем-нибудь уже познакомился?
– С девушкой. Ее зовут Грейс.
– А-а…
– Нет, мам, это не то. Мы просто общались. Я ее и встретил-то только вчера, и мы несколько минут потрепались.
Девушка-с-лублю вернулась. Она уселась на кушетку, картинно оперлась на руку и уставилась на меня снизу вверх. Ее перевернутое лицо действовало мне на нервы.
– Она тоже изучает искусство?
– Да. Музыку. Она симпатичная.
– Ну и прекрасно.
Я слышал, как в телефонной трубке звенит посуда. Я подумал, если бы мама все еще была замужем за отцом, она бы не мыла посуду сама. Мой отец был успешным юристом в сфере развлечений, а мама преподавала искусство в частной школе за скудную зарплату. Они развелись, когда мне было четырнадцать. Отец сразу же женился снова, а мама так и не вышла замуж. Позже я решил жить с отцом и мачехой, несмотря на то что в крошечном мамином домике в Пасадене всегда было более уютно. Но у отца было больше места для нас со старшим братом.
– Ну и хорошо. Александр сказал тебе, что сделал Монике предложение?
– Правда? Когда?
– За несколько дней до твоего отъезда. Я думала, ты уже знаешь.
Мы с братом не разговаривали, особенно про Монику, которая когда-то была моей девушкой. Брат пошел по стопам отца и вот-вот должен был получить адвокатскую лицензию в Калифорнии. Он считал меня лузером.
– Рад за них, – сказал я.
– Да, они друг другу подходят. – Мы оба замолчали. – Ты тоже кого-нибудь встретишь, Мэтт.
Я засмеялся.
– Мам, с чего ты взяла, что я кого-то ищу?
– Только по барам не ходи.
– Я больше ходил по барам до двадцати одного, чем сейчас.
Лублю-девушка закатила глаза.
– Все, мам, пока, мне надо идти.
– Хорошо, милый. Звони мне. Мне интересно про Грейс.
– О’кей. Лублю, мам.
Уходя, я подмигнул девушке, которая не сводила с меня глаз.
– Я тоже тебя лублю, – рассмеялась она.
5. Ты была как свет
МЭТТ
Я убивал время, перебирая свое портфолио. Вообще-то я понимал, что надо было бы куда-то ходить и встречаться с людьми, но в настоящий момент мне хотелось встретить одну конкретную персону, и я ждал, что она куда-нибудь выйдет или откуда-нибудь придет. Не знаю, насколько прозрачны были мои намерения, но я оставил дверь приоткрытой, и мне было наплевать, особенно когда я услышал голос Грейс в коридоре.
– Тук-тук.
Я вскочил, пытаясь натянуть рубашку, но не успел – она ткнула в дверь указательным пальцем, и та открылась.
– Ой, извини, – смутилась она.
– Да ничего страшного, – я улыбнулся, распахивая дверь настежь. – Привет, соседка!
Она оперлась о косяк. Ее взгляд не спеша спустился с моего лица, пробежал по груди вниз, по свисающим джинсам и ниже, до самых моих черных ботинок.
– Классные у тебя… ботинки, – она снова смотрела мне в глаза, слегка приоткрыв рот.
– Спасибо. Не хочешь зайти?
Она тряхнула головой:
– Нет. Вообще-то я зашла спросить, не хочешь ли ты пообедать. Бесплатно, – быстро добавила она и, прежде, чем я успел что-то ответить, выпалила: – Тебе там даже приплатят.
– Что это за место такое, где приплачивают за обед? – приподнял я бровь.
Она рассмеялась.
– Верь мне. Пошли, надевай рубашку. Давай.
Я провел рукой по волосам, которые торчали в разные стороны. Ее глаза снова пробежали по моим рукам и груди. Мне было трудно отвести взгляд от ее лица сердечком, но я сделал усилие и стал смотреть на руки, которыми она размахивала. На ней были черное платье с цветочками, колготки и маленькие черные туфельки. Она пару раз качнулась на каблуках. Всем своим обликом она напоминала мне птичку колибри, такую маленькую, всегда трепещущую, всегда в движении.
– Дай мне минутку, – сказал я. – Мне надо найти ремень.
Я начал рыться в своем барахле на полу, но ремень никак не находился, а штаны тем временем практически сползли.
Грейс плюхнулась на кровать и наблюдала за мной.
– Что, нет ремня?
– Не могу найти.
Она вскочила и подошла к куче моей обуви возле шкафа. Вытащив шнурки из одной кедины и одной кроссовки, она связала их вместе.
– Это подойдет.
Я взял у нее этот импровизированный ремень и продел в шлейки джинсов.
– Спасибо.
– Не за что.
Когда я натянул сверху черную майку с Рамоном[4], она одобрительно улыбнулась:
– Отлично. Ты готов?
– Пошли!
Мы бегом спустились по лестнице с третьего этажа, и Грейс распахнула стеклянные двери. Выйдя на улицу, она раскинула руки и задрала голову, глядя в небо.
– Какой офигенный день!
Повернувшись, она схватила меня за руку. – Пошли, нам сюда.
– Мне пугаться? Это вообще далеко?
– Примерно шесть кварталов. И нет, нечего пугаться. Тебе там понравится. И душе твоей понравится, и животику, и кошельку тоже.
Я не знал никого старше двенадцати, кто бы так говорил – животик. Мы шли рядом, плечо к плечу, впитывая исходящее от асфальта тепло.
– Я слышал, как ты играла вчера ночью, – сказал я ей.
Она испуганно взглянула на меня:
– Слишком громко?
– Вовсе нет.
– Ко мне пришла Тати, моя подружка, и мы репетировали вместе. Она играет на скрипке. Надеюсь, мы не мешали тебе спать.
– Мне очень понравилось, Грейс, – серьезно сказал я. – Как ты научилась так играть?
– Я сама научилась. Мама купила мне виолончель на гаражной распродаже, когда мне было девять. Как ты знаешь, мы никогда не были особо богаты. На виолончели нет ладов, и чтобы играть, нужно очень чуткое ухо. Я просто слушала кучу всяких записей и потом пыталась повторить мелодию. Потом я еще научилась играть на гитаре и на пианино, в двенадцать. А в старших классах учитель музыки написал мне сумасшедшую рекомендацию, вот я сюда и поступила. Но весь прошлый год мне было страшно тяжело учиться, и я не уверена, что выдержу этот.
– Почему?
– Я ничему не училась по-настоящему, кроме игры в школьном оркестре, а тут сильная конкуренция. Я стараюсь изо всех сил, чтобы тянуть на уровне студийных занятий.
– А какую музыку ты любишь играть?
– Я люблю играть все. Я люблю рок-н-ролл и классику люблю тоже. Я люблю играть на виолончели, хотя это страшно больно и тяжело. Мне нравится, как ее звук может то рычать, то струиться. Когда я играю без смычка, это напоминает мне рокот камней, я прямо представляю себе, как ручеек бежит по круглым камушкам.
Я остановился. Она ушла на несколько шагов вперед, а затем обернулась:
– Что такое?
– Грейс, это очень красиво. Я никогда не думал о музыке вот так.
Она вздохнула:
– Эх, если бы одной любви было достаточно…
– Моя мама говорит, в искусстве нет неправых.
Она слегка кивнула и указала на другую сторону улицы:
– Нам здесь переходить.
Я совершенно не знал Нью-Йорка, не ориентировался в нем и даже не знал, как пользоваться метро, так что компания Грейс была очень кстати. С ней мне было не так страшно в незнакомом городе.
– А у тебя есть парень?
Она даже не повернула головы в мою сторону, хотя все слышала.
– Нет, я ни с кем не встречаюсь.
– Только секс? – ухмыльнулся я.
Она покраснела.
– Леди не говорят об этом. А как у тебя с этим?
– У меня была подружка пару лет после школы, но больше ничего серьезного. А теперь она обручена с моим братом, так что у меня крутой послужной список.
– Ты шутишь?
– Нет.
– Но это так странно. В смысле – а что произошло?
– Она бросила меня через неделю после того, как я выбрал свою специальность. И мой отец тоже. – Последнюю фразу я произнес себе под нос, шепотом.
– У вас были хорошие отношения?
– Мой отец с отцом Моники – партнеры в юридической фирме. Все отлично устраивалось. Она всегда мне нравилась, но я никогда не думал, что мы можем быть вместе. Она хотела, чтоб я пошел учить право, а это совсем не мое. У нас разные интересы. Но оно и к лучшему. Мы расстались, а через пару недель она стала встречаться с моим братом. Мы с ним это не обсуждали. Я мог бы много чего ему сказать, но не хочу опускаться до его уровня. Он может забирать ее.
– Ты сильно переживал?
– Вообще нет. Думаю, это о многом говорит. Самым трудным было не смеяться в голос над всем этим идиотизмом, когда мы с ними пересекались. Это еще одна причина, почему мне надо было уехать из Лос-Анджелеса. Мой братец окончил юридический и все тыкал мне этим в нос. А я изо всех сил сдерживался, чтоб не сказать ему, что он теперь всю жизнь будет жить, зная, что я трахал его жену.
– Ох, – Грейс казалась шокированной. Ее щеки покраснели. Может быть, я ее напугал.
Мы шли молча, и я уже начал ругать себя за грубость, но тут Грейс кивнула на указатель:
– Мы пришли.
– Мы будем обедать в Нью-Йоркском центре плазмы?
– Ага. Порядок такой. В первый раз ты можешь сдать только плазму. Смотри, съешь как можно больше бесплатного печенья и батончиков и не забывай про сок. У тебя будет время, пока из меня будут высасывать тромбоциты.
– Погоди… Что?
– Ну да, на тромбоциты надо около часа, так что у тебя будет время попировать. А потом они дадут тебе двадцать пять баксов, а мне пятьдесят.
Я пытался переварить то, что услышал от нее, но, когда она рассмеялась, не выдержал и захохотал вместе с ней.
– Ты думаешь, я ненормальная, да?
– Нет, я думаю, что это классная идея. Ты гений.
Она игриво пихнула меня локтем:
– Похоже, мы друг другу подходим.
В банке крови все работники регистратуры знали Грейс в лицо. Пока мы стояли в очереди, все улыбались и махали ей рукой.
– Ты часто сюда приходишь?
– Ой, Мэтт, ну это такая старая примочка для знакомства. Придумай что-нибудь новенькое.
– Мне нравятся девушки с крупными тромбоцитами.