– Что произошло? – спросил я у Хадсона.
– Мне нужно домой. И ей. – Он указал на свою компаньонку, которая извлекла из ушей наушники-вкладыши.
– Она тоже сочла свои лыжные ботинки неудовлетворительными?
Девочка ответила на вопрос сама:
– У меня проблемы с глазами.
Альбинизму часто сопутствует повышенная чувствительность к свету и ослабленное зрение.
Хадсон добавил:
– Когда мистер Уоррен узнал, он проверил анкету. Ну, которую родители заполняют, когда отпускают детей на экскурсию. Там про это ничего не было. И вот выяснилось, что по закону она не может кататься на лыжах.
– Я новенькая, – сообщила девочка. – Приехала со всеми познакомиться. А теперь мне надо вертаться назад.
– Возвращаться назад, – поправил Хадсон. Мой отец не одобрял употребления Хадсоном просторечных глаголов. Хадсон избавился от данного недостатка и с тех пор нередко делился полученными рекомендациями с другими.
– А с моими предками они связаться не смогли. Потому что папа в Таиланде, а мамы сейчас нет в ее магазине. Когда ей надо выйти, то за магазином массажистка смотрит. Меня, кстати, Бланш зовут.
Это имя легко было запомнить[2].
– Мобильный телефон твоей матери не отвечает?
– А у нее его нет. Из-за рака. И у папы нет.
Я пытался сообразить, какие виды рака могли бы воспрепятствовать использованию сотового телефона (рак гортани, рак горла, а также, возможно, рак мозга) и насколько высока вероятность того, что у двух членов одной семьи будут именно такие разновидности заболевания. Но тут Бланш пояснила:
– У нее нет рака, она просто не хочет его заполучить. От микроволн.
– Может, мы ее подбросим… подвезем? – осведомился Хадсон. – Только нам надо будет получить разрешение, потому что в анкете есть вопрос насчет…
Моему мозгу явно угрожала перегрузка – еще до того, как я получу какую-либо информацию, имеющую отношение к основной проблеме. Я провел пальцем по губам, подавая сигнал «Рот на замок» (точнее, на застежку-молнию). При коммуникации с Хадсоном это означало: «Сделай паузу, жди важной входящей информации».
– Мне надо точно выяснить, в чем, собственно, состоит природа проблемы, – заметил я.
– Неважно. Мне надо домой, вот и все.
– Мистер Уоррен недвусмысленно указал, что возникла какая-то проблема с лыжными ботинками. Если ты объяснишь мне суть затруднения, мы, возможно, сумеем его преодолеть.
Хадсон сидел молча: знакомый признак, свидетельствующий о том, что ему хочется сидеть молча. Расспросы в данном случае были бы непродуктивны. Впрочем, спорить Хадсон был готов почти всегда.
– Полагаю, тут какая-то ошибка с твоей стороны, – произнес я.
– Ничего подобного, пап. Я вообще ничего не делал. Это они виноваты, что у них нет правильных ботинок.
– Курорт наверняка оснащен лыжными ботинками всех размеров. В пределах нормального диапазона.
Хадсон разъяснил, что была опробована лыжная обувь нескольких размеров, однако все ботинки оказались либо болезненно-тесными, либо слишком просторными, а следовательно, не позволяли контролировать лыжи.
Сотрудник службы проката лыж предлагал различные марки, всякого рода дополнительные носки и вкладыши, однако сколько-нибудь значительного улучшения ситуации не происходило. Был вызван менеджер, который и объяснил, что лыжный ботинок должен сидеть на ноге плотно. Это объяснение не убедило Хадсона.
Тут в разговор снова вмешалась Бланш:
– Все наезжали на Хадсона, потому что все уже обулись и хотели кататься.
Нетрудно было путем дедукции восстановить недостающие элементы данной истории, которые Хадсон, возможно, не желал озвучивать из смущения. Но я уже знал, что дело закончилось срывом.
Хадсон обладал высокой чувствительностью к болевым ощущениям, и ему не нравились многие формы физического контакта, особенно те, что он был не в состоянии контролировать. В детстве у меня имелась такая же проблема, из-за чего меня регулярно дразнили «неженкой». Вероятно, я отреагировал бы сходным образом, если бы другой человек затягивал ремешки и застегивал пряжки на незнакомых мне (и при этом надетых на мои ноги) жестких и неподатливых лыжных ботинках, особенно в условиях крайне ограниченного времени.
Я попытался представить себя в нынешнем положении Хадсона. Я бы захотел немедленно вернуться домой – как хотел сейчас и он. Мой собственный отец отвел бы меня обратно в пункт проката лыж, настаивал бы на том, что какие-то из имеющихся там ботинок мне подходят, и в конце концов рассердился бы на меня за то, что я «нюни распустил». Со своим сыном мне требовалось вести себя лучше.
Лыжная школа наверняка сталкивалась с такой ситуацией раньше. Я отыскал сотрудницу, которая осуществляла общий надзор за Хадсоном и Бланш, и разъяснил ей возникшую проблему.
– Поговорите с Люси, – предложила она. – Обещаю, она сможет найти… э-э… решение.
Мы некоторое время подождали в специально отведенном месте, и вскоре появилась Люси на сноуборде. По моей оценке, ее возраст и ее индекс массы тела составляли равную величину – двадцать два. Она больше напоминала студентку естественного факультета, нежели лыжного инструктора.
Люси обратилась к Хадсону:
– Я слыхала, нам не понравились лыжные башмаки.
– Это мне они не понравились, – уточнил Хадсон. – От каждой пары, которую я надевал, обязательно было больно в каком-нибудь месте.
– Ну да. В общем, мне и тебе. А падать в снег ты как, не боишься? – Люси продемонстрировала эту процедуру, рухнув в снег. – Давай-ка, попробуй!
Хадсон стоял неподвижно, однако Бланш немедленно кинулась в мягкий сугроб, после чего со смехом встала. Вероятно, под давлением окружающих Хадсон почувствовал необходимость вести себя соответственно. Он медленно повалился, а затем повторил то же действие еще дважды, причем каждый раз – энергичнее. Затем снова вступила Бланш, приложив еще более существенные усилия, на что Хадсон ответил броском в снег на пределе сил. Соревновательность стимулировала поведение, которое в иных случаях было бы сочтено нелепым и смехотворным.
– Ну вот, больнее не будет, – пообещала Люси. – Как, готовы покататься на сноуборде?
– У меня проблемы со зрением, – поведала Бланш.
– Я черная или белая? – спросила Люси.
Бланш рассмеялась:
– Белая.
– Значит, годишься. – Взглянув на меня, она заметила: – И у папы твоего претензий не будет.
Я объяснил, что не являюсь отцом Бланш и что урок предназначался лишь для Хадсона. Но Люси, в свою очередь, объяснила, что плата все равно одна и та же: использование сноуборда и специальных ботинок покрывается неиспользованием лыж.
– И вы тоже можете с нами, если хотите.
– Я не испытываю потребности в изучении искусства катания на сноуборде, – отметил я.
– Да я просто о ребятах думаю. Вначале у всех не очень-то с координацией, и если они увидят, что вы сами то и дело падаете…
– Сейчас я восстанавливаюсь после операции на подколенном сухожилии. Было бы неразумно подвергать его чрезмерной нагрузке.
Она кивнула:
– Тогда ладно. И перед ребятами по-дурацки не будете выглядеть. – Она засмеялась, но я ощутил в ее словах некоторое порицание.
– Нам могут предъявить иск, если Бланш упадет и умрет, – заметил Хадсон. – У нас нет формы-разрешения.
Вероятно, Хадсон был прав. Мать Бланш явно отличалась иррациональностью мышления, вследствие чего вполне могла бы инициировать судебные процедуры из-за того, что я подверг ее дочь воздействию радиоволн, или глютена, или химических веществ, содержащихся в солнцезащитном креме, которым она должна была обязательно покрыть открытые участки кожи. Впрочем, в этот момент появилась сотрудница лыжной школы, общавшаяся с нами ранее, и сообщила, что по проводной телефонной линии удалось соединиться с матерью Бланш.
Бланш объяснила ей ситуацию, после чего небрежным движением сунула мне трубку.
– Алло, – сказала в трубке мать Бланш. – Извините, я даже не знаю, как вас зовут.
– Извинения не требуются. Мы не знакомы и никогда не встречались. Я и не ожидал, что вы знаете мое имя.
После долгой паузы она произнесла:
– Я Алланна. Просто не верится, что я пропустила в этой анкете вопрос о сложностях со здоровьем. Извините, мне надо бы вас поблагодарить. Вы очень любезны.
– Но я абсолютно ничего не делаю. И вас это должно ободрить. Я отдал проблему на аутсорсинг, теперь этим занимается профессионал. Ее зовут Люси. Среди лыжных инструкторов существует очень высокая конкуренция, так что если она получила это место не с помощью каких-то коррупционных действий, то должна быть вполне компетентна в своей области. Однако я настаиваю, чтобы вы дали мне обещание не предъявлять никаких юридических претензий в том случае, если Бланш получит увечья или погибнет, независимо от того, несу ли я за это реальную ответственность – полностью или частично.
– Мм… это ведь просто формальность, да? Вы ничего такого не замышляете?
– Совершенно верно.
Она засмеялась:
– Я и учителей толком не знаю, так что, думаю, тут разницы никакой. Простите, это как-то грубо прозвучало.
– Вовсе нет.
Прозвучало это вполне разумно, что стало для меня неожиданностью.
– Мне очень неловко вас просить… но вы, может, смогли бы привезти обратно и Бланш? Мы совсем рядом живем, в Торнбери.
– У меня есть решение получше. Если я препоручу Люси общее руководство всеми дневными занятиями Хадсона и Бланш во время этой поездки, она сможет по вечерам возвращать их учителю. Дети получат возможность участвовать в мероприятиях, не связанных с лыжами, и Бланш достигнет своей цели по ознакомлению со школьным коллективом.
Я мог бы добавить: «И Хадсон не будет чувствовать себя униженным из-за того, что ему пришлось раньше времени возвращаться домой», но меня слушали и он, и Бланш.
– Вы серьезно? Вы правда все это организуете для Бланш?
– Это потребует лишь минимальных пошаговых усилий.
– Даже не знаю, что сказать. Спасибо вам огромное. Простите, пожалуйста…
– Никакие извинения не требуются. Хадсону будет комфортнее в обществе другого ребенка. То есть в обществе Бланш.
– В общем, спасибо вам еще раз. Вы хороший человек. Но вы сможете устроить так, чтобы она ни в коем случае не ела сахара?
Возникли некоторые осложнения. На Рози произвело впечатление найденное мною решение проблемы, однако она все же настаивала, чтобы я дождался мистера Уоррена и передал детей лично ему.
– Может, его все это не так воодушевляет, как тебя, – предположила она.
Рози оказалась права, хотя поначалу мистер Уоррен держался очень доброжелательно.
– Зовите меня просто Нил, – попросил он. – Можно даже Кроликом. Когда-то я немного играл в крикет, а потом кличка как-то прижилась[3]. Только не называйте меня так при детях. Слушайте, я вам очень благодарен за то, что приехали в такую даль и еще к тому же отвезете Бланш. Я по самую задницу увяз в аллигаторах.
– В аллигаторах? – переспросил я.
– Ну, вы же знаете, как говорят: «Когда по самую задницу увяз в аллигаторах, трудно припомнить, что вначале ты собирался осушить болото». – Кролик рассмеялся. – Это означает «занят».
Мне показалось, что это чрезмерно усложненное описание для состояния, которое могло быть недвусмысленно передано всего одним словом. Я невольно задался вопросом, насколько эффективно Кролик коммуницирует с одиннадцатилетними.
Его дружелюбие испарилось, едва я известил о том, что Хадсон и Бланш остаются. Потребовалось пятьдесят семь минут, чтобы проработать все его возражения. Перед началом нашей беседы я уже решил, что останусь и сам – надзирать за передачами детей от одного наставника к другому и следить за ними в периоды между занятиями.
У меня имелось решение или контраргумент для каждого вопроса, по поводу которого он высказывал озабоченность. Среди этих вопросов были: нехватка надзирательных ресурсов; юридический риск включения видов деятельности, выходящих за рамки тех, о которых первоначально сообщалось родителям; необходимость избегать всякого рода исключений. В ответ на последний тезис я заметил, что это идет вразрез с официальной формулировкой миссии школы, в каковой формулировке подчеркивается важность отношения к каждому ребенку как к отдельной личности…
На этом месте Кролик прервал меня:
– Бог ты мой, теперь я вижу, от кого это у Хадсона.
– От кого у него – что?
– Неважно. Слушайте, я провожу эти экскурсии уже тринадцать лет. В выходные, по моей собственной инициативе. Поэтому решаю здесь я. И я мог бы отправить Хадсона домой. И Бланш тоже мог бы отправить. Но она только начала у нас учиться, и у нее проблемы со здоровьем…
Он умолк и постучал ладонью по столу.
– Я вам очень признателен за то, что вы сейчас делаете для этих ребят, – продолжал он, – и за то, что вы готовы сами тут остаться. Иначе я бы, конечно, попросил вас забрать Хадсона домой. Но вам нужно знать – и я хотел бы, чтобы вы передали это вашей жене, – что дело тут не только в ботинках.
5
– «Дело тут не только в ботинках»? Какого хрена, что это значит?
Я снова находился дома и предоставлял Рози подробный отчет о произошедших событиях. У меня не было ответа на ее вопрос. Три дня, проведенные в снежной курортной зоне, оказались невероятно загруженными. Я сумел без особых затруднений обеспечить себя местом временного проживания, поскольку лыжный сезон только начинался, однако провел в общей сложности несколько часов в автоматической прачечной, облачившись в два полотенца и стирая единственный имевшийся у меня комплект одежды. Я вынужден был проделать это дважды, тем самым совершенствуя свои бытовые навыки. Кроме того, мне приходилось осуществлять общий надзор за Хадсоном и Бланш. Кролик был недоступен для продолжительных бесед из-за своей аллигаторно-болотной проблемы.
В конце первого вечернего приема детей от Люси я попытался прояснить ее утверждение, которое вроде бы подразумевало: я рад, что она белая.
– Вы меня узнали по статье в газете? – спросил я.
– Я изучаю в университете инженерное дело. Наверное, мне бы не стоило ничего говорить, но если вы пожалуетесь руководству лыжной школы… – Она пожала плечами. – Если не выскажешься – получится, что ты это принимаешь.
Я пустился в объяснения, но она меня прервала:
– Не хочу это обсуждать. Ребята молодцы: мы завтра просто проведем парочку уроков, а потом они могут покататься по склонам для начинающих, если вы за ними будете приглядывать.
Кроме того, меня взволновал звонок профессора Лоуренс.
– Дон, этот перенос слушаний дал мне время подумать, и я… Не хочу, чтобы ты это неправильно понял. Но ты – необычный человек. Возможно, на естественных и математических факультетах подобное не такая уж редкость. Но… мне просто интересно, ты когда-нибудь обращался к психологу?
– Зачем?
– Мне кажется, даже неспециалист может догадаться, что ты – в спектре. Я имею в виду аутический спектр. Скорее всего, я не первая это предполагаю.
– Совершенно верно.
Профессор Лоуренс сделала паузу и затем продолжила:
– Эти неприятности, в которые ты сам себя втравил… там же все сводится к угнетению меньшинств. А между тем ты сам…
Мне потребовалось несколько секунд на то, чтобы осознать, что она, собственно, хочет сказать.
– Ты предлагаешь заявить, что у меня синдром Аспергера. Представить себя членом меньшинства, требующего особого отношения.
– Человеком с ограниченными возможностями, причем имеющими прямое отношение к той ошибке, которую ты совершил. Нужно, чтобы тебе официально поставили диагноз, если этого еще не сделали.
Моим первым чувством было облегчение. Если я действительно получу подобный диагноз, у меня всегда будет наготове простое объяснение для таких людей, как Люси. Однако уже через несколько минут по окончании телефонного разговора мною начал овладевать дискомфорт.