– Грейс Таун? То есть серьезно – Грейстаун[6]? – воскликнул Мюррей, открыл банку колы и сделал глоток. – О боже, бедняжка.
Лола вскочила.
– Хинк предложил ей стать редактором, а не тебе? Козел! Чтоб я теперь пошла дизайнером в эту тупую газету? Никогда, пока тебя не назначат главным.
– Нет, успокойся. Он предложил место редактора нам обоим, а она отказалась, потому что – цитирую – «больше не пишет». Правда, в ее устах это прозвучало более зловеще.
– Ах так, – выдохнула Лола.
Мюррей дернул ее за руку и усадил на диван.
– Может, когда она пишет, случается что-то плохое? Точно! Что если все, о чем она пишет, сбывается? Или на ней лежит проклятие, и стоит ей написать хоть слово, у нее в ноге ломается кость? Поэтому ей и нужна трость.
– Давайте спросим «Фейсбук», – предложил Мюррей. – Ничто так не проясняет ситуацию, как старый добрый киберсталкинг.
– Уже, – ответил я.
Когда я ввел в поиск имя Грейс и нажал «искать», мне вывалился список всех знакомых Грейс. Первой шла Сэйди Грейс Элизабет Смит, затем Саманта Грейс Лоуренс (вместе учились в младшей школе), Грейс Парк (дальняя родственница) и Грейс Пейн (понятия не имею, кто такая). Под ним шел ряд точных совпадений. В нем значилось около пяти Грейс Таун, ни с одной мы не были взаимными друзьями, и лишь одна жила поблизости.
Я наклонился к экрану:
– Ее здесь нет.
– Подожди, а эта? – Лола указала на экран.
Я нажал на фото профиля Грейс Таун, которая жила в нашем районе: девчонка в красном платье, с накрашенными красной помадой губами и развевающимися медово-золотистыми локонами. Она лучисто улыбалась, нет, смеялась с закрытыми глазами и откинув голову так, что выступали ключицы. Мы узнали ее секунд через десять. Потому что это правда была она. Та же Грейс Таун, с которой мы ехали домой на ее машине. Губы, форма лица – все совпадало.
– Черт, – ахнул Мюррей, – небось парни на нее слетаются как мухи на мед.
– Перевожу: это привлекательная девушка, которая, вероятно, пользуется успехом у противоположного пола, – сказала Лола. – И не только у противоположного, – добавила она минуту спустя, приглядевшись к фото повнимательнее. – Черт, чем-то смахивает на Эди Седжвик[7]. Офигенная.
И это была правда. Грейс Таун с «Фейсбука» была высокой, стройной, загорелой, а ее руки и шею хотелось назвать лебедиными, изящными. И, черт, наверное, это старая фотка, подумал я, но нет. Судя по дате, Грейс загрузила ее всего три месяца назад. Я просмотрел пять других снимков профиля, и на всех она была такой же. Все были сделаны несколько месяцев назад, но эта Грейс существенно отличалась от той, с которой я только что познакомился. Волосы были длиннее, до талии, и падали мягкими аккуратными локонами. На фото она была на пляже, накрашенная и улыбалась так офигенно и сияюще, как улыбаются модели с рекламы, всем видом показывающие, как их прет есть зеленый салат. Не было никакой трости и черных кругов под глазами, и одета она была не в мужские шмотки в несколько слоев.
Что же случилось с ней за эти три месяца, что так изменило и сломало ее?
Сэйди позвала нас из гостиной и попросила помочь папе приготовить ужин до маминого возвращения из галереи (она работала музейным куратором в городе).
– Наконец-то, – выпалил Мюррей, – а то я уже готов вырвать кусок из низко летящей вороны.
Мы быстро позабыли о загадочной Грейс Таун и не вспоминали о ней несколько часов, пока ужинали, мыли посуду и смотрели Netflix, как обычно в четверг. Лишь попрощавшись с друзьями, спустившись в подвал и увидев, что экран бедного аймака все еще мерцает в темноте, я снова подумал о ней. И стоило это сделать, как я пропал.
В тот вечер я не почистил зубы, не принял душ, не сменил школьную одежду и не попрощался с Сэйди и Райаном, когда около двенадцати те наконец ушли. Я завис в подвале и всю ночь слушал Strokes – все песни, что удалось найти на Spotify.
«Говоришь, что хочешь быть со мной, – пел Джулиан Касабланкас, – детка, у тебя не все в порядке с головой».
Будь я старше и умнее, я бы внимательнее слушал рассказы ровесников о душевных муках, которые вызывает первая любовь, и смог точно определить симптомы этой серьезной и тягостной болезни. Но я не слушал и потому ошибочно решил, что ощущение жжения и сдавливания в груди спровоцировано четырьмя пережаренными куриными чимичангами[8], съеденными за ужином.
В ту ночь мне впервые приснилась Грейс Таун.
5
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО перед началом уроков я постучался в открытую дверь кабинета мистера Хинка. Тот улыбнулся и пригласил меня войти.
– Я тобой доволен, Генри. Молодец, что уговорил Таун занять место редактора, – с порога заявил он. – Очень мило с твоей стороны. Бедняжке пришлось нелегко в последнее время.
– Погодите, она согласилась? – я обалдел.
– Полчаса назад пришла и заявила, что ты заставил ее передумать. Уж не знаю, что ты ей наговорил, но результат налицо.
Я поднял брови:
– Она сказала, что я заставил ее передумать?
– Вам нужно как можно скорее начать планировать первый номер. Это только кажется, что декабрь далеко, а на самом деле оглянуться не успеете. Вчера на английском я нагнал страху на новичков, так что на первое время добровольцев хватит. В основном это те, кому нужны дополнительные занятия для галочки, так что не гарантирую, что их писанина окажется вменяемой, но что есть, то есть.
– А что вы имели в виду, когда сказали, что Грейс пришлось нелегко?
– Да сам понимаешь: выпускной класс, новая школа. Это всегда тяжело. Ладно, иди-ка лучше обустраивайся в новом кабинете. Таун и Лианг уже там. Ты же знаешь Лианг?
По взгляду Хинка было ясно, что он в курсе того злосчастного поцелуя, после которого Лола Лианг стала навсегда потерянной для мужской половины человечества.
– Угу. – Я откашлялся, вместо того чтобы сделать то, что мне всегда хотелось сделать в таких случаях, а именно – заорать: «Да она всегда была лесбиянкой! Вы биологию в школе вообще изучали?». – Мы с Лолой рядом живем.
– Соседка, значит. Ну да, конечно. Тогда вас и знакомить не надо. Ну, иди, располагайся, а в начале следующей недели проведем собрание и начнем готовить первый номер.
Хинк вернулся к своему компьютеру (интересно, чем он там занимается: смотрит расписание бойцовского клуба, сочиняет хокку?). Вид у него был совершенно беспечный, как будто он вовсе и не огорошил меня новостью про Грейс.
Я на ватных ногах зашагал к маленькому кабинету, который занимала редакция студенческой газеты. Кабинет напоминал аквариум. Параллельная коридору стена была стеклянной, а дверь (тоже стеклянная) не закрывалась, видимо, во избежание диких студенческих оргий, представляющих угрозу для казенной мебели. Впрочем, тактика остекления потерпела полный крах: прошлогодний редактор и его подружка регулярно занимались сексом на диване. К счастью, подозрительные пятна, которыми покрылась обивка к началу летних каникул, теперь маскировало наброшенное сверху покрывало.
Лола сидела за маком на месте дизайнера, смотрела шмотки в Интернете и сосала леденец, водрузив на стол ноги в тяжелых ботинках. Грейс примостилась за маленькой партой, стоящей вплотную к стеклянной стене, вдали от редакторского стола. Видимо, парту принесли в кабинет только что в связи с внезапно изменившимся решением Грейс.
– Привет, – поздоровался я с порога и, увидев ее, ощутил странное и непривычное волнение.
Один ее вид приводил меня в глубокое смятение, как раскрашенные фотографии времен Гражданской войны или Великой депрессии, глядя на которые вдруг понимаешь, что люди на них настоящие. Только с Грейс все было наоборот: я видел ее цветную версию на «Фейсбуке», а вживую она была как выцветшая фотография, трудноуловимая, похожая на привидение и готовая рассыпаться в пыль.
Грейс молча кивнула в знак приветствия.
– Ола, омбре! – Лола помахала мне рукой с леденцом, не отрываясь от экрана.
Я сел за редакторский стол. Включил редакторский компьютер. Вошел в редакторский аккаунт. Позволил себе немного насладиться тем чувством, ради которого два года гнул спину.
Но моя эйфория резко прервалась: Грейс крутанула кресло и повернулась ко мне лицом.
– Значит, так: писать я не буду, ни писем редактора, ни колонок с особым мнением. Хочешь что-то сказать – говори сам. В остальном буду помогать, но не напишу ни слова.
Я покосился на Ла: та усиленно притворялась, что игнорирует наш разговор. Версия с проклятием начала казаться все более правдоподобной.
– Ничего, переживу. Я и сам надеялся не слишком увлекаться писаниной. Хинк сказал, что кое-кто из новичков готов стать волонтером.
– Я с ним говорила. Буду замредактора. Ты столько лет старался, чтобы получить это место. Это твоя газета.
– Окей.
– Хорошо.
– Тогда, э-э-э… наверное, тебе стоит прочесть наш устав, рекомендации авторам и программу. Все сохранено на общем диске. (Мы с Лолой прочли их еще в прошлом году, когда работали в газете волонтерами.) Тебе выдали пароль?
– Хинк дал еще до твоего прихода.
– Тогда можешь начинать.
– Прямо к делу, значит? Мне нравится. – Грейс повернулась на кресле, открыла общую папку, нашла нужные документы и начала читать.
Лола медленно крутанула кресло на триста шестьдесят градусов, картинно расширила глаза и вскинула брови, но я покачал головой, и она со вздохом продолжила выбирать шмотки.
Поскольку тем утром, кроме планирования, заняться было нечем, я поставил свой плей-лист из Spotify. Он начинался с «Hey» в исполнении Pixies. «Пытался встретиться с тобой», – заголосил Блэк Фрэнсис. Я сделал громче и начал тихонько подпевать, загружая почту (и думать, что теперь, когда я стал редактором, наверное, стоит пересмотреть «Дьявол носит Prada», так сказать, перенять опыт). И тут краем глаза заметил какое-то движение. Я поднял голову и увидел Грейс Таун, которая беззвучно вторила Блэку одними губами. «А если уйдешь – я точно умру», – рассеянно подпевала она, пролистывая тридцатистраничный документ с уставом и программой студенческой газеты, где перечислялись темы, на которые писать нельзя (секс, наркотики, рок-н-ролл и все то, из чего состоит реальная жизнь подростков).
– Ты знаешь Pixies? – спросил я после первого припева.
Грейс оторвалась от компьютера, взглянула на меня через плечо и ответила не сразу.
– «Мы встретились в очень странный момент моей жизни», – наконец произнесла она.
А когда я не ответил, склонила голову набок и сказала:
– «Бойцовский клуб»? «Where Is My Mind?»
– Ага, понял. Это же один из моих любимых фильмов.
– И моих.
– Правда?
– Ага. А что тебя так удивляет?
– Ну, большинство девчонок…
Тут Лола подняла руку.
– А вот с этого момента, Генри Пейдж, хорошенько подумай, прежде чем продолжать, – сказала она. – Фразы, начинающиеся со слов «большинство девчонок», не предвещают ничего хорошего.
– Точно, – согласилась Грейс.
– Ух, ладно. Я просто хотел сказать, что многие – не большинство, а многие – мои знакомые девчонки терпеть не могут «Бойцовский клуб».
– Мне нравится «Бойцовский клуб», сексист хренов, – обиделась Лола.
– Значит, большинству девчонок не нравятся умные фильмы? – спросила Грейс. – Или девчонки, которым все-таки нравится «Бойцовский клуб», – редкий вид, эволюционно превосходящий остальных женщин?
– О боже, я вовсе не то хотел сказать. Просто здешние девчонки… они, наверное, даже не смотрели «Бойцовский клуб», понимаешь, о чем я? Даже не слышали о таком фильме.
– Я девчонка, и я смотрела «Бойцовский клуб», – возразила Лола.
– Видишь? Из двух присутствующих в этом классе девчонок обе – то есть сто процентов – смотрели «Бойцовский клуб». Советую добавить в выборку эти статистические данные.
– Все, я молчу, – сдался я, – а то ляпну очередную патриархальную хрень.
Грейс улыбнулась.
– Генри, мы прикалываемся.
Последовала секунда тишины – со временем такие секунды станут постоянными спутниками наших отношений, – и в это мгновение я спешно придумывал способы продлить разговор, хотя тот уже умер естественной смертью.
– А почему ты передумала? – выпалил я.
Грейс подняла глаза, и остатки улыбки стерлись с ее лица.
– Не знаю, – наконец ответила она.
В тот самый момент раздался звонок на первую пару. И хотя нам не надо было идти на урок – ведь это было время, отведенное под факультатив, – Грейс Таун встала, собрала вещи и ушла.
– Слышала? – спросил я Ла после ее ухода. – Ей нравятся Pixies и «Бойцовский клуб».
– Мне тоже нравятся Pixies и «Бойцовский клуб», ты, гигантский мешок дерьма, – ответила та.
– Да, но ты-то – хитрая лесбиянка, которая целует парней, а потом навсегда портит их мужскую репутацию, заявив о своей ориентации через две недели после поцелуя.
– Кстати, забыла сказать. На днях Мэдисон Карлсон на полном серьезе спрашивала, правда ли, что ты так ужасно целуешься, что девчонки после тебя перестают смотреть на противоположный пол.
– Надеюсь, ты вежливо объяснила ей, что сексуальная ориентация предопределена биологически и ты уже была лесбиянкой, когда мы поцеловались?
– О нет, я сказала, что у тебя кривой пенис и одного взгляда на него хватило, чтобы больше никогда не захотеть видеть пенисы в принципе.
– Спасибо на добром слове.
– Пустяки, – ответила Лола и тоже встала и взяла рюкзак. А на пороге остановилась и взглянула на меня, кивнув в сторону, куда ушла Грейс: – Она мне нравится, Генри. Есть в ней что-то такое… даже не знаю.
Я кивнул и ничего не ответил, но Лола была моей лучшей подругой, мы знали друг друга всю жизнь, и она улыбнулась. Без слов поняла, что означал мой кивок: «Мне тоже она нравится».
6
В ТОТ ДЕНЬ ПОСЛЕ УРОКОВ я вышел из класса со звонком и, запихивая учебники в рюкзак, чуть не столкнулся лбом с Грейс Таун. До меня только потом дошло, что она, наверное, спросила у Лолы, где мой шкафчик. По крайней мере, я ей точно об этом не говорил и не видел, чтобы она общалась с кем-то, кроме мистера Хинка. А ему-то откуда знать?
– Генри, – поздоровалась она.
– Привет, – медленно проговорил я.
– Хочешь, подвезу тебя домой?
– Давай.
– Только тебе опять придется сесть за руль.
– Ох. Ну ладно.
Не говоря больше ни слова, Грейс повернулась и пошла по коридору, не оборачиваясь, чтобы проверить, иду ли я за ней или нет (я-то, конечно, шел). На футбольном поле она ускорилась, и ее хромота стала более заметной. Двигалась она как человек, который немного не в себе; больше всего это напоминало походку Грозного Глаза Грюма. Чтобы угнаться за ней, мне приходилось через каждые четыре шага бежать вприпрыжку. У школьного забора я оглянулся и увидел Лолу и Мюррея: те, как всегда, стояли в очереди на автобус, собираясь ко мне домой. Я им помахал. Они подняли правые руки и синхронно помахали мне. К счастью, Грейс Таун ничего не видела.
Мы вышли на улицу. Тишину нарушали лишь звуки моторов и стук трости по асфальту. Наконец Грейс заговорила.
– Так расскажи о себе, Генри Пейдж. (Мне снова показалось, что она на меня злится, как будто я ее чем-то разочаровал.) И не стесняйся. Хочу знать все грязные подробности.
– Ну, я… хм. – У меня вдруг отнялся язык. – Я люблю «пина коладу» и мокнуть под дождем, – неуверенно ответил я.
– Тебе не кажется странным, что, когда тебя просят рассказать о себе, на ум ничего не приходит? Казалось бы, что может быть проще, ведь ты – это ты. Но нет.
– Ага, точно. Наверное, это то же самое, что спросить у человека, прожившего три месяца в Европе: «Ну и как там, в Европе?». Слишком много рассказывать.
– Да уж. Так, может, сузим тему? Можно задать вопрос?
– Валяй.
– Вопрос очень личный, поэтому если не хочешь отвечать, то не надо.