Беспричинная агрессия между ними, невысказанные, висящие в воздухе угрозы, общая ненависть и враждебность, наполнявшие каждый вдох и выдох на семи квадратных метрах камеры, – их все равно не скроешь.
– Уверен?
– На многих донес? Разгуливаешь по отделению, навострив ушки, ловишь все, что услышишь, да еще нассал мне в мозг, захотел прикрыть свое дерьмо идиотским объяснением – легавый-де приходил к тебе, чтобы рассказать про умершую маму.
– Сдай-ка назад. В коридор. Сейчас же.
– Еще раз. Бронкс – легавый. Вы с ним – в комнате для свиданий. Что он хотел узнать от своего персонального крысеныша? Где оружие? Как найти добычу и доказать, что ограбления – наших рук дело?
Кто угодно другой из всего отделения, из всей тюрьмы.
Окажись тогда в этой камере кто угодно другой – и стены засочились бы кровью.
– Слушай.
– Ну?
– Вот что… да, весьма печально, что именно ты не проявил уважения к шнурку, вошел в мою камеру без стука. Я думал о тебе лучше. Ты долго водил за нос Бронкса-легавого. Пару лет. И мне это нравилось.
Уже тогда между ними словно существовала какая-то странная близость. В разгар ненависти, угроз – они как будто были связаны.
Поэтому Сэм продолжил.
– Видишь ли, его мама – она тоже умерла.
– Что?
– Ты меня слышал.
Лео его слышал. Но сначала не понял.
Отвращение, дистанция между Сэмом и тем, о ком они говорили.
– Он твой… брат?
– Да.
– Легавый, который приходил на свидание – мы о нем сейчас говорим? О Бронксе?
– Да.
– Бронкс – твой брат? У вас разные фамилии, но ты БРАТ легавого, который засадил меня сюда?
– Да. Полицейский. Но и мой брат тоже. Полицейский, брат. Ты, Лео, знаешь, как оно бывает между братьями. Только мама нас и связывала. А теперь она умерла, и нам с Джоном больше не о чем говорить.
Там и тогда. Самый первый разговор, то, что понемногу превратилось в дружбу, в глубокое доверие. Ведь у них оказалось столько общего.
Оба ненавидели легавого по фамилии Бронкс.
Оба сидели в тюрьме строгого режима.
Оба были старшими братьями в мирах, устроенных по одному образцу: мать соединяет семью, отец ее разрушает.
Три извилистых километра. Еще более прекрасная, еще более деревенская идиллия. Он проехал через густой лес, через просторные поля, мимо церкви тринадцатого века, мимо усадьбы и крепости восемнадцатого века и свернул – как проинструктировал его Сэм – возле старой школы, которая некогда была полна шумных детей, но в пустоте которой теперь звучало только эхо. Сбросил скорость, когда снова заметил воду, а потом – красный забор; да, он проехал через весь остров, чтобы добраться до красного, в цвет забора, домика, что прятался за сучковатыми неухоженными яблонями.
И вот он на месте. Все такой же огромный, тяжеловес чертов, могучие шаги через лужайку к остановившейся машине. Они обнялись, как было заведено в тюрьме. Два с половиной месяца. Столько они не виделись, столько прошло с тех пор, как Сэм освободился. Время после этого потекло иначе – только когда их общение прервалось, Лео понял, как ценил то, что воспринимал как должное, и как отчаянно, как сильно человеку за решеткой может не хватать настоящего друга. Только когда Сэму после двадцати трех лет отсидки заменили пожизненное на срок, а потом выпустили.
Несколько глубоких вдохов-выдохов. Насколько же вкуснее лесной воздух. Муха, упрямо жужжащая у лица, пара хищных птиц кружит высоко в небе, в остальном – тишина и спокойствие. Ни одного человека.
– И легавые сюда точно не доберутся?
Сэм улыбнулся.
Оба знали, кого Лео имеет в виду.
– Самое безопасное в смысле легавых место в стране. Мой брат ненавидит этот дом. Сам понимаешь, почему. Ты ведь многое знаешь про меня. Про нас.
Сумку на плечо, и они зашагали по траве к заросшему яблоневому саду, который, когда Лео подошел ближе, показался ему еще меньше. Дверь стояла нараспашку; Сэм провел его в спальню, потом еще в одну, они явно вошли с заднего двора.
– Здесь сортир. Это маленькая гостиная. А это кухня. Всего сорок семь квадратов.
Сэм указал на спальни.
– Тесные. Как две камеры. Мать с отцом в этой комнате, мы с Джоном – там, на двухэтажной кровати. Каждое лето. Пока мне не исполнилось восемнадцать. Потом я поменял эту камеру на другую и летом стало меньше солнца и озера.
Лео медленно оглядел бывшую родительскую спальню, разобранную двуспальную кровать.
– Ты спишь здесь?
Сэм поколебался. Не ответил. Словно Лео это не касается. Но наконец все же проговорил:
– Других кроватей здесь нет.
– Черт возьми, так это значит, что дом ненавидишь ты. А не твой брат-легавый.
– Я думал, что ненавижу. Когда приехал сюда в первый раз, как только освободился. Но я ощутил тут… такое невероятное спокойствие. Понимаешь?
– Нет. Не понимаю. В свое детство я возвращаться не собираюсь.
Гостиная маленькая – кресло, столик шестидесятых годов, телевизор, – такую комнату гость просто минует, направляясь в кухню со скошенным шкафчиком, сосновыми стульями и черной дровяной печью. И кухонным столом – накрытым будущими ограблениями.
Свернутая в трубку карта формата А3.
Коробки для переезда – маски, ботинки, бронежилеты.
Водительские права с фотографией Сэма, но выданные на имя какого-то Юхана Мартина Эрика Лундберга.
Два рабочих комбинезона, синий и черный.
А на кухонном диванчике ждало то, черед чему придет через пару дней, во время финального туше: половинки полицейских удостоверений с фотографиями его самого – бритая голова, снято в тюрьме с год назад – и Сэма. Рядом 3D-принтер для металлических сплавов, заказанный в Шанхае и прибывший в Швецию через лейпцигскую таможню, – оборудование, нужное для изготовления удостоверений.
– И молочный фургон?
– Яри как раз сейчас паркует его возле товарного пандуса.
– И мы на него полагаемся? Все еще?
– Слушай, если кто-то ввязывается в подобное, он относится к делу всерьез.
Сэм протянул Лео водительские права, тот провел большим пальцем по пластиковой поверхности.
– Да. Настоящие. Даже рельеф на месте. Именно так они и сделают, когда молочный фургон поедет через дорожные заграждения. Они это делают бессознательно – полицейские пальцы, которые проверяют водительские права. И если фургон будет в нужном месте… что бы ни случилось, пускай даже они оцепят весь этот чертов торговый центр, машина оттуда уедет. После превращения. Это колдовство. Камуфляж. Человек за рулем будет без маски, без каких-то особых примет, и когда легавые начнут процеживать всех придурков, которые станут рваться прочь оттуда, машина с молоком благополучно пройдет все фильтры. А багажник пускай себе проверяют, ведь в нем окажется только… молоко.
Лео поставил сумку на кухонный пол. Открыл. Два чистых, свежесмазанных АК-4 и достаточное количество патронов, чтобы грабителям было чем отстреливаться, если придется. Один он протянул Сэму, второй оставил себе.
– Мы успеваем проверить только два пункта из списка.
– Не понимаю, отчего такая спешка. Лео, мы планировали это весь год. В деталях. А теперь у нас даже нет времени, чтобы пройтись по всему первому ограблению.
Год. Встречи в камере Сэма, на дверную ручку намотан красный шнурок. Вот он, эффект тюрьмы: умножение контактных поверхностей, всех местных обитателей объединяет то, что они преступники, а сама она – теплица преступности, участники будущего преступления уже на месте и даже сведены друг с другом. Они встречались ежедневно (у Сэма в камере имелись кровать и стул), извлекая пользу из каждой минуты. Рассчитывали время, маршруты обходов охранников, пути отступления, транспорт. Но когда Сэм вышел на свободу – больше уже ни слова, из-за риска утечки, и потому ему пришлось в одиночку заканчивать то, что можно подготовить только на свободе.
– Я понимаю, о чем ты, Сэм. Ты просидел в тюрьме черт знает сколько, считался особо опасным заключенным, но ты никогда не грабил банки. Ты нервничаешь. И пытаешься выпустить пар.
Лео потянулся за свернутой картой, сковырнул резиновую завязку и развернул изображение места, которое им вскоре предстояло навестить.
– Верно? Но ты знаешь, почему нам надо торопиться. И знаешь: если я планирую ограбление – оно удается. И что если мы не сделаем это сейчас, то потом будет поздно.
Сэм не ответил, отвечать не требовалось – Лео знал, что он знает.
Их совместный план.
Четыре шага за четыре дня.
Первый, которому они дали рабочее название «Молочный поддон», – всего через несколько часов. Второй, «Визит домой», – завтра. Третий, «Тест», через два дня, и четвертый, «Полицейский участок», финальное туше, в 14.00, когда уедет машина. Та, которая в последний четверг каждого месяца перевозит небольшие суммы. Сходный объем она повезет не раньше, чем через несколько лет.
Забрать назад то, чего не существует. Самое крупное ограбление всех времен. И одновременно – победа над легавым, посадившим под замок его и его братьев. А потом исчезнуть, навсегда.
– Здесь. Первый ключевой момент.
Лео поставил по стакану на каждый угол только что развернутой карты, чтобы удержать бумагу, которая упорно пыталась снова свернуться в трубку.
– Мы рассчитываем на шесть кассет с купюрами. Только пятисотки. Миллионов пять-шесть. Ровно столько, сколько нам нужно.
Он указал на крестик в квадрате, заключенном в квадрат побольше, примерно в центре карты, поднял свой автомат, нацелился на что-то, легонько похлопал по стволу.
– Наш личный мастер-ключ. Как только банкоматы выдадут «временно не работает», охранники откроют их с внутренней стороны – и мы им воспользуемся. Вот этим большим мастер-ключом. Открыть бронированную дверь, застать инкассаторов врасплох, сигнализация отключена, сейф нараспашку. Служащие укладывают деньги в банкомат, в эту минуту они чувствуют себя в безопасности. Тут мы стреляем в первый раз. Ты в синем комбинезоне – Синий Грабитель. Но стрелять прямо нельзя – пули пройдут насквозь, могут кого-нибудь ранить, а то и убить. Поэтому расстреливать замок надо наискосок. Тогда пуля не срикошетит, застрянет в бетонной стене. Вот почему мы берем шведские армейские боеприпасы – у них более толстая и жесткая оболочка. Вот почему мы берем шведское армейское оружие. Из русского АК-47 пришлось бы стрелять прямо, и тогда за дверью все было бы разнесено в клочья.
Свернутая карта скрывала, помимо всех крестиков и стрелок, два зеленых круга. Лео указал на них, кончиками двух пальцев – точно в середину кружков.
– Следующий ключевой момент. Момент, когда все решится. Смена машин, превращение, грабители перестают существовать. То, чего не предусматривают любители, то, чему мы посвятим некоторое время, потому что не хотим давать легавым преимущество.
Вот что означали зеленые круги.
Фургон № 1 и фургон № 2.
– Смена машин произойдет прямо у них на глазах.
Сколько раз он повторял это. А Сэм хотел и должен был слушать. То, о чем они говорили, не было больше отдаленным будущим – план становился реальностью.
– Как-то я перед ограблением поставил две одинаковые машины на выездах из поселка – один и тот же цвет, одни и те же модель и номера, информация пошла к легавым из двух разных точек, и твоему братцу пришлось разрываться между двумя направлениями, а мы успели улизнуть. В другой раз я после ограбления сменил первую машину всего метров через двести от банка, который мы только что ограбили (мимо нас шли люди, жевали хот-доги), и твой брат не понял, что наша машина остановилась рядом с такой же, которая уже стояла там – два фургона, каждый смотрит в свою сторону. Мы просто незаметно перешли из одного в другой. Но, Сэм, еще никогда я не менял машину прямо на месте преступления, на глазах у легавого. И никто такого не делал.
Голос звучал уверенно, и сам Лео чувствовал себя спокойным. Сейчас его задачей было вселить уверенность в напарника, сделать так, чтобы тот, кому через пару часов предстоит в первый раз целиться в людей из автомата, не волновался. Чтобы он понял: если грабители инкассаторской машины будут действовать вразнобой, из-за чего может начаться стрельба, именно он заморозит время и для тех, кто, пытаясь укрыться, бросится на пол, и для тех, кто кричит в рацию о перестрелке. Такую игру невозможно понять, она нелогична – и потому еще больше сбивает их с толку. Свободная зона. Время, когда грабитель может действовать свободно.
– И именно ты, Сэм, будешь сидеть за рулем в самый критический момент. Когда машина подъедет к полицейскому кордону. На тебя они будут смотреть. Если ты спокоен, то и легавые спокойны. Они ищут грабителя, а не «тетрапак». Они ищут черный и синий комбинезоны плюс автоматы, а если на шофере и его помощнике зелено-белая форма, если они не нервничают и водительские права у них в порядке – то полицейский просто проведет пальцем по документам, нащупает рельеф и скажет, что «с машиной вроде все ОК, обычный молочный фургон, проезжайте, мы ищем машину поинтереснее».
На полу возле печи стоял ржавый жестяной ящик с березовыми аккуратными поленьями с белой берестой, кое-где подернутой мохом. Лео взял два полена, пошарил на дне ящика, поискал мелочь на розжиг, нашел три острые березовые щепки.
– Греет?
Он открыл тяжелую латунную дверцу, она тихо скрипнула.
– Да. Отлично греет. Ее вполне хватает, так что можно не связываться с электрическими обогревателями. Зимой во всем доме тепло.
Поленья в четырехугольном отверстии печи, тонкие палочки под и между ними. Через некоторое время пламя стало ровным, улеглось, и дальше разговор пошел под знакомое пощелкивание сухого дерева.
– Вот что, Лео.
Сэм потянулся к бутылке, стоявшей на полке над печкой. Самогон, предположил Лео, – на бутылке не было этикетки. Сэм взял два стаканчика с посудной сушилки, наполнил.
– Паромщик дал. Сам варит. Всегда приправляет чем-то, что растет на острове. В этой партии – бузина и еще что-то, чего я не распознал.
– Спасибо, не сейчас. Не перед первым делом.
– Ты только что старался ободрить меня. Теперь моя очередь.
– Сэм, я сказал – спасибо, не сейчас.
– Я слышал. Но ведь речь не о том, выпить или не выпить двадцать-тридцать миллиграммов алкоголя. Речь о том, что мы теперь свободны. И можем делать, что хотим.
Лео взял стаканчик из руки Сэма, поднес ко рту. Пахло бузиной. И можжевеловыми ягодами, Лео был в этом уверен, может, еще и лапчаткой. Но пить не стал.
– Нет. Мы пока не свободны. Когда мы будем на том чертовом корабле, на пути к Риге, Санкт-Петербургу и Сбербанку России, – вот тогда, в каюте-люкс, мы выпьем. Возьмем ящик шампанского. Тогда мы будем свободны, Сэм.
Он поднял стаканчик, словно собираясь выпить за здоровье, и вылил в раковину то, что пахло бузиной и можжевельником. Потом потянулся к развернутой карте; последний взгляд на крестик в квадрате внутри квадрата побольше и на множество других квадратов в самой крупной в Швеции торговой зоне, открыл латунную дверцу печи и сунул карту в огонь, теперь уже смирный. Бумага вспыхнула и немного подымила, обращаясь в серый пепел.
Никто из покупателей, стекавшихся сейчас через парковку к торговому центру, не знал, что через четыре с половиной минуты посреди парковки будет лежать в луже собственной крови мертвый человек.
Не знал этого и никто из сотен терпеливо стоящих в бесчисленных очередях торгового комплекса. Люди собирались расплатиться за покупки и неторопливо двинуться к автоматическим раздвижным дверям с тяжелыми пакетами в руках.
Инкассаторы в бронированной машине, медленно катившей по мокрому апрельскому асфальту, тоже ни о чем не догадывались.
Не чуяли приближения смерти и двое мужчин в масках, один в синем комбинезоне, другой – в черном. Оба сидели на передних сиденьях черной «ауди-RS 7» модели этого года, припаркованной прямо перед главным входом в торговый центр. Позже полиция ошибочно определит эту машину как ту самую, на которой злоумышленники покинули место преступления.