Дверь к посадочному рукаву была закрыта, ни единого путешественника не было видно в маленькой безлюдной комнатке для ожидающих. До вылета еще три часа ожидания – перспектива, не внушающая оптимизма. Впервые с той минуты, как она решила совершить столь дальний перелет к своему зятю в Африку, она разозлилась на мужа за то, что он не настоял на совместном полете. Да, она знала, что его присутствие не вполне вписывалось в план тех мемориальных ритуалов, которыми она хотела бы почтить память покойной сестры. Но сейчас, в пустом пространстве перед запертой дверью, он был нужен, он был необходим ей. Как нужен он был все предыдущие годы… Она зависела от его присутствия и незаметно для себя привыкла, что он здесь, рядом, исполняет роль успокоительной таблетки. Что случилось с ним, почему он отпустил ее, при этом запретив покидать аэропорт?
Да, конечно, пройдет несколько часов и ее с радостью встретит зять, называвший ее всегда «маленькой сестричкой», однако в последнем телефонном разговоре голос его, как ей показалось, звучал как-то неуверенно – похоже, он не до конца понял цель ее визита и связанные с ним обязанности, которые она, Даниэла, возлагала на него. Более того, у нее вдруг зародилось подозрение, что он чего-то боится. Что же до нее самой, она находила резоны, объясняющие возвращение зятя на континент, где сфера его дипломатической деятельности теперь сводилась к нулю, весьма туманными. Было ли это на самом деле желанием подстраховать себя финансово в виду приближающейся (или уже наступившей) старости? И чем на самом деле он собирался там заниматься? Ему ведь было уже далеко за семьдесят, и она знала, что ее сестра, любившая его и доверявшая ему, была бы счастлива узнать, что кто-то из семьи возьмет на себя труд позаботиться о нем. И присмотрит…
Не только из-за голода и усталости, но, скорее всего, от скуки она машинально съела целую плитку шоколада, и во рту осталось противное послевкусие. Не следовало ей в самолете отдавать свой завтрак молодому человеку, как будто он был ее мужем. Предстоявший второй перелет был недолгим, а потому компания не предлагала пассажирам настоящую еду, так что не лучше ли сейчас подкрепиться горячим? Несколько минут – и она сделает это в кафетерии. Без проблем. А затем сможет растянуться на одной из скамей, окружавших закрытое до сих пор место отправления. Лицом к дверям. Конечно, все это не подобало делать взрослой женщине из обеспеченного круга – лежать, подобно бродяжке, на деревянной скамье аэропорта, но она была здесь одна, и если кого-нибудь заденет, что она расположилась вот так, она, конечно, сразу почувствует это и просто сядет.
Скамейка тверда, а у нее с собой нет ничего, что можно было бы подстелить. Что ж… тогда она вернется пока к чтению. Автор явно оказалась не в силах заинтересовать читателя внутренними страданиями героини, а потому (что предсказуемо) прибегала к описанию внешних неприятностей, начинала запутывать и усложнять сюжет. Внезапно возник некий секретный агент, надменный и крутой любовник, – прием, который должен был бы поддержать падающий читательский интерес, но, похоже, эта задача была новому персонажу не по плечу. Веки Даниэлы с каждой секундой наливались тяжестью, и она быстро заложила посадочным талоном последнюю недочитанную страницу, засунула книгу в сумку, из последних сил, не захлопнув, швырнула ее на пол, и неизвестно, что произошло раньше – содержимое ли сумки вывалилось наружу, или глаза Даниэлы сомкнулись в одолевшем ее сне.
Усталость, наконец, одолела одинокую женщину, вытянувшуюся вдоль скамьи рядом с местом посадки. Несмотря на некомфортабельные условия, сон ее был глубок и спокоен, и пассажиры, прибывавшие с каждым часом, не требовали, чтобы она прервала свой сон. Время от времени она слышала приглушенные голоса, говорившие на европейских языках, в привычное течение которых врывались странные африканские наречия, но это не заставляло ее открыть глаза, чтобы посмотреть, какого цвета – белого, черного или коричневого люди, окружавшие ее со всех сторон. Все они желали ей добра. Мягкая улыбка скользила по ее лицу. Муж, где-то далеко скучавший по ней, превратился в ее сновидении во множество мужей, абсолютно таких же, но чужих… и все равно очень, очень милых.
Издалека Яари увидел сына, который ожидал его у закрытых ворот стройплощадки. На нем был короткий, цвета хаки, бушлат, точно такой же, какой когда-то носил он сам, но только не полученный с воинского склада, а сшитый на заказ, на фабрике… Догадываясь, что сын не захватил с собой каску, он достал пару своих из багажника автомобиля; желтую протянул сыну, оставив себе старую, с камуфляжной раскраской. Свою он тут же надел. Отомкнув замки и открыв ворота, они быстро отправились на головной участок, где достраивающаяся часть здания еще не была окончательно завершена. Старший прораб, в обязанности которого входило сохранение в секрете окончания всех работ, радушно пожал им руки и повел их к шаткому желтому подъемнику, больше всего напоминавшему клетку для кур – командовали им двое суровых китайцев; поднималось это сооружение осторожно, с тихим повизгиванием и скрипом, прямо к серым балкам на самом верху, пока пассажиры сквозь проволочное ограждение всматривались, как мартышки, в завесу из дождя, затянувшего все до самого горизонта.
– Ты здесь не замерз? – спросил Морана подрядчик.
– Если не замерз мой отец, – улыбаясь ответил Моран, – неужели я…
Яари возразил: «Э, парень! Я – это я. А ты – это ты».
В этот момент кабина лифта без предупреждения остановилась, задрожав. Выйдя, они выбрались на бугристую площадку, усыпанную строительным мусором, и заглянули в темную бездну лифтовой шахты, в которой тот же строительный мусор перемежался змеившимися металлическими тросами и кабелями. Яари встал на колени и стал обследовать шахту, расспрашивая инспектора о трещинах и дырах.
– Я уже получил свою долю неприятностей от дрянной работы шахтостроителей, возводя небоскребы в западной части города, и если что, то я несу ответственность только за сами лифты, но не за шахты. Подобные вам владельцы недвижимости, как вы легко можете себе представить, всегда поддержат меня, если разговор пойдет о борьбе с вездесущим ветром.
Моран достал металлическую мерную ленту и вытянул ее по верху шахты. «Осторожно здесь, – крикнул ему отец, – держись подальше от края». Вспышка сладостного воспоминания вернула его вспять, на тридцать лет назад, к ночи, полной страсти, результатом которой и стал его сын. И что это была за реплика об «истинной страсти», что она имела в виду там, в аэропорту, когда они расставались. Была ли то несбывшаяся мечта женщины, уже, увы, немолодой, и скрытый вызов мужчине, который сражался за возможность предаться любви в дни, предшествующие ее отлету?
Моран еще немного удлинил ленту. Ему хотелось убедиться, что истинный размер шахты не соответствует тому, что было запланировано при проектировании, что, в свою очередь, было вызвано идеей поставить дополнительно еще один, пятый лифт, так сказать, персональный, для самых избранных посетителей пентхаузов – «люкс», при пользовании которым клиент или посетитель сохранял бы полную анонимность.
Яари поинтересовался у прораба, что он думает о подобном варианте. «Ведь если мы и сумеем установить этот пятый лифт, уложившись при этом в сметную стоимость четырех, что это будет за лифт? Маленький и тесный, в него поместится один человек – вот и все? Верно?»
– Верно, – согласился прораб. – Один. И, предпочтительно, не слишком толстый. Но ведь для заказчика размер этого «особого» лифта не так уж и важен. Главное – чтобы он был. И чтобы работал.
Просвет в облаках позволил солнечному лучу оказать помощь Морану, который, похоже, не был доволен результатами своих исследований. «Вы уже на четыре сантиметра урезали проектную ширину, – сказал он прорабу. – И если вы продолжите возводить эту шахту под таким углом, в конце концов она окажется на пятнадцать сантиметров короче. И куда в таком случае вы собираетесь втиснуть пятый подъемник?
Он громко щелкнул металлом измерительной ленты и убрал ее обратно в чехол, сунув все вместе в карман, после чего стряхнул строительную пыль с ладоней. Потеря нескольких сантиметров нисколько не огорчила Яари. «Мы все уладим», – заверил он сына и крикнул китайцу, загипнотизированно уставившемуся на море, чтобы тот открыл желтую кабину лифта и опустил их на землю. И в то время, как он окидывал взором неутомимо растущий город, Яари думал не о нем, а об одной путешественнице, находившейся очень далеко от него, несомненно уставшей, может быть, изможденной от бесконечно долгого ожидания в невзрачном помещении для транзитных пассажиров, на которое он сам ее обрек. Но его не оставляла надежда, что взгляд ее сияющих глаз, ее улыбка, словом, вся она, неизбежно привлекут чье-нибудь сочувственное внимание, которое поддержит и поможет ей.
Так оно и вышло. Едва лишь мягкая экваториальная мгла стала наползать на узкие бойницы окон, ее привело в себя шумное появление новых пассажиров, собравшихся лететь тем же рейсом. Стюард транзитного зала написал номер самолета и название рейса, а также номер выхода на посадку и наименование конечного пункта полета, используя для этих целей старинное, но проверенное средство: кусок мела и маленькую черную грифельную доску, после чего повесил произведение своего искусства на дверь, предназначенную для выхода. Даниэла использовала представившееся время для того, чтобы оценить (для себя) человеческие качества своих возможных попутчиков – как белых, так и черных, – стараясь запомнить и отметить тех, кто мог бы послужить надежной опорой в случае, если бы (все равно почему) ее зять не появился вовремя в аэропорту, оставив ее наедине с проблемой, как добраться и отыскать его в этом его Морогоро.
А пока она отправилась в дамскую комнату и принялась неторопливо и методично приводить в порядок свой макияж, не без интереса разглядывая свое отражение в зеркале, для которого определение «почти четкое» звучало бы невероятным комплиментом. Когда голос по репродуктору объявил о начале посадочной процедуры, она не стала тянуть (как обычно делала) время, чтобы дождаться, пока очередь станет возможно более короткой, но наоборот – с непривычной для себя быстротой покинула туалет, чтобы на этот раз оказаться в числе первых. И когда контролер попросил ее показать паспорт, она вручила его ему с полной готовностью.
Все было в порядке.
Кроме одного.
Посадочный талон отсутствовал.
Очередь послушно ждала, давая улыбающейся милой даме достаточно времени, чтобы та могла разобраться с паспортом и сумкой. Когда же первая попытка не увенчалась успехом, ее с необыкновенной важностью попросили постоять в стороне и поискать то, что ей было нужно, более тщательно. Бумажный талон на посадку. Она могла бы рассмеяться, но удержалась. Посадочный талон! Есть ли о чем говорить. Клочок бумаги! А нельзя ли просто обойтись без него?
Но оказалось, что нет. Нельзя. Это действительно лишь клочок бумаги. Но он необходим. Хотя бы потому, что именно в этом пункте контроля пока еще не установлен механизм, который, считав данные посадочного талона, выбрасывает его обратно в руки контролеру, а без этого только эти именно руки были единственной гарантией, способной подтвердить и удостоверить факт принадлежности пассажира к регистрационному списку улетающих именно этим рейсом. Особенно важна была бюрократическая, в общем-то, процедура, если объявлялся вдруг опоздавший почему-либо пассажир.
Еще несколько минут прошли в тщетной попытке отыскать то, что исчезло, пока служащая аэропорта в оранжевой униформе, которая очень шла к ее темной коже, не увела ее вежливо в сторону от все увеличивавшейся очереди, посоветовав еще раз – неважно который – просмотреть сумку. «Он найдется, – уверяла она растерянную пассажирку. – Посадочный талон? Найдется, можете мне поверить. С потерями всегда так – они находятся».
Даниэла была с этим согласна. Она даже улыбнулась этой приветливой и любезной женщине. Хотя сама она была в затруднении, близком к отчаянию, которое только усиливалось, стоило ей вспомнить о муже. Этого стоило ожидать! Он предупреждал ее – все документы надо держать вместе! Вот теперь он должен был бы порадоваться, что его тревожные предчувствия подтвердились – она растяпа, и он ни в чем не может на нее положиться. А ведь это его – и ничья больше – вина. Малейшие неприятности буквально парализовали ее, словно она была под анестезией, а все потому, что всю их совместную жизнь он оберегал ее, обращаясь с ней так, словно она была принцессой.
Но она не была ею!
Она отлично помнила прямоугольник посадочного талона. Она держала его в руках. Он стоял у нее перед глазами. Она не обращалась с ним с небрежностью или невнимательностью, она хорошо помнила, как он выглядел, какого он был цвета… так почему же он предал ее, исчезнув неведомо куда, оставив ее стоять одну в помещении для транзитных пассажиров?
Пассажиры один за другим проходили мимо нее, в том числе и дружная семейная пара, спешащая, скорее всего, на вечерний матч. Осуществление их давней мечты было совсем рядом – вечерний рейс был совсем недолгим. Автобус, который должен доставить их к самолету, ожил, зажглись фары, зафырчал мотор. Старший контролер спросил ее: «Вы уже сдали багаж?» Она заверила его – нет, нет. У нее нет никакого багажа. Только вот этот небольшой чемодан на колесиках. Она едет ненадолго, всего лишь короткий визит к родственникам. Неделя, не больше. И никакого багажа. Это все, что есть.
На какой-то момент в голове у нее мелькнула мысль добавить, что встречающий ее зять некоторое время тому назад занимал в правительстве важный министерский пост – может быть, из уважения к его, пусть даже прошлому статусу, они простят ей отсутствие посадочного талона… но уже в следующую секунду она отказалась от этой мысли. Это бесполезно.
И она не сказала ничего.
Это сильно облегчило задачу самолетной команды. Не надо было думать о том, как отыскать в грузовом отсеке один-единственный чемодан. Не надо было оформлять официально задержку рейса. Они могли теперь просто оставить нерасторопную пассажирку наедине с ее волнением и взлетать. Вот, чем все для нее обернулось. Ведь будь у нее еще чемодан, им пришлось бы закрыть глаза на отсутствие у нее посадочного талона и позволить занять место… но нет. Ирми уверил ее, Даниэлу, не тащить с собою лишнего груза – ибо погода у них (уверял он ее) просто превосходна, а если уж внезапно похолодает, то в доме есть свитер, который носила ее сестра, и ее же плащ.
Слезы подступили у нее к глазам, еще минута – и она бы разрыдалась. Но неожиданно исчезновение посадочного талона непонятным образом слилось воедино со смертью ее сестры.
Она поняла вдруг, что должна… нет обязана найти этот чертов талон. Она должна найти в себе силы, все, что остались, собрать воедино… и проснуться. И дело тут было уже не в ее муже, заботы которого парализовали ее волю к сопротивлению, и даже не мысли об умершей сестре. Речь шла о ней самой. Она должна победить свое оцепенение, вырваться, преодолеть ступор. Если она этого не сделает, ее полет в Африку лишается всякого смысла, ибо это будет означать, что она поддается разрушающим ее волю и тело боли и отчаянию. Если она не преодолеет лишающий ее сна морок, каким образом сможет она вызвать в памяти события далекого детства? Ее зять не выполнит эту работу вместо нее. В глубине души она знала, что зять был далеко не в восторге от ее прибытия, пусть даже всего на семь дней. И не потому только, что он не понимал причины ее прилета, но и потому, что опасался (а может и побаивался) острого ее ума и проницательности. Не исключала она также его опасения, что она слишком глубоко заинтересуется его делами. Поэтому, если явиться перед ним легковесной и безответственной попрыгуньей, он, подобно ее мужу, постарается убаюкать ее волю, загипнотизировать, заворожить и размягчить ласковой приветливостью до такой степени, что она потеряет только-только обретенную независимость – и ее ждет участь безвременно ушедшей сестры.