– Точно.
– Здорово.
– А ты многое рассказываешь родителям?
– Вообще-то нет.
– Почему?
– Знаешь, они замечательные родители и всегда говорят, что я могу к ним обратиться. Но я не обращаюсь. Это очень странно.
Она слизывает каплю, стекающую по краю стаканчика.
– А тебе есть с кем поговорить? Конечно, мы с тобой разговариваем, но…
– Да, с моей сестрой Джорджией. Мы с ней близки. Но у нее начинаются занятия в колледже через неделю после нас.
– Мне бы хотелось иметь брата или сестру примерно одного возраста со мной. У меня есть два старших брата, Бо и Зеке, но они на десять и на двенадцать лет старше.
– Круто.
– Да, они женаты, у них уже свои дети и все такое прочее. И живут они далеко отсюда. Так что фактически я единственный ребенок в семье.
Уже смеркается, когда мы приезжаем в парк и отправляемся бродить по тропинкам.
– Ладно, настало время беличьего родео, – решительно заявляю я.
– И что я должна делать?
Я объясняю.
– Значит, я должна удержать белку на дорожке в течение восьми секунд? – спрашивает Джесмин.
– Именно.
Мы проходим мимо людей, которые гуляют, взявшись за руки, устраивают пикники, делают фото на память о помолвке, целуются, подбрасывают детей в воздух. Летние парки – это места, где происходят самые запоминающиеся события человеческой жизни. Я задумываюсь, обретет ли для меня когда-нибудь свою прелесть наблюдение за жизнью людей вокруг.
Я вглядываюсь в лицо Джесмин, пытаясь понять, о чем она думает. Но я пока не научился ее разгадывать.
Она хлопает меня по плечу.
– Что?
– Ничего.
– У меня что-то на лице?
– Нет.
– Ладно, – мягко отвечает она, указывая на белку, которая сидит рядом с тропинкой, изогнув хвост. – Запускай секундомер.
Она осторожно ступает вперед, направляя белку на тропинку. Зверек делает несколько прыжков и замирает. Джесмин следует за белкой быстрыми легкими шагами, ее ковбойские сапоги звонко цокают по гладкой поверхности тропинки, словно маленькие подковы. Белка еще немного скачет по тропинке и начинает уклоняться вправо. Но Джесмин не дает ей сбиться с курса, снова направляя вперед.
Я наблюдаю за ней в желтоватой дымке уходящего дня. Джесмин красиво двигается, возможно, потому что она музыкант. Я радуюсь, что еще способен увидеть в чем-то прекрасное.
Она с улыбкой оборачивается ко мне.
– Сколько секунд?
– Что?
– Приятель, ты должен был засечь время.
– У меня случилась паническая атака, – выпаливаю я, сам не понимая, почему признаюсь в этом именно сейчас.
Ее улыбка угасает, словно солнце скрылось за облаком.
– Что? В тот момент, когда ты засекал время?
– Нет, нет. В день похорон Блейка. У меня случилась самая настоящая паническая атака. Сестра отвезла меня в больницу и все такое.
– Блин, Карвер. – Она указывает на ближайшую скамейку, и мы садимся.
– Сейчас я в порядке. Врач даже не назначила мне лекарства.
– На что это было похоже?
Я уже открываю рот, чтобы ответить, но умолкаю, дожидаясь, когда мимо нас пройдет пара с детской коляской.
– Это все равно что быть похороненным заживо. Словно провалиться под лед.
– И как ты станешь это лечить?
Я наклоняюсь вперед и пробегаю пальцами по волосам.
– Возможно, я… на самом деле я пока не знаю. Думаю, я понаблюдаю, будут ли приступы происходить и дальше, и если они повторятся, то, наверное, поговорю с кем-нибудь.
– С психотерапевтом?
– Вообще-то мне не очень хочется.
– Будь я на твоем месте, то непременно бы обратилась к врачу.
– Ты обращалась к кому-нибудь? К специалистам?
– Нет, я разговаривала только с родителями. Но обратилась бы, если бы у меня случались панические атаки.
Некоторое время мы сидим молча.
– Прости, что обломал тебе весь вечер, – говорю я. – Мне казалось, будет весело. Что мы сможем хотя бы ненадолго вернуться к нормальной жизни. Вспомнить нашу традицию.
– Ты ведь знал Эли. Неужели ты думал, что все наши свидания были радужными праздниками с пони и мороженым?
– Нет.
– Хотя у нас ведь не свидание.
Я краснею.
– Знаю.
К счастью, Джесмин не замечает моего замешательства.
– Мы говорили о реальных проблемах. Я не боюсь откровенных разговоров.
– И я тоже.
– В таком случае у нашей дружбы есть все шансы.
– Надеюсь.
Мы замолкаем и спокойно наблюдаем, как постепенно темнеет небо и солнце садится за горизонт. Нас овевает легкий ветерок, словно день тихо дышит, постепенно засыпая.
Наконец я заговариваю, но не для того, чтобы нарушить затянувшееся молчание, а потому, что мне хочется поговорить.
– Бабушка Блейка пригласила меня провести с ней еще один день. Она предложила провести этот день так, как это сделали бы они с Блейком в его последний день на Земле. Попытаться воссоздать его образ или жизнь, или что-нибудь в этом духе.
– Каким образом?
– Я пока не знаю.
– Кажется, это не так-то легко. В эмоциональном плане.
– Да, я уже думал об этом.
– И ты согласишься?
– Не уверен. – Мне хочется рассказать ей, как я жажду искупления. Но тогда я признал бы свою вину, а пока что это мой секрет, клубок ядовитых змей у меня под подушкой. Мне также хочется признаться, как сильно я боюсь, что не смогу воссоздать правдоподобного образа Блейка, и потому сомневаюсь, стоит ли.
Проходит несколько мгновений.
– Ты была когда-нибудь на море в ноябре? – спрашиваю я.
Она качает головой.
– А я был. Один раз. Моя тетя вышла замуж в Аутер-Бэнкс, штат Северная Каролина. В ноябре. Мы с Джорджией были в восторге, что поедем к морю, и взяли с собой купальники и все для пляжа.
– Но разве там не холодно в это время?
– Родители пытались нас в этом убедить, но мы их не слушали. И вот мы приехали туда, а все вокруг закрыто. Ни души, замерзший пляж. Невозможно описать словами, каким холодным выглядел этот пляж. Там не было голых деревьев или чего-то подобного. И океан выглядел тем же самым. Все казалось таким же, как и летом. Это вполне могло бы быть и летом, но только пляж выглядел безлюдным и все было закрыто. Полное ощущение грусти и одиночества.
Джесмин убирает за ухо прядь волос.
– Не сомневаюсь.
– Вот именно так я и ощущаю себя сейчас. Как тот пляж в ноябре.
Джесмин встала.
– Пойдем со мной.
– Ты хочешь домой?
– Нет, туда, где видна линия горизонта. Я еще не привыкла каждый день видеть одни небоскребы.
Мы идем на другой конец парка, откуда видно небо над Нэшвиллом, мерцающим расплывчатыми от влаги огоньками. Джесмин опускается на траву.
– Не боишься клещей? – спрашиваю я.
– Ни капельки.
Я плюхаюсь рядом.
– Тогда разделю с тобой эту беду.
– Теперь я понимаю, почему Эли так тебя любил.
– Правда?
– Да. Твои мысли похожи на тексты песен.
– Это хорошо?
– Я не собираюсь тебя обижать после того, как ты изменил мою жизнь, показав беличье родео, – с едва заметной улыбкой откликается Джесмин.
– Вы с Эли много разговаривали о музыке?
– Девяносто процентов времени – это много или мало?
– Разговор со мной, вероятно, похож на морской пляж в ноябре.
Джесмин покачивает головой и переводит взгляд на упирающиеся в небо белые пики небоскребов. Она кажется мне отстраненной, встревоженной.
Я вглядываюсь в ее лицо.
– Прости, если сморозил глупость.
– Вовсе нет.
– А что тогда?
Она по-прежнему не отводит взгляд от горизонта. Затем глубоко вздыхает.
– Мне страшно. Через два дня начнутся занятия, а я не уверена, что готова.
– Я тоже.
– И хотя Эли больше нет, у меня совершенно неожиданно появился еще один друг. Но я все равно боюсь.
– У меня осталось ненамного больше друзей, чем у тебя. Так что я это хорошо понимаю.
Джесмин меняет позу и садится, скрестив ноги. Она теребит остроконечные стебли травы.
– А теперь я боюсь умереть, не успев попробовать в этой жизни все что хочу. Ведь семнадцать лет – это так мало. Я еще многому хочу научиться. Хочу записывать альбомы и выступать. И раньше я никогда не была одержима мыслями о смерти.
– Я тоже. Сейчас я иногда смотрю на свою книжную полку и думаю о том, что однажды умру, не успев прочитать многие из своих книг. А ведь одна из них вполне могла бы изменить мою жизнь в лучшую сторону, но я этого не узнаю.
Джесмин протягивает руку и осторожно снимает с моего рукава божью коровку.
– Пойдешь со мной в колледж в первый учебный день? Как тебе эта идея?
– Я собирался попросить тебя о том же.
Джесмин ложится на траву, закинув руки за голову. Я остаюсь сидеть.
– Я и не предполагала, – бормочет она в ответ.
– Правда?
– Мы должны договориться, что станем вспоминать о прошлом только время от времени.
– Думаю, это хорошая идея. – Я рад, что она это предложила, потому что мне казалось, что сам я не имею на это права.
– И это не означает, что мы стали меньше их любить. Это означает, что мы должны жить дальше.
По улице, примыкающей к парку, мчится машина, из открытых окон разносится громкая музыка. Компания из семи-восьми подростков проходит мимо нас, болтая и хихикая. По тропинке неторопливо прогуливаются отец и мать, отец несет на плечах уставшего малыша.
Ночь опускается, словно падающее одеяло. Город превращается в созвездия огней, каждый из которых родился благодаря руке, повернувшей выключатель. Руке, связанной с разумом, вмещающим в себя целую вселенную воспоминаний и вымыслов – обычную историю чьей-то любви и боли.
Повсюду жизнь, пульсирующая, жужжащая. Огромное вращающееся колесо. Свет вспыхивает или гаснет то здесь, то там. Вечная смерть. Вечная жизнь. Мы продолжаем существовать, пока не перегораем.
И эта бесконечная смена начала и конца – единственное, что не имеет конца.
Глава 11
Я отвожу Джесмин домой и, вернувшись к себе, тут же пишу ей смс.
Мне понравился сегодняшний вечер.
Конечно, стоило подождать. Я не хотел бы показаться странным типом. Но теперь я остро осознаю, как важно успеть сказать людям о чем хочешь, пока не стало поздно.
Она отвечает через несколько секунд.
Мне тоже.
Давай увидимся в ближайшее время. Мы классно поговорили.
Конечно.
Расплавленное розово-золотистое тепло (именно таким мне представляется цвет, спектрально противоположный цвету одиночества) на мгновение заполняет меня изнутри.
А затем мне приходит в голову – а что если Эли, где бы он ни находился, видит, что я пишу его девушке, рассказывая, как классно мы провели время без него? Надеюсь, он не может меня видеть. Мне не хотелось бы, чтобы он все неправильно понял.
Глава 12
Утром за день до начала учебы я сижу дома. Я психологически готовлюсь к встрече со своим адвокатом через несколько часов, и на меня внезапно накатывает волна странной отваги. Я чувствую, что готов сказать Нане Бетси: Да, я это сделаю. Я устрою день прощания. Я сильный и справлюсь.
Я подъезжаю к ее дому, прохожу по подъездной дорожке и останавливаюсь около двери. И вот тут всю мою браваду как рукой снимает. Похоже, смелость подшутила надо мной.
Потом думаю, что все равно стоит постучать и спросить, не нужна ли ей помощь, но не упоминать о дне прощания. Но я боюсь, что она сама вспомнит об этом и заметит печать трусости на моем лице, почует исходящее от меня зловоние вины. Поэтому я ретируюсь, надеясь, что она забудет о нашем разговоре.
Глава 13
В приемной адвоката, отделанной дубовыми панелями, пахнет кожей кресел, старой бумагой и сигаретным дымом, въевшимся в одежду кого-то из последних посетителей. На стенах тут и там развешаны картины, изображающие игроков в гольф и охотничьих собак с разнообразной дичью в пасти. На низеньком столике разложены обычные для приемных журналы (Sports Illustrated, Time, Southern Living и еще какие-то), но никто из нас их не читает. В общем, это самый паршивый способ провести последний день каникул, но, похоже, в последнее время я постоянно попадаю в паршивые ситуации.
Я сижу между мамой и папой, который ерзает в кресле и не перестает скрещивать и тут же распрямлять ноги. Мои ноги дергаются, когда я опускаю локти на колени и разглядываю потертый паркет. Мама легонько поглаживает меня по спине, и это прикосновение немного успокаивает. Слава богу, что Джорджия на работе. Она сейчас раздражалась бы сама и раздражала меня.
В тишине приемной слышно лишь, как секретарша постукивает пальцами с идеальным маникюром по экрану своего телефона, набирая текст смс.
– Юристы, бро, – говорит Марс, подвинув стул и усаживаясь напротив меня.
– Да, – откликаюсь я.
– Не-а, серьезно, чувак. Я-то знаю, что это такое.
– Твой отец.
– И мой брат. Не забывай о моем брате. Он такой же, как и отец. Братан, они объединялись и изводили меня своими юридическими штучками в самых обычных ситуациях.
– Например?
– О… Мы играем в настольную игру, и тут отец говорит брату: «Маркус, ты не можешь сделать этот ход». А брат отвечает: «Нет, могу, потому что если досконально изучить правила игры, то становится понятно, что они отражают неявный замысел, что я мог бы сделать подобный ход». А отец ему в ответ: «Бла-бла, но если ты выйдешь за рамки принятых правил, бла-бла, я даже не знаю, какие это повлечет последствия».
– Дай-ка угадаю: кто бы из них ни выиграл спор, ты в любом случае проиграешь.
– Дзынь-дзынь.
– И вот я здесь, сижу в приемной адвоката, жду, когда он расскажет мне, как станет спорить с другим юристом, чтобы спасти мою тупую задницу. И кто бы из них ни победил, я все равно проиграю. В той или иной степени.
– Точно.
– Один из них может победить, но я проиграю.
– Именно об этом я и толкую.
– Ты мне очень помог, чувак.
– Я старался.
– Это полный отстой.
– Знаю. – Марс ухмыляется мне своей кривой улыбочкой и поправляет очки.
– Возможно, нам следует собраться и попытаться избежать неприятностей.
– Я уже их избегаю.
– Верное замечание. Как поживаешь, приятель? У тебя все хорошо там, где ты сейчас?
Но он уже исчез.
В конце короткого коридора распахивается дверь и из кабинета с важным видом выходит парень, похожий на человекообразного койота, с ледяными голубыми глазами и татуировкой на лице. Он напоминает преступника. Высокий тучный мужчина с косматыми седыми волосами, одетый в серый костюм-тройку в светлую полоску, выходит следом за ним.
– Мистер Кранц, Карвер Бриггс уже здесь, – обращается секретарша к седовласому мужчине.
Мистер Кранц подходит к столу секретарши и протягивает руку, а мы встаем и пожимаем ее.
– Друзья, я Джим Кранц. Зовите меня Джимми. Рад знакомству. Пойдемте. – Он говорит с сильным акцентом.
Мы входим в небольшой конференц-зал. В нем стоит круглый стол из красного дерева, книжные полки забиты юридическими книгами с зелеными и коричневыми корешками с золочеными буквами, стоят кожаные кресла, лампы с зелеными абажурами и еще висит несколько картин со сценами охоты и игры в гольф.
– Садитесь, садитесь. – Мистер Кранц приглашающе машет рукой. Сам он выдвигает кресло и, кряхтя, усаживается за стол. Затем, нацепив на нос очки, достает блокнот и дорогую на вид золотую ручку. – Отлично, друзья. Итак, расскажите, в чем суть вашей проблемы.
Я сижу, не раскрывая рта. Отец откашливается и принимается рассказывать мистеру Кранцу об аварии и об обращении судьи Эдвардса к окружному прокурору с целью начать расследование. Мистер Кранц кряхтит и делает записи. Затем он откидывается на спинку кресла и кивает мне.
– Ладно, сынок. Расскажи мне об аварии. Какое ты имеешь к этому отношение, если имеешь? Помню, что читал об этом в газете сразу после того, как все произошло, но не припоминаю, чтобы там говорилось о причинах аварии. Это связано с смс?