У доктора ушло немало времени, чтобы найти нужные Джонсу сведения, потому что он постоянно наталкивался на знакомые фамилии, которые вызывали в его памяти разные интересные случаи: рождения, смерти, необычные болезни и чудесные выздоровления, – и считал своим долгом посвятить в них своего гостя.
Наконец доктор добрался до Констанции Миддлтон.
– Заражение крови. Да, да, я помню. Грустная история. Я бы даже сказал – безобразная. Здоровый младенец, и вдруг – совершенно необъяснимая небрежность со стороны сиделки. Наверное, она была очень расстроена, но и я тоже! Все произошло буквально на ровном месте. Не возникло ни малейших осложнений. А потом из-за чьей-то глупой халатности молодая мать подхватила родильную горячку. Возмутительно. Просто возмутительно.
Он с досадой пощелкал языком, словно безвременная кончина Констанции Миддлтон вызывала у него столько же сочувствия, сколько раздражения и гнева.
– Вы правы, – кивнул Джонс. – А когда… заболел ее муж? Вы можете об этом рассказать? Мы должны установить идентичность, – добавил он, надеясь, что эта туманная формулировка поможет ему объяснить свою настойчивость.
– Ах, да, ее муж. Это было довольно странно. Меня вызвала одна из служанок, кажется, ее звали Пайк, – кстати, именно она ухаживала за миссис Миддлтон, поэтому от нее вполне можно было ожидать еще какой-нибудь чудовищной безалаберности вроде той, что привела к родильной горячке… Нет, теперь, конечно, поздно об этом говорить. В общем, меня вызвали в ее дом к больному, который, скажем так, явно нуждался в операции. Тогда я послал в соседний город… как он там называется?
– Стаухолл, – ответил Джонс.
– Да, верно. Так вот, из города приехал хирург, доктор Литтл. Нечего было и думать о том, чтобы везти мужчину в больницу, поэтому меня поразило, когда… Впрочем, неважно. Короче говоря, я не особенно удивился, что он умер. Тяжелый случай ущемленной грыжи и, как следствие, острый перитонит. Но вот что странно – когда я навестил его в следующий раз, он исчез.
– Как? – воскликнул писатель.
– Бесследно. Мы искали его повсюду и нашли – где бы вы думали?
– Понятия не имею, – ответил сильно взволнованный Джонс.
– В Неот-Хаусе. Это был вовсе не Пайк, а Миддлтон, оказавшийся в доме Пайков. Как вам это нравится?
– Миддлтон… А у него… у него были обычные симптомы? – спросил Джонс, проклиная себя за незнание медицинских терминов.
– Обычные? Черт возьми, да у него были все возможные симптомы! Тошнота, рвота, дрожь в конечностях, сильная боль, быстрое и неровное дыхание, колени, воткнувшиеся чуть ли не в подбородок, высокая температура – все, что можно найти в медицинском справочнике. Доктор Литтл сделал операцию, но пациент умер. Меня это ничуть не удивило.
– Огромное спасибо, – пробормотал Джонс. – Не стану больше вас задерживать.
– Мистер Джонс, неужели вы не останетесь на чай? – почти взмолилась дочь доктора. – Мы подадим его немедленно, если вы торопитесь.
В результате Джонс остался на чай, а затем подписал все свои книги, какие нашлись в библиотеке мисс Кревистер. Когда он собрался уходить, доктор вдруг хлопнул ладонью по столу и воскликнул:
– Вот что я забыл вам сказать! Все время собирался, да так и вылетело из головы.
– Да? – Джонс, которому предстоял долгий путь домой, торопился уйти, однако изобразил заинтересованность. – О чем вы забыли, доктор? Весьма любопытно.
– Любопытно или нет, решайте сами. Буквально на следующий день после смерти больного я получил записку от доктора Литтла: «Сожалею о смерти пациента. Значит, операция уже не требуется».
– Что он имел в виду?
Доктор усмехнулся:
– Не имею ни малейшего понятия. Больше мы с ним не общались.
Джонс, только что спешивший покинуть дом, теперь страстно желал остаться и услышать всю историю. Он спросил нарочито небрежным тоном:
– Можете рассказать немного подробнее, сэр? Когда доктор Литтл оперировал Миддлтона – а это действительно был Миддлтон, не так ли? – вы тоже находились в комнате?
– Разумеется. Я помогал делать анестезию.
– Но… послушайте, доктор, это звучит необычно. Вы раньше были знакомы с доктором Литтлом?
– Нет. Я просто позвонил в больницу и попросил прислать врача.
– Значит, прежде вы его не видели?
– Нет, мы с ним ни разу не встречались. Да и потом, в этой хирургической маске…
– То есть при желании кто-то другой мог выдать себя за доктора Литтла? И вы бы его не узнали?
– Конечно, но с какой стати и кому понадобилось бы это делать? К тому же операция была выполнена профессионально. Отличная работа.
– Вот как?
– Да, просто блестящая. Кстати, именно доктор Литтл поставил диагноз «перитонит».
– И вы постоянно находились рядом с ним?
– Естественно.
– А в каком состоянии был пациент – надеюсь, вы уверены, что это был Миддлтон? – когда вы собирались сделать анестезию? Что он чувствовал?
– Боль. Очень сильную, с постоянной рвотой. Мне казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Я сказал доктору Литтлу, что операция вряд ли уместна. Больной практически обречен. Однако он настоял на своем, и мы сделали анестезию. Но не странно ли, что потом доктор Литтл забыл про эту операцию?
– Очень странно, – согласился Джонс. – Может, он получил сообщение о том, что пациент умер и операция больше не нужна?
– Вы хотите сказать, что это у меня не в порядке с головой? Я же объяснил: доктор приезжал из города и сделал операцию.
– Да, да, я понял. Я не это имел в виду, – пробормотал Джонс. Его охватила беспомощность. Он неловко добавил: – Просто это действительно очень странная история, доктор.
Вскоре ему в голову пришло простое объяснение, которое повергло его в уныние. Вероятно, доктор Литтл страдал от особой формы амнезии, описанной Фрейдом и другими психиатрами, которую можно выразить словами: «Не напоминайте мне о том, что я хочу забыть». Сделанная им операция закончилась неудачно, и он подсознательно выбросил ее из памяти, поскольку воспоминание о ней причиняло ему боль. Отсюда и его записка доктору Кревистеру.
Но исчезновение Пайка в любом случае представляло огромный интерес. Это был явный намек на преступные действия, направленные против Миддлтона. Джонс решил, что должен поговорить с миссис Пайк и выяснить, в каком состоянии находился ее муж, когда она отправилась за помощью к доктору Кревистеру. Если бы только можно было доказать, что Пайк страдал от аппендицита – или от отравления мышьяком!
Он глубоко погрузился в свои мысли, из которых его вывел громкий возглас доктора Кревистера:
– Кстати, вы были правы, мой друг!
– В чем именно? – спросил Джонс.
– В том, что спросили меня, уверен ли я, что пациентом был мистер Миддлтон. Дело в том, что до того, как меня позвали к миссис Пайк, я никого из них не видел.
– Ни Пайка, ни Миддлтона?
– Ни того, ни другого. А поскольку их симптомы оказались абсолютно идентичными…
Джонс уставился на собеседника:
– Вы хотите сказать, что это все-таки был Пайк?
Доктор Кревистер покачал головой:
– Но как это возможно? Операцию-то делали в Неот-Хаусе. Вы меня совсем запутали, молодой человек!
Глава VIII
«Все в нем сгнило и разрушилось от носа до кормы».
Все еще размышляя о таинственном исчезновении Пайка и о странном сходстве его симптомов с болезнью Хэнли Миддлтона, Джонс к половине десятого добрался до домика викария, надеясь на его помощь и содействие по поводу нового владельца Неот-Хауса.
Однако время для визита оказалось крайне неудачным, поскольку викарий, замотавшись в толстый шарф и прикладывая к левой стороне лица нагретый камень, простонал глухим от боли голосом, что у него жуткая невралгия и он вряд ли в состоянии принимать гостей. Вид у него был такой мрачный и убитый, что Джонс, всегда готовый посочувствовать страждущим, почти раскаялся в том, что явился в столь неподходящий час. Его немного удивило, что приступ невралгии оказал такое сильное действие на Хэллема – тот был буквально сам не свой, – но рассудил, что никто не застрахован от плохих дней.
– Зачем вы пришли? – помолчав, спросил викарий.
Джонс коротко рассказал о визите к доктору Кревистеру.
– Не понимаю, почему вы вмешиваетесь? Это не имеет к вам никакого отношения, – раздраженно буркнул священник сквозь намотанный шарф.
– А как же мистер Карсуэлл Миддлтон? Я не могу просто стоять в стороне и смотреть, как его сведут в могилу, – возразил писатель.
– Разумеется, не можете. Но для чего кому-то сводить его в могилу?
Джонс нетерпеливо ответил:
– А разве он не унаследовал поместье? Что станет с молодым Миддлтоном-Пэшеном теперь, когда вернулся его пропавший дядюшка? А если тот к тому же женат и у него собственные дети…
– Он холост! – перебил викарий. – Миссис Гэнт слышала об этом от миссис Теббаттс, экономки, которую он привез с собой.
– Что ж, хоть какие-то новости!
– В общем, вам лучше успокоиться и умерить свое воображение, – заключил священник.
– Воображение тут ни при чем, – возразил Джонс. – Все просто, как дважды два четыре. Дело Миддлтона плохо пахнет, и я намерен выяснить правду, прежде чем уеду из деревни.
– Вся деревня плохо пахнет, – заметил викарий, неожиданно хихикнув. – Но убийство тут ни при чем. Убийство – это слишком просто. Вы и понятия не имеете, что тут творится. О, можете мне поверить!
– Правда? – спросил Джонс, внимательно взглянув на него.
Викарий заморгал, его речь стала хриплой и невнятной. Он начал говорить о местной содомии, и рассказ лишил Джонса дара речи. Как писателя его трудно было чем-либо удивить, но явное удовольствие, с которым священник смаковал детали, вызвало у него отвращение.
– И вот теперь эта старуха Флюк, – заключил викарий. – Отрубила голову петуху и залепила его перьями дверь в моем летнем домике. Я не могу в него войти.
– Не можете войти? – удивился Джонс.
Он машинально ухватился за каминную полку, догадываясь, что ему совсем не понравится ответ Хэллема.
– Нет! – почти взвизгнул викарий, повысив голос. – Не могу войти!
Хэллем вдруг громко рассмеялся и ударил себя кулаком в грудь. Джонс подскочил к нему, прижал к кровати и позвал японца. Тот с почтительным видом появился в комнате и встал, скрестив руки на груди. Викарий лежал тихо.
– Принесите воды! – крикнул Джонс. – Ваш хозяин болен!
– Только не воды, – вежливо произнес дворецкий. – Вода плохая. Нашествие лягушек. Все лягушки мертвые. Вода очень плохая, когда лягушки мертвые. Лягушки отравлены, вода тоже. Хозяина отравили, вот что я думаю.
Замечание о лягушках, кажется, оживило пастора. Он убрал руку Джонса, сел в кровати и прохрипел, приложив ладонь к больной щеке:
– Лягушки, может, и отравлены, а вода – нет.
– Конечно, нет, – подтвердил Джонс успокаивающим тоном.
Викарий снова рассмеялся, на сей раз естественно, однако его голос по-прежнему звучал как чужой.
– Нет-нет, правда. Мой колодец слишком глубокий, чтобы в него могли попасть дохлые лягушки. Если они там появились, значит, кто-то убил их раньше, чем они оказались в колодце, – объяснил он.
– Понятно, – кивнул Джонс. – Что ж, давайте осмотрим колодец.
Даже в наступивших сумерках зрелище было неприглядным. На краю колодца валялось десятка два распухших лягушачьих тел с вздутым брюхом и растопыренными лапами. Сидевший рядом фокстерьер Хэллема таращился на них, повернув голову набок. Увидев священника, он сердито зарычал. Нао подхватил его на руки и унес, оставив Джонса разглядывать лягушек.
– Отвратительно! – воскликнул Джонс.
Викарий сходил в сарайчик и принес садовую лопату. Не говоря ни слова и без малейших признаков брезгливости, он выкопал в ближайшей клумбе яму, собрал в кучу лягушачьи трупы и зарыл их в землю, деловито поправляя мешавший ему шарф.
– Вам нужно отдохнуть, – заметил Джонс, когда они вернулись домой. – Не хотите сходить к врачу или взять отпуск?
Викарий покачал головой:
– Нет, со мной все в порядке. Я знаю, чьи это фокусы. Так миссис Флюк напоминает мне о том, что пора молиться о дожде. Лягушки – ладно, но перья – это уж чересчур. Я жил в Вест-Индии и видел много странных вещей.
– Переночуйте сегодня у меня, – предложил Джонс.
– Нет, спасибо. Все это из-за жары. Постараюсь поменьше напрягаться пару дней. Беспокоиться не о чем.
Странно, но он смотрел на Джонса так, словно ненавидел его всей душой. Писатель ответил терпеливой улыбкой и вышел за ворота, где постоял немного, дожидаясь, пока викарий вернется в дом. Потом он быстро и бесшумно подбежал к летнему домику. В тусклом свете сумерек поперек двери тянулась грязная бечевка, обвешенная перьями. Джонс сорвал бечевку, скомкал ее вместе с мерзко пахнувшей гирляндой и засунул в карман пиджака. После этого развернулся и спокойно отправился домой.
У него не было обыкновения запирать двери на ночь. Не стал он делать этого и теперь, несмотря на неприятный холодок в спине. Раздевшись в почти полной темноте, Джонс распахнул окно – миссис Пэшен всегда закрывала его во время уборки, – взглянул на темные поля у Гутрум-Даун и отправился спать. Уже в полусне он услышал на крыльце чьи-то шаги. Сразу очнувшись, Джонс сел в кровати, сжимая в руке скомканное одеяло. Помолчав минуту, крикнул с нервной дрожью в голосе:
– Эй, кто здесь?
В ответ раздался тихий смешок. Джонс похолодел. Он выскочил из кровати, схватил свечу и чиркнул спичкой. Дверь медленно приоткрылась, и в темном проеме появилось белое как смерть лицо женщины, которая вошла в комнату и остановилась, молча глядя на Джонса. Она была в строгой черной шляпе, мужском плаще и фермерских сапогах.
– Боже милостивый! – воскликнул он.
В следующий миг женщина игриво дунула на свечу и, обвив руками шею Джонса, повисла на нем всей массой своего крупного тела. Под этим мощным грузом ошарашенный Джонс начал отступать к кровати. Он рывком оторвал ее руки от шеи и с трудом вырвался из клинча. После этого вновь зажег свечу и мрачно уставился на гостью. Она тяжело сползла по стене и села на пол, раскинув руки и ноги в непомерно огромных сапогах. Голова ее свесилась на грудь, но глаза продолжали смотреть на него исподлобья с хитрым и блудливым огоньком. Затем веки томно опустились, и она сунула большой палец в рот. Джонс схватил женщину за лодыжки и резко рванул вперед, заставив примерно на полфута отъехать от стены. Зайдя сзади, он подхватил ее под мышки и, кряхтя от напряжения, попытался поставить на ноги. Но женщина всем телом обвисла на его руках и не сдвинулась с места. Истекая потом, Джонс подтащил ее к двери и вытолкнул на крыльцо.
– Домой! Иди домой! – крикнул он и, с силой захлопнув дверь, задвинул засов.
В голове у него мелькнуло, что кто-нибудь мог видеть этот ночной визит, но сейчас ему было безразлично.
Джонс взглянул на часы: почти одиннадцать. Женщина продолжала сидеть на крыльце: за дверью попеременно слышались то плач, то смех. Вскоре раздались удалявшиеся шаги. Задув свечу, он приблизился к окну и увидел, как ее темная фигура, словно тень, скользит по саду. Когда вдалеке скрипнули садовые ворота, Джонс запер все окна и двери на террасе. Перед тем как заснуть, он успел подумать, что его гостья, вероятно, была попросту пьяна. Интересно, как она будет чувствовать себя завтра утром, вернувшись домой?
Он еще спал, когда деликатный стук в дверь объявил о приходе миссис Пэшен. Джонс, как обычно, умылся под насосом и, проходя мимо кухни, заглянул в дверь. Миссис Пэшен приветствовала его неуклюжим реверансом. Ее шляпка была на месте, но вместо повседневной обуви сегодня красовалась пара черных туфелек из дешевой кожи, разукрашенных замшевой тесьмой. Весь остальной костюм смотрелся как нельзя более чинно, сдержанно и скромно. Такой и должен быть у деревенской женщины, соблюдающей приличия. Лицо было невозмутимо, а взгляд блуждал по сторонам. Джонсу невольно пришло в голову, не померещилась ли ему вся эта ночная история. Неужели она действительно явилась к нему в дом посреди кромешной ночи? Он покачал головой. Ему нестерпимо хотелось поговорить о вчерашнем эпизоде.