– Да будет вам! – произнес отец Джордан и беспомощно взглянул на Аллейна. – Пожалуй, – тихо добавил он, – тут нечего больше сказать, кроме как «будет вам». Эта ваша наблюдательность просто бесит.
Миссис Диллингтон-Блик так и расцвела в улыбке, обращаясь к мистеру Мэрримену:
– Какой вы, однако, испорченный мальчик! – Она захохотала и обратилась к Обину Дейлу: – Но это ведь неправда, верно?
– Честно говоря, не знаю, красит он волосы или нет. И вообще это лично его дело и никого не касается, – ответил Дейл и одарил мистера Мэрримена своей знаменитой улыбкой. – Что скажете?
– Полностью с вами согласен, – тут же подхватил мистер Мэрримен и оскалился в улыбке. – Я должен извиниться. И еще замечу, что питаю крайнее отвращение к публичному освещению человеческих слабостей.
Дейл побледнел, но промолчал.
– Давайте лучше поговорим о цветах, – предложил мистер Мэрримен и обвел собравшихся лучезарным взглядом из-под очков.
Миссис Диллингтон-Блик с энтузиазмом восприняла это предложение. Что удивительно, к ней тут же присоединилась мисс Эббот. Очевидно, обе были опытными садоводами. Дейл слушал дам с застывшей на губах улыбкой. Аллейн заметил, что он заказал себе еще один двойной бренди.
– Полагаю, – заметил Аллейн, – у каждого должен быть какой-то любимый цветок.
Миссис Диллингтон-Блик разместилась так, чтобы лучше его видеть.
– О, привет, так это вы! – весело воскликнула она. – Ну, конечно, должен. Я больше всего люблю магнолии.
– Ну а ваши какие любимые? – спросил Джемайму Тим Мэйкпис.
– Очевидно и не оригинально. Розы, конечно.
– Лилии, – улыбнулся отец Джордан. – Что тоже вполне очевидно.
– Ассоциируются с Пасхой? – фыркнула мисс Эббот.
– Именно.
– Ну а ваши? – спросил Тима Аллейн.
– Хмель, – весело ответил он.
Аллейн усмехнулся:
– Ну вот вам, пожалуйста. У каждого свои ассоциации. Что до меня, то мне милее всего сирень, навевает приятные детские воспоминания. Но если даже от пива порой начинает тошнить, то если вспомнить, что моя нянька, которую я терпеть не мог, прикалывала к фартуку ветку сирени, или что у отца Джордана лилии ассоциируются со смертью, все мы готовы в ту же секунду возненавидеть и вид, и запах этих своих самых любимых цветов.
Мистер Мэрримен взглянул на него с жалостью.
– Не самый, – заметил он, – удачный пример элементарного по сути своей предположения, но, к сожалению, довольно распространенный.
Аллейн отвесил ему поклон.
– Ну а вы что предпочитаете, сэр? – поинтересовался он.
– Да ничего. Ровным счетом ничего. Честно говоря, меня эта тема ничуть не интересует.
– А я считаю, это просто божественная тема! – воскликнула миссис Диллингтон-Блик. – Я вообще обожаю узнавать что-то новое о людях и их пристрастиях. – Она обернулась к Дейлу, который тут же изобразил радостную улыбку. – Расскажите мне, какие цветы любите, – предложила она, – и я сразу пойму, каких женщин вы предпочитаете. Ну, давайте же, только честно! Ваш любимый цветок?.. Или я сама должна догадаться?
– Не иначе как агапантус? – громко произнес мистер Мэрримен. Обин Дейл со стуком поставил свой стакан на стойку и вышел из комнаты.
– Послушайте, мистер Мэрримен! – возмущенно воскликнул отец Джордан и поднялся из кресла.
Мистер Мэрримен вытаращил глаза и поджал губы:
– А в чем, собственно, дело?
– Вы прекрасно понимаете, в чем. Вы невероятно злобный и язвительный маленький человечек, и хотя лично меня ваши выпады не касаются, считаю своим долгом указать вам на это.
Этот публичный упрек, похоже, нисколько не смутил мистера Мэрримена. Напротив, даже развеселил его. Он зааплодировал, потом похлопал себя ладонями по коленям и рассмеялся тоненьким противным голоском.
– Я бы вам советовал, – продолжил отец Джордан, – извиниться перед мистером Дейлом.
Мистер Мэрримен поднялся, поклонился и произнес напыщенным тоном:
– Consilla formiora sunt de divinis locus[12].
Священник покраснел.
Аллейн, который не понимал, почему мистеру Мэрримену следует отдавать монопольное право на нравоучения, собрался с мыслями и все же нашел подходящую цитату:
– И тем не менее, сonsillium inveniunt muli se docti explicant[13].
– Я вас умоляю! – воскликнул мистер Мэрримен. – Как же часто приходится отмечать, что любая пошлость звучит куда лучше, если произносится на иностранном языке. Все, лично у меня есть намерение вздремнуть после завтрака.
И он затрусил к двери. Остановился на секунду поглазеть на жемчуг миссис Диллингтон-Блик и скрылся за дверью.
– Да что же это такое? – воскликнула она. – Из-за чего все это? Что вообще происходит? Почему убежал Обин Дейл? Причем тут какой-то агапантус?
– Наверное, – заметил Тим Мэйкпис, – вам ничего неизвестно об умбеликус глобула, цветке, который вырастила леди Агата, и гиацинтах, выращенных на «базе из дерьма»?
– Нет, это просто ужасно! – воскликнула миссис Диллингтон-Блик, одновременно смеясь и плача. – Ужасно и трагично! И как это непристойно и подло со стороны мистера Мэрримена.
– Да, – заметил Тимоти Мэйкпис, – не очень-то мы похожи на счастливую и дружную семью. Остается лишь гадать, как поведет себя наш мистер Чипс[14], когда корабль окажется в зоне тропиков.
– Будет выглядеть, как мистер Чипс, – заметил Аллейн, – а вести себя как Терсий[15].
– Вот это я называю низко пасть, – сказала Джемайма. – Все видели, как ужасно обиделся Обин Дейл. Побледнел прямо как полотно. А кто он вообще такой, этот мистер Чипс?
– Школьный учитель, – ответила мисс Эббот, на миг оторвавшись от книги. – В этом возрасте у них у всех портится характер. Такова жизнь.
Она так долго сидела тихо, что все забыли о ее существовании.
– Скажите, отец, я права? – добавила она после паузы.
– По всей вероятности. И это одна из причин подобного поведения. Что, однако, его не извиняет.
– Пожалуй, – жалобным тоном произнесла миссис Диллингтон-Блик, – будет все же лучше выбросить эти чудесные гиацинты за борт, согласны? – Она обращалась к отцу Джордану. – Думаю, так будет лучше. И дело не только в бедном мистере Дейле.
– Нет, – согласилась с ней Джемайма. – Мы должны помнить, что у мистера Кадди голова кружится при виде этих цветов.
– У мистера Кадди, по моему мнению, – заметила мисс Эббот, – голова идет кругом не только при виде этих гиацинтов. – Она опустила книгу на колени и окинула миссис Диллингтон-Блик выразительным взглядом.
– О боже! – миссис Диллингтон-Блик снова залилась смехом.
– Что ж, – заключил отец Джордан с видом человека, который отказывается замечать очевидное, – пойду, пожалуй, прогуляюсь по палубе, посмотрю, что там творится.
Миссис Диллингтон-Блик стояла как раз между ним и двойными дверьми и широко улыбалась отцу Джордану. А он стоял спиной к Аллейну. Стоял неподвижно секунду-другую, затем обошел даму и вышел из салона. Все умолкли, впрочем, ненадолго.
Миссис Диллингтон-Блик обернулась к Джемайме.
– Моя дорогая! – воскликнула она. – Я догадалась, что это за человек. Он реформатор и скрытый повеса.
Тут из коридора вошел мистер Макангус, все еще в шляпе. И застенчиво улыбнулся всем пятерым пассажирам.
– Ну, все утряслось? – осведомился он с нервным смешком, очевидно, опасаясь давать более жесткое определение случившемуся.
– Сидим себе как птенчики в маленьком гнездышке, – радостным тоном сообщил Аллейн.
– Скажите, ну разве это не прекрасно, – заметил ободренный его ответом мистер Макангус, – осознавать, что теперь с каждым днем будет становиться все теплее и теплее?
– Да, просто замечательно!
Мистер Макангус описал перед корзиной с гиацинтами маленький танец, свидетелями которого они уже однажды были.
– Просто потрясающе, – произнес он. – Это мои любимые цветы.
– Вот как? – воскликнула миссис Диллингтон-Блик. – Тогда, пожалуйста, пожалуйста, заберите их себе. Я вас очень прошу. Денис отнесет цветы в вашу каюту, мистер Макангус. Буду счастлива знать и помнить, что они отныне у вас.
Он смотрел на нее растерянно и удивленно.
– Ко мне? – переспросил мистер Макангус. – Но почему именно ко мне? Прошу прощенья, вы так добры, и ваш поступок столь благороден, что до сих пор просто ушам своим не могу поверить!
– Но это так и есть. Я дарю вам эти цветы. Пожалуйста, забирайте.
Мистер Макангус явно колебался, затем пробормотал:
– Я потрясен. И, разумеется, просто в восторге. – Он хихикнул и склонил голову набок. – А известно ли вам, – начал он, – что это первый раз, самый первый раз в жизни, когда я получаю цветы от дамы? И что она вручает их мне по своей собственной воле! Причем мои самые любимые цветы! Спасибо вам. Огромное вам спасибо!
Аллейн видел, как растрогала эта речь миссис Диллингтон-Блик. Она радостно и без всякого кокетства улыбнулась мистеру Макангусу, а Джемайма тихонько рассмеялась.
– Я сам отнесу их в каюту, – заявил мистер Макангус. – Как же иначе. Отнесу и поставлю на маленький столик, и они будут так красиво отражаться в зеркале.
– Да, вам крупно повезло! – заметил Аллейн.
– Это уж точно. Так я могу их забрать? – уточнил он. Миссис Диллингтон-Блик весело кивнула, и он подошел к столу и ухватил огромную корзину с цветами красными руками с костлявыми пальцами. Он отличался страшной худобой, и еще Аллейн подумал, что он, должно быть, выглядел бы гораздо старше, если бы не красил волосы в этот странноватый каштановый цвет.
– Позвольте, помогу вам, – предложил Аллейн.
– О нет, нет! Я, знаете ли, человек очень сильный. Жилистый.
Макангус поднял корзину и на подгибающихся ногах зашагал к двери. Там обернулся и представлял собой в этот момент довольно забавное зрелище. Фетровая шляпа сдвинулась на нос, глаза часто моргали над качающимися стеблями гиацинтов.
– Подумаю над тем, как бы отблагодарить вас, – пообещал он миссис Диллингтон-Блик. – Сразу после Лас-Пальмаса. Ответный, так сказать, жест.
И он, пошатываясь, вышел в коридор.
– Он мог бы выкрасить волосы и в ярко пурпурный цвет, если бы захотел, – заметила миссис Диллингтон-Блик. – Такой душка!
Заслонившись книгой, мисс Эббот заметила не слишком музыкальным голосом:
– Что ж, будете ждать его ответного жеста. После Лас-Пальмаса.
Глава 5
До Лас-Пальмаса
Аллейн сидел у себя в каюте и листал материалы дела, которым занимался. Капитан Баннерман находился на мостике снаружи. Время от времени он проходил мимо иллюминатора Аллейна. Погода, как и предсказывал мистер Макангус, становилась все теплее, и через два дня «Мыс Фаруэлл» должен был прибыть в Лас-Пальмас. Волнение на море было сильным. Почти все пассажиры зевали, впадали в сонливость, принимали разные средства против морской болезни.
«Пятнадцатое января. Дом номер тринадцать по Хоп Лейн, Паддингтон, – читал Аллейн. – Берилл Коэн. Еврейка. Занималась торговлей вразнос. Иногда – проституцией. Внешность яркая. Хороша собой. Возраст – около двадцати шести. Рост пять футов шесть дюймов. Телосложение плотное. Волосы рыжие (крашеные). Была одета: черная юбка, красная кофта из джерси. Искусственное ожерелье (зеленого стекла). Обнаружена шестнадцатого января в пять минут одиннадцатого утра соседом по дому. Приблизительное время смерти: между десятью и одиннадцатью вечера накануне. Найдена лежащей на полу лицом вверх. Ожерелье порвано. Цветы (подснежники) на лице и груди. Причина смерти: мануальное удушение, возможно, предварительно преступник сорвал ожерелье. Сосед утверждает, что слышал, как посетитель выходил от нее примерно без пятнадцати одиннадцать. И пел. Арию “Маргариты с драгоценностями” из “Фауста”. Высоким мужским голосом».
Ниже следовало подробное описание комнаты, где нашли жертву. Аллейн пропустил все это и принялся читать дальше.
«Двадцать пятое января. Проезд близ Лэдисмит Кресчент. Фулхем. Маргерит Слэттерс, проживавшая в доме тридцать шесть А по Стэкхаус-стрит, Фулхэм. Лондон. Работала в цветочном магазине. Респектабельная женщина. Поведение скромное. Возраст тридцать семь лет. Рост пять футов восемь дюймов. Худощавого телосложения. Волосы темно-каштановые. Кожа светлая. Была одета: в коричневое платье, коричневый берет, перчатки и туфли. Искусственный жемчуг и вставные зубы. Возвращалась домой после службы из церкви святого Варнавы. Обнаружена в одиннадцать пятьдесят пять Стэнли Уокером, шофером. Приблизительное время смерти: между девятью и двенадцатью вечера. Лежала у входа в пустой гараж. Лицом вверх. Ожерелье порвано. Платье – тоже. Причина смерти – мануальное удушение. Цветы (гиацинты) на лице и груди. Когда ее видели в последний раз, цветов при ней не было. Альфрэд Бейтс, ночной сторож из близлежащего склада, слышал, как ему показалось, высокий голос, напевавший “Жимолость и пчела”. И было это, как он утверждает, в десять сорок пять».
Аллейн вздохнул и поднял глаза от бумаг. Капитан Баннерман как раз проходил мимо его иллюминатора. Судно то взбиралось на высокую волну, то соскальзывало вниз, горизонт то возникал, то исчезал из вида.
«Первое февраля. Проход между строениями причала номер два компании “Кейп”, док “Ройял-Альберт”. Корали Краус, проживала по адресу дом номер шестнадцать по Стип Лейн, Хэмпстед. Работала помощницей продавца в цветочном магазине “Зеленый палец” в Найтсбридж. Возраст: восемнадцать. Натурализованная австриянка. Живая, общительная. Рост: пять футов почти пять дюймов. Волосы светлые. Кожа белая. Была одета: черное платье, перчатки и туфли. Без шляпы. Розовые искусственные драгоценности (серьги, браслет, ожерелье, заколки). Взяла такси отвезти коробку с гиацинтами миссис Диллингтон-Блик, пассажирке “Мыса Фаруэлл”. Обнаружена вечером в одиннадцать часов сорок восемь минут капралом полиции Мартином Мойром. Тело было еще теплое. Приблизительное время смерти: между пятнадцатью и сорока восемью минутами двенадцатого вечера. Лежала лицом вверх. Чулки порваны. Украшения – тоже. Уши повреждены, видимо, преступник выдрал серьги. Причина смерти: мануальное удушение. В правой руке найден фрагмент посадочного талона на судно “Мыс Фаруэлл”. Цветы (гиацинты) на лице и груди. Дежуривший у трапа матрос с “Мыса Фаруэлл” утверждал, будто слышал, как кто-то напевал высоким мужским голосом. Туман на пристани был очень густой. Все пассажиры после посадки сходили на берег (согласно утверждениям все того же дежурного матроса), за исключением мистера Дональда Макангуса, который прибыл на корабль последним».
Аллейн покачал головой и придвинул к себе листок с неоконченным письмом к жене. Призадумался и стал писать дальше:
«… Так что вместо того чтобы уныло ломать голову над этими жуткими скудными и приводящими просто в бешенство обрывками информации, я предлагаю тебе следующее, дорогая. Присоединяйся и накапливай знания об этом деле. А я буду держать тебя в курсе и сообщать обо всех новых его поворотах, которые, как оптимистично считает Фокс в полете безудержной своей фантазии, непременно возникнут. Вот они, все перед тобой, и впервые за все время ты сможешь как следует развлечься и, да помоги тебе Господь, проследить за развитием расследования по этим записям. Вот первая и самая, возможно, главная проблема, над которой я ломаю голову: что общего могло быть между этими тремя несчастными женщинами? И вот тебе ответ: ровным счетом ничего, черт побери, если не обращать внимания на один факт. А именно: все они, подобно остальным девяноста процентам женщин на земле, носили фальшивые драгоценности. Во всех других отношениях между ними нет ни малейшего сходства – ни в физическом плане, ни в расовом или национальном аспекте, ни в поведенческом. Но с другой стороны, всех их настигла одинаковая смерть, и каждой жертве было оставлено разорванное ожерелье и это чудовищно циничное украшение из цветов. Да, и кстати, я обнаружил еще одно сходство, которое не сразу бросилось в глаза. А ну, попробуй догадаться, что это?