Констебль пригляделся к землистому оттенку коричневой краски. Местами краска казалась свежей и даже еще блестевшей, а по краям была тусклой, и создавалось впечатление, что нанесли ее уже давно. И полицейским снова овладело лихорадочное возбуждение. Он понял, что это значило.
Еще мальчишкой он любил наблюдать за работой в малярной мастерской, находившейся в той деревне, где он вырос, и успел немало узнать о свойствах красящих материалов. Например, если требовалось побыстрее высушить краску, то необходимо было разбавить ее не маслом, а скипидаром или другим подобным ему химикатом. Такая краска высыхала уже через час, но выглядела тускло, не имела привлекательного глянца. Однако, если разбавленную краску наносили на поверхность, прежде покрашенную масляным красителем, она быстро не сохла, и тогда создавался эффект неравномерности – высохшие участки казались матовыми, а сырые все еще поблескивали. Теперь констеблю Уолкеру стало совершенно очевидно, что повозку совсем недавно покрыли разбавленной коричневой краской, которая успела полностью высохнуть только по краям.
Как только его осенила эта мысль, констебль пристальнее вгляделся в боковину повозки. Да, так оно и было. Смутно сквозь коричневую краску проступали очертания прежних белых букв, ярко выделявшихся когда-то на синем фоне. Уолкер обрадовался, почувствовав несокрушимую уверенность. Ошибки быть не могло!
Констебль позволил телеге проехать немного дальше, все еще радуясь своей удаче. Но потом вспомнил, что при повозке должны были находиться четверо. Перечислялись высокий мужчина с песочного цвета усами, скуластый и с тяжелой нижней челюстью; среднего роста худощавый и похожий на иностранца человек с черной бородкой клинышком; и еще двое, чьи словесные портреты не приводились. Мужчина с бородкой сидел на козлах, но рослого и светловолосого рядом не наблюдалось. Кучер, по всей видимости, был из тех двоих, чью внешность описать не удалось.
Внезапно констеблю Уолкеру пришло в голову, что двое других могли пешком сопровождать повозку. Поэтому он позволил телеге продвинуться чуть вперед и стал внимательно изучать пешеходов, идущих в том же направлении. Он перешел на другую сторону улицы, потом вернулся обратно, но нигде не заметил никого, подходившего под словесный портрет светловолосого усача.
Между тем повозка продолжала неуклонно ехать на северо-запад, и констебль Уолкер следовал за ней, держась на достаточном расстоянии. Когда Холлоуэй-роуд закончилась, телега миновала Хайгейт и проследовала дальше по Грейт-роуд. К этому времени начали сгущаться сумерки, и констеблю пришлось сократить отставание, чтобы случайно не упустить объект из поля зрения при неожиданном повороте.
Так преследование продолжалось примерно четыре мили. Было уже около восьми часов, и констебль Уолкер с мимолетным сожалением отметил, что показ второй серии «Любовного соблазна» давно уже начался. Густонаселенные районы города остались позади. Пейзаж теперь стал больше напоминать пригородный, если не сельский. По обеим сторонам дороги тянулись богатые особняки, виллы, либо дома, рассчитанные на две семьи, между которыми попадались огороженные пустыри с объявлениями «Земельный участок сдается под застройку». Вечер был теплым и очень тихим. На западе еще краснела полоска закатного солнечного света, но ближе к востоку на небе показались звезды. Скоро должно было совсем стемнеть.
Внезапно повозка остановилась, и кучер спрыгнул на землю, чтобы открыть въездные ворота с правой стороны от дороги. Констебль поспешил спрятаться за живой изгородью в пятидесяти ярдах позади и замер. Вскоре он услышал, как телега снова пришла в движение, но жесткий, грохочущий шум колес по мостовой сменился более мягким, шуршащим звуком, когда они покатились по гравию. Уолкер прокрался вперед вдоль изгороди и видел, как висящий на повозке фонарь перемещается дальше вправо.
Узкий проселок ответвлялся от дороги в том же направлении прямо перед началом территории участка, на который заехала телега. Более того, подъездная дорожка проходила в каких-то тридцати футах от проселка, и, насколько мог судить констебль, дорожка и проселок находились под прямым углом к главной дороге и шли параллельно друг другу – дорожка в пределах частных владений, а проселок вне их. Констебль бесшумно шел вдоль густой изгороди.
Еще не окончательно стемнело, и полицейский смог разглядеть приземистые очертания черневшего на фоне неба дома. Его входная дверь располагалась под фронтоном крыши со стороны дороги. Она была распахнута, хотя внутри дома не виднелось ни огонька. Вдоль дома, примыкая к нему параллельно проселочной дороге, стояла стена высотой примерно в восемь футов. Она продолжалась дальше вдоль грунтовки, и в ней были устроены еще одни ворота. Дом находился совсем близко от проселка и не более чем в сорока футах от того места, где сейчас притаился констебль. За живой изгородью и почти вплотную к ней рос ряд невысоких деревьев.
Повозка стояла перед воротами в стене, и один из мужчин держал лошадь под уздцы. Приблизившись, констебль различил скрип отодвигаемого засова, и ворота открылись. Ни слова не говоря, мужчина провел лошадь с повозкой в глубь двора за домом. И створки ворот снова сомкнулись.
Дух авантюриста и искателя приключений взыграл в констебле, и он почувствовал неодолимое желание подобраться еще ближе и посмотреть, что будет происходить. Почти прямо против входной двери дома он заметил в живой изгороди узкую калитку. Стараясь не шуметь, добрался до нее, осторожно открыл и вошел внутрь. Потом, держась в тени изгороди и деревьев, проскользнул вперед и осмотрелся.
Забор вдоль дома протянулся еще футов на пятьдесят, где упирался в другую живую изгородь, устроенную под прямым углом к той, в тени которой прятался полицейский. Констебль все также осторожно прошел до поперечной изгороди и вдоль нее, пока не оказался рядом с забором.
В самом углу между стеной и живой изгородью стоял небольшой и очень грубо сколоченный летний домик, незаметный в густых сумерках, так что Уолкер попросту уперся в него. Когда констебль осмотрел его, ему в голову пришла идея.
С максимальными предосторожностями он начал взбираться по боковой стене летнего домика, тщательно проверяя прочность каждой доски, прежде чем поставить на нее ногу. Он медленно карабкался вверх и теперь, вытянув шею, понял, он может заглянуть даже за этот высокий забор.
Задний двор оказался изрядной длины, простираясь от угла, где сейчас находился констебль, вдоль дома и дальше на добрых семьдесят или восемьдесят футов. Зато в ширину он не превышал тридцати футов. Вплотную к противоположной стороне забора выстроился ряд подсобных построек. Большие двери одной из них – с виду похожей на конюшню или каретный сарай – были сейчас распахнуты, и оттуда лился свет. Перед дверным проемом стояла повозка.
Поскольку конюшня находилась в дальнем от него углу двора, Уолкер не мог видеть происходившего внутри. Он решил перебраться с крыши летнего домика на широкий каменный забор и крайне медленно, чтобы не наделать шума, прополз вдоль него ближе к главному дому. Констебль понимал невыгодность своей позиции, но потом сообразил, что находится в юго-восточной стороне двора и позади лишь полоса совершенно потемневшего неба и ряд деревьев, еще более затенявших его местоположение. Осознав, что едва ли может быть замеченным, Уолкер осмелел и продолжил ползти, пока не очутился почти напротив конюшни. Он постарался распластаться по стене и спрятать лицо, чтобы белая кожа не отражала свет лампы. Уолкер прикрылся рукавом своего красно-коричневого плаща и стал ждать.
Вскоре он все-таки заглянул внутрь конюшни, которая скорее напоминала каретный сарай. Это было совершенно пустое и просторное помещение с белеными стенами и цементным полом. На вбитом в стену кронштейне висел морской штормовой фонарь, и в его свете четко вырисовывалась фигура бородатого мужчины, спускавшегося со стремянки, установленной по центру. Его худощавый спутник стоял рядом.
– С крюком все в порядке, – сказал бородатый. – Я надежно прикрепил его к несущей балке. Теперь займусь подъемником.
Он исчез в соседней комнате, вернувшись с набором блоков и цепей. Со всеми этими нехитрыми техническими приспособлениями он снова взобрался на лестницу, что-то проворно делая под самым потолком. Затем стремянку убрали, и констеблю Уолкеру чуть ниже притолоки двери стал виден крюк подъемного устройства, висевшего на тонкой стальной цепи.
– Теперь загони телегу, – распорядился бородатый мужчина.
Повозка закатилась внутрь сарая, пока стоявшая на ней бочка не оказалась точно под крюком подъемника. Обоим мужчинам пришлось приложить немалые усилия, чтобы сначала обмотать бочку канатом, а потом, потянув за конец цепи, медленно поднять ее над телегой.
– Сойдет, – сказал бородач, когда бочка зависла над повозкой примерно в шести дюймах. – Можно выезжать.
Костлявый мужчина снова взял лошадь под уздцы и выкатил повозку из помещения, остановившись у ворот двора. Захватив с собой фонарь и оставив бочку висеть в воздухе, бородатый последовал за ним. Он закрыл двери каретного сарая, запер сначала на засов, а потом и на подвесной замок. Затем прошел к воротам и принялся возиться с их запором. Оба они оказались сейчас в каких-то пятнадцати футах от констебля, а он лежал, вытянувшись в струнку, едва осмеливаясь дышать.
Худощавый кучер впервые подал голос:
– С вас еще причитается, мистер. Как там насчет остатных наших деньжат? Надоть с нами расплатиться. А то как же?
– Хорошо, – сказал второй мужчина. – Тебе я отдам деньги сразу. А твоему приятелю заплачу, когда он сам сюда явится.
– Так у нас дело не сладится, – ответил худощавый агрессивно. – Я заберу долю своего дружка тоже. Когда еще он соберется в ваши края?
– Если я отдам его часть тебе, кто мне даст гарантию, что он не заявит, будто ничего от тебя не получал и не потребует денег снова?
– Какая вам там еще нужна харантия? Я дал слово, и все тут. Бросайте ломаться, мистер. Гоните монету, и я отправлюся восвояси. Токмо не берите в голову, что обойдетесь двумя фунтами. Мы подряжались для другой работы. Так что слушайте меня. Ежели хотите, чтобы мы про все помалкивали, придется раскошелиться. Вот и весь треп.
– Неслыханная наглость! Какого дьявола ты из себя строишь? На что намекаешь?
Кучер усмехнулся:
– Все только и знают, что ругаться на простого работягу. Только не надо строить из себя святую невинность. Мы же с вами не детишки сопливые и понимаем друг друга преотлично. Вам надоть, чтобы ктой-то начал задавать лишние вопросы? По десять монет на душу мне с приятелем, и мы забудем, как вас звать-величать, словно никогда в глаза не видели.
– Мой добрый друг! Ты, как я погляжу, совсем из ума выжил. Мне нечего скрывать. Все мои дела совершенно законны.
Но худощавый не унимался. Он игриво подмигнул собеседнику и сказал:
– Конешно, у вашей милости все законно. А то как же? Вот только выкладывайте по десять монет. Тогда оно выйдет еще законнее.
На какое-то время воцарилось молчание, которое вскоре нарушил бородатый иностранец:
– Ты, как я понял, вбил себе в голову, что с бочкой что-то неладно, так? Уверяю тебя, ты ошибаешься. Здесь все чисто. Но, должен признать, если ты начнешь болтать раньше следующего четверга, то я проиграю свое пари. Так что давай уговоримся: я плачу вам по пять фунтов каждому, и ты можешь забрать долю своего друга.
И он отсчитал несколько монет, зазвеневших у него на ладони.
– Можешь взять или уходить ни с чем. Больше не получишь. Мне тогда дешевле обойдется уступить в своем споре.
Сухощавый кучер помедлил, жадно разглядывая деньги. Потом уже открыл рот, чтобы снова начать спорить, но, видимо, какая-то внезапно возникшая мысль заставила его передумать. Он стоял теперь в нерешительности, посматривая на собеседника вопрошающим взглядом. Констебль Уолкер отчетливо видел в свете фонаря лицо с едва скрываемой сардонической усмешкой. Затем, с видом человека, обдумавшего проблему и принявшего трудное решение, кучер взял деньги и вернулся к своей лошади.
– Будь по-вашему, мистер, – сказал он, трогая повозку с места. – Коли считаете, что так выйдет по-честному, то я уж вас не подведу.
Бородатый мужчина закрыл за ним ворота и запер их, после чего вместе с фонарем скрылся внутри дома. Прошло еще несколько секунд, и удалявшееся шуршание колес телеги по гравию окончательно затихло. Наступила полнейшая тишина.
Пролежав без движения еще несколько минут, констебль Уолкер сполз с вершины стены и мягко приземлился на обе ноги. Он на цыпочках прошел вдоль живой изгороди, прошмыгнул в калитку и вновь оказался на дороге.
Глава 4
Полуночная беседа
В проулке констебль ненадолго задержался, обдумывая ситуацию. До этого момента он считал, что проделал все великолепно, мысленно поздравляя себя с редкостной удачей. Однако ему оставалось совершенно неясно, как поступить дальше. Разыскать ближайший полицейский участок и доложить обо всем местному начальнику? Или лучше позвонить в Скотленд-Ярд? А быть может, лично прямиком отправиться туда? Открывалась и другая – самая сложная, как и не слишком манящая возможность: остаться на месте, чтобы проследить за дальнейшим развитием событий.
Минут пятнадцать он не мог решиться, обдумывая все варианты. Наконец созрело разумное намерение позвонить для начала в свой участок и получить руководящие указания, но как раз в этот момент донеслись звуки чьих-то шагов. Не желая быть замеченным, он поспешно метнулся к калитке, прошел на противоположную сторону живой изгороди и занял позицию за тонким стволом одного из деревьев. Звуки слышались все ближе. Но кто бы ни приближался к нему, делал он это очень осторожно и, казалось, тоже шел на цыпочках. Человек миновал место, где скрывался полицейский, которому смутно удалось разглядеть фигуру мужчины среднего роста. Через несколько секунд шаги сначала полностью затихли, а потом мужчина, все так же крадучись, вернулся и остановился теперь рядом с калиткой. Наступила такая тишина, что констебль отчетливо расслышал, как незнакомец сначала зевнул, а потом сдержанно откашлялся, прочистив горло.
Последний вечерний отсвет пропал с почерневшего неба, но ярко засияли звезды. Ночь наступила безветренная, хотя воздух быстро остыл. Временам доносились обычные для такого времени суток звуки: отдаленный лай собаки, шуршание какого-то зверька в траве, изредка шум мотора автомобиля, проезжавшего по основному шоссе.
Проблема, стоявшая перед констеблем, со временем решилась сама собой. Он не мог двинуться с места, пока у калитки дежурил другой наблюдатель.
Уолкер прикинул, который может быть сейчас час. Уже половина девятого или даже позднее. Ведь было примерно восемь, когда повозка свернула с дороги, а с того момента, он был уверен, минуло никак не меньше получаса. Его отпустили для отдыха до десяти часов вечера, и ему вовсе не хотелось опаздывать на службу, хотя при сложившихся обстоятельствах у него было веское оправдание. Но все же он невольно начал воображать сцену своей явки с опозданием, холодную злость сержанта, угрозу подать на него докладную, а потом объяснения и полная перемена в манере поведения командира…
Легкий щелчок со стороны ворот, которые вели к подъездной дорожке, заставил констебля вздрогнуть и вернуться мыслями к своему реальному положению. По гравию захрустели уверенные и тяжелые шаги быстро шедшего человека, приближавшегося к дому.
Констебль Уолкер обошел дерево, чтобы не попасть под луч света, какой мог появиться из-за двери. Между тем визитер добрался до крыльца и позвонил.
Несколько секунд спустя над входом включилась лампочка, и дверь открыл бородатый брюнет. На ступенях перед ним стоял крупный, широкоплечий мужчина в темном плаще и мягкой фетровой шляпе.
– Привет, Феликс! – воскликнул гость. – Рад видеть тебя снова дома. Когда ты вернулся?
– А, это ты, Мартин! Входи. Я приехал в воскресенье вечером.
– Я у тебя не задержусь. Наоборот, нужно, чтобы ты пошел к нам четвертым для партии в бридж. С нами Том Брайс, и он привел с собой друга, молодого юриста из Ливерпуля. Ты ведь придешь, верно?