Он пишет недурно, говорим мы о посредственном писателе. Его наивысшее достижение – выпустить недурно написанную книгу. Надо быть поистине посредственным, чтобы жить с таким знанием. Чтобы цепляться за такую жизнь, точнее сказать, только чтобы не быть мертвым.
Очередь в книжном магазине была вполне приличной. Сначала шел дождь, потом засветило солнце. Люди стояли до самой двери, но все-таки поместились внутри. Для автора бестселлера это не очередь. Это не очередь на улице, заворачивающая за угол, нет, обычная очередь, какую можно ожидать у писателя, внимание к которому последние десять лет снижается. Много женщин среднего возраста. И возраста гораздо выше среднего, должен я с сожалением сказать, – женщин, ради которых уже никто не обернется.
Я взял из стопки один экземпляр «Года освобождения» и пристроился в конец очереди. Передо мной стоял мужчина. Единственный мужчина, кроме меня. По всему было видно, что он стоял, как говорится, не сам по себе, а с женой, как мужья посещают вместе с женами ИКЕА или мебельный бульвар. Сначала такой муж терпеливо изображает интерес к ортопедическим кроватям или комодам, но уже скоро начинает тяжело вздыхать и бросает все более безнадежные взгляды в сторону касс и выхода, как собака, которая после долгой поездки в машине наконец чует лес.
Поэтому вашу книгу держала в руке его жена, а не он. У женщин больше времени, чем у мужчин. Выключив пылесос, они раскрывают книгу – вашу книгу – и начинают читать. И вечером в постели они все еще читают. Когда их муж поворачивается на бок и кладет руку им на живот, поближе к пупку или под грудью, они отталкивают эту руку. «Не мешай, еще одну главу», – говорят они и продолжают читать. То у женщин болит голова, то у них месячные, то они читают книгу.
Я опять не сделаю даже попытки описать ваше лицо. Лицо, которое вы подняли ко мне, когда я положил на столик свой экземпляр «Года освобождения». Достаточно заметить, что вы посмотрели на меня так, как смотрят на человека, которого когда-то видели разве что за прилавком. За прилавком аптеки, например, или за кассой, и вдруг эта девушка просто идет вам навстречу по улице: лицо знакомое, но неизвестно откуда. Без контекста прилавка, бритвенных лезвий и болеутоляющего узнать это лицо невозможно.
– Это для кого-то? – спросили вы, как спрашивали и у тех, кто стоял передо мной.
Между тем вы посмотрели на мое лицо. Лицо, которое показалось вам знакомым, но которое вы не смогли распознать.
– Нет, это для меня самого.
Вы надписываете книги авторучкой. Авторучкой, колпачок которой вы после каждой подписи или личного посвящения снова завинчиваете. Вы боитесь, как бы она не засохла. Вы и сами боитесь засохнуть – к такому заключению мог бы прийти дешевый психолог, чтобы потом попросить вас рассказать что-нибудь о ваших родителях и о детстве.
– И ваше имя?..
Колпачок уже снят, авторучка повисла над титульным листом книги, и мне в голову пришла какая-то мысль. Я смотрел на вашу руку с ручкой, на вашу старую руку с отчетливо видными жилками. Пока вы продолжаете дышать, кровь продолжит переносить кислород к вашей руке – и вы сможете сидеть за столиком в книжном магазине и подписывать недурно написанные книги.
И вот о чем я думал: я думал о вашем лице над лицом вашей жены, о вашем лице в полутемной спальне, о вашем лице, которое медленно приближается к ее лицу. Я представлял себе это с ее стороны, как она видит ваше приближающееся лицо: водянистые старческие глаза; белки уже вовсе не белые; смятые, потрескавшиеся губы; старческие зубы – не желтые, а скорее серые; воздух, проходящий между этими зубами и достигающий ее ноздрей. Такой запах иногда слышен, когда море отступает и на берегу остаются только водоросли и пустые раковины мидий.
Этот запах так силен, что перекрывает обычный стариковский запах – подгузников, дряблой кожи, отмирающих тканей. Всего чуть больше трех лет назад была ночь, когда она, должно быть, видела во всем этом будущее. Ночь, когда она решила, что ребенок от этого неприятно пахнущего лица сможет стать вкладом в будущее.
Что ваша жена видела будущее, я еще могу понять. Но какое будущее видели вы? Она видела ребенка, который будет расти сначала внутри ее тела, а потом вне его. А вы? Как вы представляете себя самого возле ограды начальной школы, среди молодых матерей? Как хотя и старого, но знаменитого отца? Иными словами, обеспечивает ли вам ваша известность право на склоне лет плодить детей?
Потому что – какое у нее будущее, у вашей дочери? Чтобы понять это будущее, вам достаточно бросить взгляд на календарь. Никакого будущего там нет. В лучшем случае уже к середине школы она останется только с воспоминаниями о своем отце. Прямо в середине так называемого трудного возраста. Того самого трудного возраста, в котором ее мать постучалась к вам тогда в качестве редактора школьной газеты.
Я назвал свое имя, и вы снова посмотрели на меня взглядом, в котором отдаленно просвечивало узнавание, – будто вы слышали смутно знакомую песню, но вспомнить имя певца или певицы не могли.
Ваша авторучка царапнула по бумаге. Потом вы подули на чернила, прежде чем закрыть книгу, – и я ощутил запах. Вас уже почти нет. Подпись, автограф в начале книги отделяют вас от могилы и забвения. Потому что об этом мы тоже должны поговорить: о будущем после вашей смерти. Разумеется, я могу ошибаться, но у меня такое впечатление, что все пойдет быстро. В южных странах мертвых хоронят в тот же день. Из соображений гигиены. Фараонов заворачивали в куски материи и погребали вместе с их самым дорогим имуществом: любимыми домашними животными, любимыми женщинами… Я думаю, это пойдет так. Великое забвение начнется в тот же день. Вас похоронят вместе с вашими произведениями. Конечно, будут выступления, и отнюдь не малых сих. В газетах по полполосы или даже по целой полосе будет посвящено значению ваших произведений. Выйдет собрание ваших сочинений в семи томах – в твердом переплете, в шикарном издании, на которое уже сейчас можно подписаться. Тем дело и кончится. Уже скоро отдельные тома этого шикарного издания станут попадаться на букинистических рынках. Люди, которые на него подписались, по каким-то причинам не придут забрать очередной том – или сами тем временем умрут.
А ваша жена? Ах, еще некоторое время она будет играть роль вдовы. Может быть, она даже примет свои обязанности всерьез и запретит возможному биографу цитировать вашу личную переписку. Но очень уж реалистичным такой сценарий мне не кажется. Защита переписки – это скорее для старых вдов. Для вдов без будущего. Ваша жена молода. Она уже вот-вот начнет думать о жизни без вас. Вероятно, она и сейчас постоянно об этом думает.
И к тому времени, когда вашей дочери исполнится восемнадцать и пора будет подавать заявление, чтобы получить официальный документ (паспорт, водительские права), ее будут просить продиктовать фамилию по буквам. «Я дочь такого-то», – может быть, добавит она. «Кого-кого?»
Да, так это и кончится. Вы продолжите жить не в своих произведениях, а в ребенке, которого на старости лет привели в этот мир, – в точности как все.
Наверное, вы заметили, что до сих пор я крайне тактично обходился с вашей дочерью как с частным лицом. Так, например, я ее не описывал. В ситуациях, когда она физически присутствовала, я оставлял ее без описания. На фотографиях в гламурных журналах иногда делают лица детей знаменитостей неузнаваемыми, чтобы защитить их частную жизнь. Так и я умолчал о том, что ваша дочь тоже была при позавчерашнем прощании. Я помню, как она махала вам через заднее окошко такси. С моего балкона была видна ее машущая ручка. Ее личико я тоже видел, но описывать не буду.
И в ваши совместные ужины я ее тоже не включал, потому что вы сами ее тоже не включаете. Ваша жена укладывает вашу дочь в постель, прежде чем вы принимаетесь за ужин. Безмолвный ужин. Разумеется, вы совершенно свободны в своем решении покормить дочь заранее, одну, а потом уложить ее спать. Есть супружеские пары, которые думают, что таким образом они что-то поддерживают – что-то из романтического времени, когда они были еще вдвоем. Без детей. Но что будет дальше, когда ваша дочь подрастет? Удовлетворится ли она, подобно своей матери, этим безмолвием? Или, как все дети, будет бомбардировать вас вопросами? Вопросами, которые могли бы быть полезными для вас. От которых вы могли бы стать более цельной личностью – уже сейчас, хотя ей еще нет и четырех.
Бывают войны, при которых под огонь попадают исключительно военные цели, а бывают такие, когда мишенью становится любой. Вы, как никто, знаете, какие войны я имею в виду. Вы пишете о них. Слишком часто, на мой вкус. Вот и ваша последняя книга опять возвращается к войне. Объективно говоря, кроме войны, у вас нет других тем.
И тут я перехожу к главному вопросу дня: что делает война с посредственным интеллектом? Или, иными словами, что делал бы этот самый посредственный интеллект без войны?
Я мог бы помочь вам с новым материалом. Женщины и дети между тем размещены в бомбоубежище. Ничто больше не мешает мне вручить вам новый материал словно на блюдечке. И то, что при этом я рассматриваю вас как военную цель, можете считать комплиментом.
Впрочем, это не совсем новый материал. Лучше было бы сказать о старом материале под новым углом зрения.
Теперь я иду домой.
Сначала я почитаю вашу книгу.
Сегодня утром вы встали раньше, чем обычно. Особенно чем по субботам. Когда я услышал, что вы в ванной, будильник возле моей кровати показывал девять часов. Судя по звукам, в душевой кабине у вас поддон из нержавеющей стали и регулируемая головка: когда вы открываете кран, струи воды стучат, точно свежий весенний ливень по пустой металлической бочке.
Закрываю глаза и вижу, как вы осторожно пробуете, не слишком ли вода горячая или холодная. Наверное, вы тогда уже раздеты, полосатая пижама аккуратно висит на спинке стула. Потом вы входите в душевую кабину. Гул водяных струй по стальному дну становится тише. Теперь я слышу только обычный плеск воды по обнаженному человеческому телу.
В принципе, вы все-таки больше похожи на человека, обычно принимающего ванну. Я имею в виду бесконечное купание. С отдушками и маслами для ванны, а после – мазь или крем. Ваша жена, которая приносит вам бокальчик вина или портвейна. Ваша жена, которая садится на край ванны, опускает руку в воду и делает пальцами маленькие волны. Наверное, вы прячетесь под толстым слоем пены – чтобы не наводить ее на ненужные мысли. На мысли о смертности, например. Или об авторских правах, которые после смерти автоматически переходят к прямым наследникам.
У вас есть пластмассовый кораблик? Или уточка? Нет, не похоже. Подобных фривольностей вы себе не позволяете, даже в ванне ваша голова продолжает думать о вещах, которые большинство людей сочло бы выше своего понимания. А жаль. Упущенная возможность. С горами пены и корабликом можно поиграть в «Титаник»: капитан «Титаника» в роковую ночь пренебрегает всеми предупреждениями об айсбергах, корабль с задранным ахтерштевнем почти вертикально уходит в ледяную воду.
На что я считаю вас способным, так это пускать ветры. Сильные ветры со множеством пузырей, которые выходят наверх будто с раскатами грома и пробивают брешь в айсберге из пены для ванн. Но сомневаюсь, что это вызывает у вас смех. Я вижу серьезное лицо. Серьезное лицо писателя, который все в себе, даже свои собственные ветры, принимает всерьез.
Так или иначе, а сегодня утром вы в виде большого исключения решили ограничиться душем. Несомненно, у вас должны быть на то причины. Может быть, вам куда-то нужно и вы торопитесь. Может быть, это связано с тем, что вы дома один и не сможете никому сообщить, если почувствуете себя плохо. Вы стали бы не первым писателем, встретившим смерть в ванне.
Я думаю о вас, пока вода струится по вашему телу. Не слишком долго, потому что приятными эти мысли не назовешь. У меня такое впечатление, что старые люди вообще предпочитают душ, потому что так им не приходится видеть свое тело. Вы должны меня поправить, если я ошибаюсь. Очевидно, у вас с этим нет никаких трудностей. Очевидно, вы его хорошо выдерживаете – зрелище тела, которое всеми своими складками и морщинами заранее указывает на ближайшее будущее, когда его не станет.
Насколько я могу отсюда определить, ваша жена никогда не принимает ванну. Хотя уж ей-то стыдиться нечего. Перед зеркалом, под водой, полуприкрытая наскоро наброшенной махровой простыней – не важно, – она может собой любоваться. Но она никогда не стоит под душем больше двух минут.
Лично мне жаль. Я не каменный. Я мужчина. В течение этих двух минут я часто думаю о ней, как сейчас думаю о вас. На стуле тогда висит не пижама, а белая махровая простыня или махровый халат. Сама она между тем стоит в душевой кабине. Она закрывает глаза и поднимает лицо навстречу водяным струям. Она приветствует прикосновение воды к векам – как восход солнца, как начало нового дня. Она коротко, но энергично встряхивает головой. Капли воды слетают с ее мокрых волос. Где-нибудь в углу душевой кабины или у самого окна на мгновение появляется маленькая радуга.
Вода стекает вниз по ее шее. Можете быть спокойны, я не стану вдаваться в подробности того, о чем думаю потом. Я не стану осквернять ее красоту – не из уважения к вашим чувствам, а из уважения к ней.
Итак, собственно душ продолжается всего две минуты. Но после этого она еще очень долго остается в ванной. Чтобы заниматься всякими делами, как я полагаю. Иногда я фантазирую, что` это могут быть за дела. Иногда я задаюсь вопросом, фантазируете ли вы еще когда-нибудь о таких вещах или уже не принимаете их во внимание.
Сегодня утром я сомневаюсь в новом материале. В новом материале, с которым мог бы вам помочь. Вчера вечером я прочел вашу книгу, отсюда и сомнения. Да, в самом деле, я за один раз прочел «Год освобождения». Я сознательно не использую таких слов, как «за один присест» или «на одном дыхании», – просто я начал часов в семь вечера, а в полночь закончил. Не то чтобы я не мог вашу книгу отложить или, более того, хотел узнать, чем она кончится. Нет, это было нечто иное. Так случается иногда в ресторане: закажешь не то блюдо, но стыдишься оставлять слишком много на тарелке и все-таки съедаешь больше чем достаточно.
Трудно сказать что-либо определенное. В сущности, со всеми вашими книгами у меня было одно и то же. Откусываешь кусок и начинаешь жевать, но невкусно. Проглотить стоит усилий. Между зубами остаются мелкие кусочки. С другой стороны, это и не так ужасно, чтобы подозвать к столику официанта и на повышенных тонах потребовать у него отправить блюдо обратно на кухню.
Думаю, что все гораздо проще: поглощение неудачного блюда тоже обогащает наш опыт. Мы съедаем с тарелки все. Мы чувствуем, как желудок противится тяжелой работе. Может быть, чтобы упростить ему задачу, мы выпиваем еще чашку кофе с рюмочкой спиртного.
Около полуночи, отложив «Год освобождения», я еще ненадолго включил телевизор. Пошныряв по разным каналам, я наконец завис на канале Национального географического общества США. Мне повезло, там шла программа, которую я всегда смотрю с удовольствием. «Секунды до катастрофы», об авариях на воздушном транспорте. Там показывают, как пассажиры – ни о чем не подозревающие пассажиры – убирают ручную кладь на багажные полки у себя над головой и пристегивают ремни безопасности.
Иногда начинается раньше. При регистрации. Пассажиры ставят чемоданы на весы и получают посадочные талоны. Они предвкушают заслуженный отпуск или встречу с далеко живущими родственниками. Но мы, зрители, уже тогда знаем, что их песенка спета. Что все отменяется.
А в то же самое время где-то в другом месте аэропорта, у пирса D14, заправляют горючим «Боинг-737» компании «Санни эйр» и проводят его последнюю проверку. Техники не обнаруживают «ничего необычного», как они потом заявят членам комиссии по расследованию. Между тем большинство составных частей самолета, разбившихся на десятки тысяч мелких кусочков и разбросанных на территории в десятки квадратных километров, будут найдены и выловлены с огромных морских глубин при помощи новейшего оборудования. В свободном ангаре специалисты комиссии по расследованию заново собирают самолет, как мозаику из десятков тысяч элементов. Это продолжается многие месяцы. Когда их работа закончена, результат все еще похож не на самолет, а на картинку-загадку. Летать он, во всяком случае, больше никогда не будет. Его склеили только для того, чтобы установить причину катастрофы. Была ли то техническая поломка или человеческая ошибка? Что показывает черный ящик? Что мы почерпнем из последних переговоров командира с диспетчерами?