Лоскутная философия. Идефикции - Игорь Олен

Лоскутная философия

Идефикции

Игорь Олен

© Игорь Олен, 2020

ISBN 978-5-4493-0312-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Понял надуманность бытия вокруг, потому что, кроме как разумом, мир мог статься иным путём: грёзой, памятью и любовью. Коротко, счастьем.

2

Уильям Оккам (1285—1349). Этот логик, монах-францисканец, говаривал, что Господь всемогущее и свободное существо и над Ним нет законов. Поэтому мир мог статься иным. Что есть вокруг – есть случайно, необязательно; значит, волею Бога может смениться.

3

Истин не знаю. Мыслю о первых и о последних вопросах, веруя, что для этого я не хуже, чем кто вообще никаких проблем знать не хочет либо считает, что знает их назубок.

4

«Устроил Бог рай в Эдеме, что на востоке; и поместил Он там человека, коего создал.

Произрастил Бог всякое древо, красное с виду, годное в пищу, и древо жизни посреди рая с древом познания зла-добра.

Из Эдема река струит орошения рая, и разделяется на четыре.

Та, что Фисон, обтекает Хавилу, в коей есть золото;

золото славное; там бдолах с камнем оникс.

Та, что Гихон, обтекает всю Куш;

а река Хиддекель протекает в Ассирии. А четвёртую звать Евфрат.

Человека Бог поселил в саду при Эдеме, чтобы возделывать и хранить его.

Заповедал Бог: ты от всякого древа ешь;

но от древа познания зла-добра, ты не ешь с него; ибо, как с него вкусишь, смертью умрёшь» (Быт. 2, 8—17).

5

В прежней России всем не хватало, и всю нехватку дали ста лицам, дабы хватало.

6

Видел раз дамочку, прожила долго в Вене, дочка министра. Только что с Нила, хвастает селфи. Ликом смазлива, вся в бриллиантах, дышит парфюмами. Строчит вирши про «родину», про «добро» и «духовное». Любит якобы Бога.

«Бога какого? – кто-то ей. – Декалога? Нагорного?»

«Я?.. Я Бога любви!» – пищит. И запела акафист.

Как же ей не любить Его, Кто дал сытость, золото, виллы?

Но, вопрос: Бог, что, держится вот такою «любовью» пустопорожних?

7

Мёртвые. Христианам и иудеям: много ли правды в библии? Стоит библии верить? Коль она вымысел – тщетны веры и упования и нас минет жизнь вечная. Или библии верить частью? мерить рассудком, чтобы понять, где истины, а где вздор косных предков, грезивших глупости? Лейбниц думал: вера от разума, – да ведь он столь капризный, этот вот разум, много чего найдёт недостойного самого себя. И получится, что, коль в библии враки, лжива культура, коей тщеславимся. Ведь культура от врак – двусмысленна. Или всё, что в ней скверного, – от врак библии? что хорошего – то от истинных непреложных зёрен?

С этих позиций разум не примет факт, что рай был. Изучен район Евфрата, скажет нам разум, рая не найдено. Трою, скажет, нашли, Шумер нашли, рая нет. Религии вознесли рай в небо, так как постигли, что он отсутствует. Вздорна мысль, что, когда человек съел с древа познания зла с добром, – умер, разум добавит. Так что библейское: а «от древа познания зла с добром не вкушай, умрёшь», – байка, скажет нам разум. Верьте, мы живы, скажет нам разум. Глупо оспаривать, что у смерти есть признаки: неподвижность с распадом. Мы, скажет разум, с виду румяные, ходим, всячески мыслим. То есть мы больше, чем просто живы, скажет нам разум: наша жизнь, по сравнению с жизнью флоры и фауны, обладает сознанием. О, недаром изрёк Декарт: «мыслю – значит я есмь», – фундируя, что мышление в пользу качеству жизни. Мы, сознавая жизнь, есмь реальней, как бы в квадрате.

Вот в чём твёрд разум, и не собьёшь его. Он брат логики, а её не обманешь. Коль сердце бьётся – логика выведет, что скорее ты жив, чем мёртв… Подчеркнём, что «скорее», как знак сомнения, появилось в глоссарии разума относительно только что, от открытий науки. Стало быть, разум будет твердить: мы живы, – вплоть что откажется рассуждать на тему.

Но он забывчив. Кажется, века три назад Р. Декарт писал, что наличествуют, кто мыслит, – так судит логика. Вывод значил, что у природы отняли атрибутику жизни, вздумав, что она мёртвая. Чтó не мыслит, решил Декарт, то не есть. Он хотел сказать, что наличествует, лишь чтó мыслит. Дуб не наличествует (как птица, сходно и камень). Яркий мыслитель и гений разума заключил, что деревья и кошки и остальное – мёртво. Он решил, что природное лишено субъективности и в нём действуют лишь механика, что оно «протяжённость», а не живое. Мёртвое. Оттого, мол, природу можно драть люто. Звери не чувствуют. Так что если эмпирик сболтнёт спьяна, что природа жива-де, – всё это глупости. Эмпирический человек, – врач, слесарь или бетонщик, – просто невежда и не сравниться с мудрым философом, познающим мир. И действительно, философия ищет ключ всего. Я поверю Декарту, но не бетонщику. А Декарт вдруг обрёк мир на казнь, исключив человечество и, конечно же, Бога (Кой, по Декарту, верный коллега наш по разделке природного).

Из концепции следует, что не все люди живы, ибо не каждый в принципе мыслит. Люд философию мнит собранием вздора и бежит мысли, точно инфекции. Взять провинцию современной России, где вместо книжного лишь развалы с раскрасками, жёлтой прессой и фэнтези, чтоб не мыслили.

Знать, библейское, что отведавший плод познания станет мёртвым, вовсе не выдумка и имеет посылки, коль гений разума отказал в свойствах жизни целой природе и человечеству, кроме мыслящих.

Р. Декарт даже тем, кои мыслят, дал статус жизни лишь от отчаянья. Он и сам мыслить начал с отчаянья, в состоянии сверхсомнений, детищ отчаянья. Вот второй постулат: «сомневаться во всём». Он во всём – усомнился. Он всё отверг, вникаете? Бытие роз и женщин, неба и жизни и остального. В том, что имеешь, трудно извериться. Нигилизм уместен, коль обладание смутно, призрачно.

Откровеннее, он признал, что ничто в мире не существует; если и есть – в испорченном виде, ложном. Он не считал за жизнь ту бессмыслую жизнь, что ведут сосны, зяблики и филистеры. Оттого что, наверное, помнил миф об иной жизни, истинной. Раб не будет звать жизнью свой жалкий жребий. А наш философ даже и вольный мир счёл могилой, ведь обнаруживший, что вокруг мало жизни, мнит, что всё кладбище. У философа был один просвет из-под этой над ним гробовой доски – разум. Разум Декарта, всё. И в него, в этот разум, он прокричал вдруг: «Мыслю – значит я есмь-таки!» И Платон считал, что мы словно под спудом. Все мы в пещере, мыслил он, маясь в мире не меньше, чем Р. Декарт…

Прикрикнуть бы на обоих, как одна девушка на Фалéса в древнее время: дескать, домудрствовал, что не видит реального под ногами и спотыкается, дурень. Я бы поверил ей, столь рассудочной девушке, но она с её смёткой сгинула без следа, жаль… Девушки, может, вовсе и не было, раз не мыслила, как сказал Декарт; хохотала, невестилась, ела каши и – сгинула.

А проблема осталась.

Что же, не лгал Бог? После падения от познания зла с добром мы все умерли? Наше здешнее бытие иное, чем в раю было? Ибо зачем в нас, рай потерявших, столькая боль по нём, что мы все – весь наш век – рвёмся к роскоши и обилию, увлечённые странной грёзой о крае, где было всё?

8

Spring

9

Мы как бы очень есть, но нас нет. Жили мы лишь в раю; здесь мы живём условно.

10

Много гламурного, мелкого… Всё не нужно. Нужно великое человеческое отчаянье: мировая трагедия. Лишь отчаянный ужас пробудит суть, попранную культурой.

11

Шутки от Рóтшильда: много денег – это когда в них запросто прятать книги.

12

Кузанский. О виденьи Бога: «Так я увидел: место, где обретаешься без покровов, есть стена рая как совпадение антиномий, в коем Твой мир; а дверь туда охраняет дух разума, он не даст войти до победы над ним. И виден Ты по ту сторону совпадения антиномий, но не по эту».

13

Некогда на земле был рай, мир странный. Там всё – «добро зелó», растолковывал Бог. Настолько превосходил рай наше, что сам Таити либо другой «земной рай» с тем подлинным не сравнится. То, что там было, трудно представить, столь необычно. Всяк из нас, угодив туда, не усмотрит знакомого; например, дня и ночи; там, совпадая, день и ночь составляли иное, превосходящее наше зрение. Птицы пели там слаще лир, но наш слух ничего бы не слышал. Жизнь и смерть совпадали там, потому-то ни первая, ни вторая не походили на здешние жизнь и смерть. Круг там был пирамидой, горы и выси были долины; море там было также и сушью, суша годна была как для рыб, так для трав морских, впрочем, также слонов; а те были там всем – и вишней, коя имела тысячи сущностей, содержа в себе и являя качества нефти, розы, коралла, утки, улитки. Вишня была – не будучи. Коль была она в произвольный миг розой или улыбками, как считать её вишней? Там всё случалось, то есть, из всякого.

Странен рай!

Там сто миль умещались в вершок; шаг там длился парсеки. В точке, в единой, там было всё, – обратно, там всё из точек. Солнце там можно было потрогать, хоть оно огненно. Рай был цикл превращений, строивших чуда. Там глупо молвить: стой, миг, ты дивен! – нет, новый миг был краше. Воспринимающий исполнялся там чувством в каждом мгновении, а не ведал двух-трёх отрадных чувств за весь век свой, как у нас принято. Жизнь была там и смертью, но и бессмертием. Правил не было, ведь закон – это что повторяется, а поскольку в раю свобода, нормам там невозможно быть, и они, раз в раю всё имелось, были престранные: дважды два там порой было три, чаще – семь либо пять биллионов, а временами просто горохом. Правило исключённого третьего (верно А иль не-А) означало там, что не-А одновременно было Г, также будучи хлеб, обращавшийся в фиту. Там не годилась логика Лейбница, Аристотеля либо Бэкона, и у Гегеля шансов не было. Потому что одно там с прочим не спорило.

Что могло бы там спорить, коль одноврéменно там всё было и не было, то есть всё было нуль и одно было всем, не будучи? Раз там волк, то, на первый взгляд, был разлад между ним и агнцем. Только какие же антиномии в разобщённо слиянном? Речь о наличии в раю агнцев, бабочек, гор условна. Нет там ни первых, ни девятнадцатых, а сто пятое – было, коль соглашалось быть. Там кипел турбулентный вихрь жизни. Наш разум хлипок, дабы вместить эдем.

Там ни в чём нужды не было. Нет нужды у чего-нибудь в чём-то, если чего-нибудь и является одновременно разным: гладом и пищей, волком и агнцем, небом и лужей. Там и нужда была. Полнота допускает также и нужды, сходно как прочее. Но нужда была заодно избытком, что понять сложно, да и не нужно.

Рай непостижен.

Там поселил Бог Еву с Адамом. Но! поселил не вообще в миру, а в раю.

Бог дал людям лишь рай, не мир.

И, как трудно о рае, сходно же трудно знать об Адаме и Еве, об их специфике. Ведь в раю, отличавшемся странностью и отсутствием нормы, люди – не как мы. Органы и привычки созданы нормой, коя устроила анатомию с психикой. Но Адам был иной. Жил вольно, нормы не ведал. Поэтому он мог – всё. Он шёл, не касаясь почв; говорил он красивей, чем пел Карузо; длань его одновременно крылья; глаз его множество, как у Аргуса, и вся плоть была зрением, слухом, мыслью. Он двигал звёзды и не носил «риз кожаных». И не он подчинялся законам, если случались эти законы, – те подчинялись. Да, он действительно был «по образу и подобию» Бога.

Мы суть иные; нет полной схожести современных нас с Богом или с Адамом. Схожи мы – с первородным грехом, от коего наши предки рая лишились. Се из трагедий не обсуждается, и о ней все молчат.

14

Мятежник. Первый философ. Что в раю было? Жизнь. Человек там был дивен; мы б ужаснулись Красе его; там Краса без изъяна (рай безызъянен). Было там всё в Одном, а Одно было Всем. Ни форм, ни времени. Но потом нечто вздумало быть особо и отделилось. Это был умысел с предикатом «мужской» – Адам. Он себя счёл «добром». Всё прочее, пребывавшее в райских свойствах, сделалось «злом». Он черпал в «зле» корм «добру», – раем вскармливал, то есть, умыслы. Он разбил рай на вещи, в выдуманный строй космоса, и тот строй был условный, не первозданный.

Так Адам бился с раем. Он творил личностный специфический «добрый» мир по своим представлениям. Но его мир был лжив, раз гибнул. Ибо чтó гибнет, по Шопенгауэру, ― неистинно. С сочинённых вещей пошла война всех со всем; фальшь злобна и агрессивна.

В общем, Адам изводил рай. Он зиждил в принципах, в коих мыслил, и антипод его, первозданная суть, противился. Это был бой аналогов, но один хранил райское, а второй ладил свойское.

В результате Адам создал свой мир, моральный (мир от «добра» и от «зла»). В познании «зла» с «добром» он свёл райские свойства в габитус Женского, как дано оно афродитами и венерами древности плюс красотками дня сего. Стал желанным не рай, но знание «зла» с «добром», изменение истин в лад своим мыслям. Первый философ – это Адам.

15

Бог всем дал шанс быть. Каким быть: сиреневым, жёлтым с продресью, – наша воля.

16

Там у них – власть, герои, руфи, израили, яшахейфецы, Сорос в роскоши, а у нас катавасия вкруг Тебя? Нас «любящий», что ушёл? почему не хотел понять, что мучения, что терпел Ты лишь сутки, здесь у нас вечны? Да ради «малых сих» в онкологиях пусть остался бы! Или снова трёп, что потом всем рай и что мучатся для «добра», мол? Знать, предпочтительней убеждать быть нищим, чем бедных чад спасать? Пусть их мучатся? через тернии к звёздам?! Что, ближе сытые, кто накрещивают лбы, ведая: их кошель – против слов Твоих и есть те, кто как будто отвергнуты, оттого что мошна их полнёхонька, но сие, мол, издержки дел подражать Аврааму, предку святому, чтоб «хорошо» было с сиклями, со скотом да с рабами. Ты их не трогаешь! Знают сытые: Ты сошёл кончить с бунтами, дав рабам и отверженным вместо жизни – смесь из «любви» с «потом» в Царстве Божием. А в меня Ты вцепился, ибо я ни в «любовь» не влип, ни в «потом»; но, промежник, я внутрь Тебя попал, как бы я паразит, глист в Боге! Поедом ем Тебя, и, когда Ты повалишься, я возрадуюсь и пойду вперёд! Ибо чувствую, что есть место, где не ступал Твой след и не ступит и где ОТВЕТЫ.

17

Цель жизни – радость. Стала бы напрягаться жизнь, зная, что развивается для труда, мук, войн? Вряд ли. Эрос поэтому – высшее наслаждение и мерило благ, свет в мраке жизни, всё нами чаемое; вообще всё. Фрейд райский эрос – как волю к жизни ради блаженства – мыслит фундаментом бытия (sic!), кое не вышло.

Краток срок счастья, до первородной вины (см. библия, глава третья). Предок наш ущемил рай, то есть он создал секс как подделку эдема, как эрзац эроса. Он затеял мир от «добра» и от «зла»; он мир этот строил пóтом и кровью. Труд в результате создал культуру как она есть сейчас. Получается, прессинг эроса создал мир, где живём теперь и какой мы и Фрейд мыслим ценностью большей, чем счастье рая…

Только и Фрейда вдруг пробивала боль по эдемскому. Он писал, что полезность культуры спорна, если сравнить с потерей.