В женском М видит хаос. Это мужскими «светлыми» мыслями Ж изолганы. М-идеями исказился мир, ибо Ж, став рабыней М, порождает плоть в лад идеям. М очень долго, тысячелетия, браковал гены рая ради подобного его смыслам, сделав Венер – Милосских, а равно Книдских. Рай назван хаосом, зло – добром, негатив – позитивом, истина – ложью, прелесть – уродством. М есть враг райского. В мире М всё есть ложь. Что зло М – то для Ж явно доброе. Где для М аморальность – там для Ж истина. М для Ж значит смерть.
Достаточно. М разводит Милосских, Ж в ответ – Виллендорфских1 дев, нужных Богу и раю, а не мужским мозгам.
88
Так как мораль – свод правил, то принуждает нас видеть, лишь чтó позволит. Значит, моральный мир – клок вселенского. Много, значит, в моральный мир не вошло: в нём даже любовь моральна, – стало быть не полна. И вправду, разве полна любовь с нравственным и этически-статусным добронравным партнёром? Ведь в этом случае отсекалось запретное, что считалось безнравственным. А его что, нельзя любить? Можно. Да и полезно в первую очередь.
Здесь второй вопрос, кардинальный: может неполная, ограниченная любовь сеять полную безграничную жизнь? Не может.
Вот потому-то мы живём мало. Эрос, поэтому, ключ не только к улучшенной – но и к Жизни вообще. Фильтр в эросе, вроде этики, возбраняет бессмертие. Имморальность же увлекает нас в круг безмерности качеств, мер и возможностей.
89
В книге – нудные, скрупулёзные, в русле странных задач наррации с препирательствами с самим собой, с миром, с обществом, с Богом, с Кем я, наверное, разбираюсь с рождения и теперь достиг вех критичных. Массам я чуждый. Кой прок в словах, твердят, в самоедстве? что спорить с Богом? надо быть цельным, надо в реальность-де; человек ведь творец, ура! нужно действовать! скажем, в блоге пиарить кошко-корм «Вискас», тени от «Avon» либо идеи Рассела, церкви, справед-едросов.
Проще, конечно, взяв свечку в храме, яро креститься, веруя не в Христа, а в себя. Проще, роясь в политике и возясь в экономике, прилагая к ней тайный свой интерес, мнить, что служишь «народу», кой всегда дальний фон, удобрение в твой розарий. Проще, вопя: «Умру, но Россия навечно!», – знать, что умрёшь-таки в неком частном удобствии (а не в общей мгле), заработанном ловким промыслом.
Я иной, зритель сгинувших пéрмей2, мемфисских пирамид, гомеров. Вот что я знаю: Богу на всё плевать. Он не видит нас, громоздящих культуру. Он всё разрушит. Он ждёт в пустыне всех нас заблудших.
Боже, помилуй!
90
Понял, как истина возникает. Промельком. Без того чтоб корпеть над ней в философских трудах и в диспутах. Включишь радио, там фрагмент из романа, – не Достоевского и Толстого с их геморроями, а клубничка про Рэмси, главного в лавке, кто девушек-продавщиц «не щиплет, в отличие от поганца Джека»… Вот ведь задача! В чём её цели? Отповедь щупать девушек? Или девушкам нужно, чтобы их щупали? Здесь, скорей, идеал homo sapiens – грёзы чистой моральной «любви», решившей, будто мужчина, чтоб щупать девушку, должен взять её в жёны.
91
Мы живём так, как мыслим. Если воюем и убиваем, лжём, подличаем – значит мыслим войну, смерть, подлости больше, чем остальное. Рознь – в сущности человека, в мыслях его, в воззрениях, в утверждении зла с добром. Человек есть лицо войны, её форма и претворенье.
92
Что меня манит странное? Взять «добро» или «зло». Что «зло» и «добро»? Я видел их? Нет, не видел. А меж тем видели их почти все. На шоу, несть им числа, и в буднях с пеной у рта доказывают своё «добро» и готовы внушать его оппонентам (ясно что «злым») насилием (см. «добро с кулаками»). Ишь ты, запал какой! Для чего битвы с призраком? Ведь сказала патристика, что «зла» нет. Христиане, верим патристике? «Зло» не есть самосуще – вот лейтмотив её. Это как бы нехватка меры «добра».
«Добра», кстати, тоже нет, а есть чёс про «добро» и выдумки. Бог, источник патристики, чтó сказал: что на свете всё «хорошо» (Быт. 1, 31), к тому ж запретил знать «зло» и «добро» вообще (Быт. 2, 16—17).
То есть их нет. Совсем. Ни «добра» и ни «зла». Есть данность. И поразительно, что, забыв её, люди бьются за домыслы относительно «зла-добра» и деянья ради сих домыслов.
93
Мир гниёт и в нём нет надежд. Мир пора отрицать. Ницшеанства тут мало. Нам коренной, титанический слом бы! Гуннов каких-нибудь и вандалов! Нам коренную Россию бы! Недоделали. В результате – вещное счастье, будь оно проклято… Может, чушь всё: Русь, мессианство? Может быть, главное – сикль библейский? Рубль, йена, доллар?
94
Мы вовне всех. Мы так живём, точно видели истину и ничто вокруг нам уже не в пример. Мы истину видели? Где? в Евангельи? Много там о любви, прощении и незлобии. Но ведь мир-то иной. Иное всё. Как нам жить, чтоб и Богу, и миру, если Бог «не от мира» есмь? Мы загадочно сердцем нашим в раю и судить должны как попавшие в хлев судили б от чистого… Но нельзя судить: Бог изгнал прародителей за суд истины «злом» с «добром». И Христос велел не судить. Велеть-то велел – да сгинул.
95
Всяк ценен в мере, в коей заслуживает знак вечности. Парафраз из Ф. Ницше.
96
Не сплю с Рождества, – с него не живу по-прежнему… Что испытывал Бог, бывший вечно (стало быть, и до Собственного Рождества, как я до болезни) и изменивший вдруг Сам Себя входом в мир, как и я изменён болезнью? Он появлялся в мир, когда я уходил. Рождался судить мир – я ж судил его вырождением. Мы поэтому родились день в день: Бог в зло – а я вон из зла (значит, в истину?). И вот в этом миру, из какого исчезну, где прожил много, я, как младенец, не разумею вдруг ничего почти, ни к чему не могу приложить свой опыт. И до-рождественского меня не избыть пока новому, неизвестному, кем я стал.
97
Не посылается лишь тебе. Жизнь, шанс проявить себя, синекура изрядная – сразу всем. Но из них кто-то всех упреждает. Раз, третий, пятый взял кто-то первым – и олигархом стал. Прочие? Их беда: ведь давалось на равных, подсуетились бы… Подыми я сикль – и моя жизнь не так пошла б, по-иному, а, как я бедствовал, то от худшего к лучшему; взбогател бы вдруг, преисполнился целями.
Я не поднял сикль. Вот каков я. Все мы такие: род мой, дед, прадеды. В нас – заскок слыть духовными, бескорыстными, с принципами, мол, этики, хоть нам жуть нужны доллары, и поболее. Масса их нам нужна! и собственность: мы хотим быть чиновными и имущими. Но мы страшно больны, чада догм о «добре» и о «зле» и «нравственном». В результате мы нищи.
98
Если я жив на вид, то затем что я думаю, мысль творю. Я вне мысли отсутствую, мертвен. И не болезнь казнит, но я мёртв, ибо сил и желаний жить нет. Нет – чувств… Умел ли я жить вообще? Я в стадии перетянутых струн, лишь лопнуть. Так, во фрустрации стережа смерть тела, мыслями я игрался в жизнь, делал вид, что живой-де. Ёрничал. Я вник в тайну, что и не жить уж можно, быть неживым почти – а и будто бы жить притом, стоит лишь сознавать. Вот так. Чужесть жизни сознанию вскрыл я, выяснив: в жизни мёртв почти, я, загадочно, в мысли жив ещё, почему и не труп. Мысли даже мощней в больном. Оттого мне пришло: а не мысли тот вирус, кой, паразитствуя на живом, жизнь губит? Вспомнится детство в роскоши чувств – и видится, что сейчас ты без чувств не вполне живой, а лишь есмь умом; что враждебна мысль жизни, паразитична, ибо является, лишь пожрав жизнь. Попросту, мысль мертвит; и хвалёный «разумный» наш выбор – страшен. Да и Сам Бог, клянясь: «Я есмь Жизнь», – Бог, в Кого только верить, ибо абсурден Бог, Сам кладёт рамки разуму, постижимый лишь тайной. Стало быть, мысль – безжизненна? Полумертвие, значит, звать homo sapiens?
99
Мысль. Христос был гносеологией с онтологией. Христианство – психическая терапия.
100
Плебс, добродетельный, благонравный, твёрдо держащийся догм и норм, то есть спёртый моральным грузом, думает о бессмертии? Вот те на! Законфузится он в бессмертии, покраснеет, как мак, со стыда сгорит, ведь за гробом жуть аморально. Все там раздетые, обнажённые до своих тайных мест. Там высшие моют пол низшим, пигалиц чтят как старцев; там убийц ценят; шлюхи там лучше девственных девственниц, а Иуда там в славе. Там нравы Бога, а не людские.
101
О, никакой народ не отзывчив на вышнее, не охотлив до грёзы внедрить миф в жизнь, не распахнут для бездн, как русские. В нас неразвитость в преимущество неких тайн (взять лейбницев, чистопробный их интеллект, вещающий о сверхумной абстракции, то итог – в буржуазном уюте), – если точнее, для постижения неких тайн и сквозь них испытания всеглобальных идей провождением странной жизни на грани, как бы не тут уже, чтоб энергия направлялась не к скучному дважды два будет столько-то или к штудиям Гегеля (сим «духовностям»), но к немыслимым сфинксовым откровениям, отчего племя русских как бы юродиво, изумляя себя и свет.
Мы враг западной деловитости и восточной недвижности. Мы являем им, что не это суть, что оно мало пользует, что не техникой и традицией делать жизнь, не Эйнштейном и Буддой, что это – к гибели и что жить без машин и карм лучше. Мы всё изведали: Вавилон громоздили, вырвались в космос, вызнали, из чего мы, атомы пользуем…
Но БОЛЬНЫ И УМРЁМ.
Нам, русским, ваше не нужно. Нам нужна жизнь. Жизнь Вечная.
Скуден разум наш, но велик дар инакости, вплоть до чужести миру. Мы в ожидании и, юродствуя, указуем путь. Мы в делах апатичны, ведь для нас истинно, лишь к чему мы назначены. И мы ждём, не издаст ли клич, чтó нас наняло в изначальные давности, чьи мы духом и плотью. Да, мы бездельны, а если дельны, то лишь во вред себе, ибо ведаем ложь деяния и что мелко и пагубно жить в делах.
Пусть работают, чтоб нажить капитал и чваниться; в этом Смысл Мировой… И хоть все юдо-англо-саксонского племени, наставляющие, для чего и как жить, холят Смысл Мировой – мы урок даём, чтó их принципы, воплощая их до конца, где видно, что – ничего в них нет. Нет даже жизни; есть лишь мираж её. И от тяготы жить на грани, то есть нигде, от пошлости Мирового их Смысла мы часто пьём, пьём дико, только б избыть тоску.
102
Отчего я зациклен на первородном грехе?.. Не модно? Вот понаучнее: отчего я зациклен на сломе разума, быть имевшем в райском континууме, когда Ева с Адамом, съев плод добра и зла, изменили тренд знаний (гносеологию с онтологией)?
Оттого что хочу жить лучше.
Я решил, что для этого надо двинутся вспять, в рай, к древу познания, дабы, бросив там первородный грех, повернуть к древу Жизни. Я хочу жить. Я верю: мы, съев плод знания зла с добром, умерли, как сказал Бог и повторил ап. Павел, что, мол, вошла в мир смерть и мы все согрешили в предке Адаме.
103
Что я? Зачем я? Чтоб, по Хайдеггеру, в наши дни профанации всеглобальных масштабов мыслить возвышенно – значит действовать самым подлинным, самым истинным образом, хотя с виду бесплодным.
104
«Умная», «креативная». Здраво мыслит, пишет про «нравственность», про «духовность», про «идеалы» и про «культуру», мол, в «половых отношениях»…
Слышу: «умная», «креативная», а тем паче «моральная», – рвёт меня! жду степного нашествия и стенания вульв под членом, брызжущим спермой и обдирающим с них «культурность»! Мне бы неумных и незашоренных, что живут собой и берут, что в их силах, не ожидая сниманий шляп, комплиментов, роз, уверений и романтической фальши, вовсе не нужной М, так и Ж в потаённой их сущности.
О, была одна! Я мог запросто подозвать её и молчать без турусов, рекомендуемых всеми своднями. Я мог просто сказать ей: ты не ахти, есть лучшие, – и она принимала всё без обид. Мог пить с ней, пить и ласкаться. С ней было вольно, и я общался без уверений, что, мол, люблю её. «Мы имели друг друга не останавливаясь, зверьём в норе…» Это женщина. А других, креативных, – я их всех раком. Я так – культурных, благопристойных. Раком их – лучше. Здесь одна тайна. Знайте, религии, что нам дали мораль, – мужские. Иудаизм от женского очищает декретами о «нечистом» и сегрегацией в синагогах. Сходно ислам с половой сегрегацией, как в Иране. Плюс христианство с сим: «муж глава жены» (Еф. 5, 23). Ибо женщины, что прельщают сознательно, понаслушавшись сводней, вроде Сягузи, суть псевдо-женщины, ведь мораль, как и разум, дело мужское. Клитор их больше, вульва сдвигается на второй план, к анусу, отчего их ловчей брать сзади. Думаю, перво-женщина простиралась от вульвы, что и была лицом. Перво-женщина была вульвой. Эти же – клиторы, что мутируют в фаллосы. Для чего видеть нечто, что, изощрившись в умственных ковах, сделалось фаллос? Их только раком.
105
Вот ведь как вдруг бывает и выясняется, почему мир таков.
В нём А-вы.
Взял бы и бросил всё в этой дерьмо-вселенной. Ан, пройдёт блонда да соловей споёт – и жить хочется. То бишь есть ещё формы, думаешь. Мир тоска, но раз формы в нём – значит быть должно светлое.
Сходно тексты от А-ва. Маешься в сводах глупых советов прытких актрисок, в зауми блогерш, лезущих в рейтинги, в адвертайзингах лифчиков… Вдруг мелькание: Достоевский, Спиноза… Может, серьёзное, – мыслит ум, – в мировом словоблуде? И будто веет блондовой девой, что украшает мир. И читаешь текст. Грамматично и гладко, стильно, занятно. Острые шутки: «духless» cо «срачем», «фейсбук-вконтакте для звездо-пёздных», «офис-планктоны»… Вдруг отчего-то «пень Достоевский с быдлоратурой». Точно клин в темя. И понимаешь: ларчик-то пуст совсем, лишь мемичность и гладкость, стильность и модность, а блондовитость в нём – тень от сгинувшей Сущности, апокалипсный «конь блед». И постигаешь: подлинно, мир – тоска беспредельная и гордиться в нём нечем, коль Достоевский, мнением А-вa, – «быдлоратура». Тот Достоевский, кто, как и Ницше, духотворил мир.
Равное ищет равное. А-в нашёл в Достоевском, сложном и трудном, равное А-ву. «Пёзды», «планктоны», – что клеймит автор, но главным образом занят сим, – нам свидетельство, что у быдла в кумирах тот же «планктон» и «пёзды»… может, и «Духless», главная книга «умного» быдла, духless которой – вождь верхоглядов уровня А-вa. «Пёзды», «планктоны», в том числе «духless», – это суть то, с чем А-в вправе вести борение. Достоевского – ни к чему сюда. Он чужой духless-пёздо-планктонной мысли. Сколько та в океан ни гадит – ей не засрать его.
106
Мой стиль – вопли забытых ценностей.
107
Страны, где мы живём. Есть страны, где неприлично быть почитаемым, значимым. Потому-то Исайя бегал обросший, голый по городу. Потому-то Христос и пропал в своих. Потому-то Антоний скрылся в пустыню, а Симеон, что Столпник, тридцать семь лет вис в небе… В общем, есть страны, где неприлично быть вообще.
108
С ума сошла моралистская сволочь вслед за хозяйкой – ханжеской властью. Вышли запреты на обнажённость. Пятна цензуры – на аморальной-де части мира. Свинским туманом «дум об устоях» крыты Скотт, Фидий и Достоевский плюс М. Булгаков как аморальные. Это принято взлётом «духа», «нравственных принципов» и «традиций высокого», вдруг достигнутых при великом вожде России.
Падшей ментальности врождено скрывать свои мерзости: властолюбие, страсть к наживе, чёрную зависть, злобу к свободному, безответственность, алчность, наглость, развратность, лживость с холуйством и ограниченность. Они строят мир, где фальшивое свято, Божие гадко. Властные нравственны, Достоевский и Фидий – жуть аморальны. А вместо Бога – Дума Святая с Роснравнадзором… Гон на гигантов пошлых пигмеев.