Второй раз Эвелина запела по пьяному делу уже после войны, в голодном 47-м, когда в самом начале месяца «потеряла», как считала сама, не обвиняя никого, с кем ехала в набитом битком холодном трамвае, сразу все продуктовые карточки, которые выдавались на месяц вперёд.
Погибнуть ей и её маленькому сыну Вовке не дали соседи и сослуживцы, неожиданно взявшие шефство над ними. Ежедневно, по нескольку раз приходя в их дом, приносили кто хлеб, кто кашу, кто яблоко. У кого что было. А иногда и остывший за время пути борщ.
Женщине не нужно было объяснять, что значило оторвать в то голодное время лишний кусок хлеба от своей семьи…
Случались и другие, более мелкие истории – причины грустных песен, но о них как-то не помнилось.
А вот последний раз в памяти остался. Тот «песенный запой» произошёл с нею уже в конце пятидесятых, когда она совсем уж отчаялась покинуть с сынишкой угловую холодную комнату в опостылевшем дощатом бараке, получив очередной решительный отказ от железнодорожного начальства в квартире в готовом к сдаче, четвёртом по счёту ведомственном доме.
Словом, всё её «песенное творчество» было не от хорошей жизни, и Эля не хотела вспоминать то, что было с ним связано.
***
Вчера из-за аварии на узловой станции их состав отправили на переформирование, подцепив часть вагонов к другим поездам. А девчонок и её саму вернули по домам с попутными рейсами. Так что в пути она в этот раз была совсем недолго: чуть более четырёх суток.
Открывая ранним утром входную дверь в пустующую двухкомнатную квартиру на первом этаже, Эвелина очень хотела, чтобы случилось чудо и из своей комнаты выглянул сын, Володька. Она почти явственно услыхала его голос:
– Привет, ма! Как съездила?
Женщина даже зажмурила глаза от радостного ожидания.
Но… чуда не случилось. Её Володенька теперь далеко от неё. В Западной Сибири, на комсомольской стройке, куда он уехал со своими друзьями-сослуживцами сразу после демобилизации из армии.
Сын служил на Тихоокеанском флоте долгих четыре года. Время тянулось медленно, превратившись для женщины в настоящую пытку, в ожидание очередного коротенького письма. И вот, наконец, её роднулька вернулся!
Эвелина не находила себе места от радости и гордости за него, повзрослевшего, настоящего мужчину! А как шла ему флотская форма! На груди у сына горела медаль и знак «За дальний поход».
Каждое утро он делал зарядку во дворе, а потом обливался по пояс холодной водой, и от его разгорячённого тела шёл пар. А после он аккуратно и тщательно гладил брюки, добиваясь идеальной стрелки, чистил одёжной щёткой пиджак и драил до блеска, как на флоте, полуботинки чёрным гуталином.
Она не успела даже наглядеться на него, как вдруг сын объявил ей, что уезжает вновь. Теперь на сибирскую стройку!
Повесив на вешалку в коридоре синий форменный китель и сбросив с усталых ног опостылевшие дорожные туфли фабрики «Скороход», Эвелина поспешила открыть окна в комнатах и на кухне: в квартире стоял запах пыли и спёртого воздуха.
Войдя в комнату сына, женщина привычно заскользила глазами по стенам. На них весели фотографии Вовки и его сослуживцев. Ребята в морских бушлатах и бескозырках. Их лица светлы и беззаботны. Ребята смеются.
Рядом боксёрские перчатки и фото кумира всех мальчишек мира – великого американского боксёра Кассиуса Клея, ставшего после принятия ислама Мухаммедом Али.
А вот и фотографии популярных актёров: отечественных и иностранных. Среди всех выделяется своей юной красотой американская актриса Дорис Дэй.
«И откуда у него эта фотография?» – задумалась Эвелина. А потом вдруг вспомнила, что ближайший друг Владимира, Пашка, работает в студии кинопроката и после смены очередной ленты снабжает его фотографиями актёров и целыми фрагментами фильма, унося их прямо с рекламных стендов кинотеатров. Качество фотографий удивительное!
На них неведомая чужая жизнь. И лица людей какие-то иные, отличные от наших…
Ах, как хотелось Эвелине такую невестку, как на фотографии! Женщина вновь вернулась взглядом к Дорис. Ведь её Володьке уже 25 лет! Глядишь, и появился бы у сорокатрёхлетней бабки свой внучок или внученька! Как страшно быть бабкой в такие годы, но ведь иначе и внуков не понянчишь!
Эвелина вздохнула, вспомнив свою непутёвую жизнь: замуж выскочила чуть не после школы, да только бабьего счастья ей так не досталось. Хорошо хоть, сына заимела в законном браке!
Да и было ли оно вообще, счастье-то? Родителей своих она не помнила: умерли оба, когда она ещё была совсем маленькой. Только бабушку свою, которая и вырастила её, помнила и любила. А о других родственниках слышать от неё как-то не приходилось. Всех их, если когда-то и были, унесло лихолетье тридцатых да сороковых годов.
Женщина оторвала взгляд от стены с фотографиями.
В следующий момент она застыла в оцепенении: форточка в комнате была распахнута настежь, а окно и вовсе лишь прикрыто на один шпингалет. Стоявший же прежде на Вовкином столе бобинный магнитофон «Комета» бесследно исчез. От него остался, словно нарисованный на коричневом дерматине, чистый от пыли чёткий квадрат, ясно говоривший о том, что на этом месте что-то прежде стояло.
«Украли!» – обмерла Эвелина Генриховна. Её ноги подкосились, и тело обессиленно опустилось на стул.
Кроме магнитофона и пальмы в квадратной кадке, в их с сыном квартире красть было нечего. Но «дерево», как называл пальму Владимир, стояло на своём месте. А вот «Кометы» не было.
«Что ж я сижу? В милицию надо заявить!» – подхватилась Копейкина.
***
Июльский день догорал, постепенно остывая. Ветер стих, как всегда к девяти вечера, и в воздухе стала разливаться приятная вечерняя свежесть.
Принарядившаяся молодёжь высыпала на улицу. Девчонки, вернувшиеся домой с работы и учёбы, накрутили на головах невообразимые причёски (как в иностранных кинолентах), достали туфли на высоких каблуках и мини-юбки. И заспешили на улицу, где юные чаровницы с замиранием сердец ловили восхищённые взгляды парней.
– Вот это да! – вздохнул Женька Калинин, украдкой поглядывая на изменившихся до неузнаваемости девчонок, сбившихся в стайку у второго подъезда. – Эх, сейчас бы танцы устроить! Да только музыки не достать! – сокрушался парень.
Женька давно неровно дышал к стройной симпатичной Галке, соседке по подъезду, носившей на голове, не в пример своим подругам, аккуратную чёлку – девушка с самого раннего детства занималась художественной гимнастикой во Дворце пионеров.
Для парня она была особенной, не похожей ни на кого из девчонок двора. Темноволосая, с точёной фигурой и лёгкой походкой стройный красивых ног. Казалось, что девушка не идёт вовсе, а плывёт по воздуху над асфальтовой рекой. И парень мечтал только о ней!
Он и сам занимался спортом, посещая Дворец и пытаясь найти себя то в одной, то в другой секции единоборств. Но, вообще-то, спорт, а особенно боевой, его интересовал мало: драк и конфликтов хватало и в повседневной жизни. Просто он хотел быть поближе к своей тайной любви. Парень всё планировал вызвать девушку «на разговор», но… не решался. Да и как найти повод? Подкатиться так просто не позволяла мужская гордость!
– Танцы, так танцы! Это мы запросто устроим! – отозвался местный заводила и непререкаемый авторитет среди всех юношей двора Педро.
Ребята поглядели на своего вожака с нескрываемой надеждой.
По-настоящему юношу звали Петром. Загорелый и крепкий, с гибким телом, он был ещё и бесстрашен. За особые заслуги, проявленные в уличных мальчишеских боях, и справедливость к нему сразу прилипло новое прозвище из недавно прошедшего в кинотеатрах города приключенческого фильма «Ихтиандр».
Да и как могло быть иначе? Ведь в той знаменитой киноленте злодея, почти что предводителя морских разбойников, Педро Зуриту так талантливо и романтично сыграл такой же юный и удивительно милый и притягательный, несмотря на отрицательную роль, Михаил Казаков!
А, как известно, сила воздействия отрицательного примера всегда мощнее положительного, тем более в бесшабашной молодой жизни.
– А где мы музыку возьмём? – недоумевал Женька.
– У Вовки же магнитофон «Комета»!
– Но ведь он в Сибирь уехал и мать его, тётя Эвелина, в поездке! Как же мы магнитофон-то добудем?
– Очень просто: я форточку открою и через неё в квартиру залезу! Они ведь на первом этаже живут!
– Знаешь, Педро, может, не надо? – засомневались ребята. – А то ещё не поймут да подумают, что украли магнитофон. Ещё чего доброго, кражу припаяют!
– Да ладно вам! Кто подумает? Чего припаяют? – передразнил Педро. – Если бы Вовка не уехал, а был здесь, разве бы он пожадничал и не дал нам свой магнитофон? – урезонивал своих друзей парень.
– Ну, ясное дело, дал бы, – дружно согласились ребята.
– А после танцев я его снова на место верну, мне на работу выходить во вторую смену, так что выспаться я ещё успею! Тётя Эвелина приедет ещё не скоро. Никто ничего и не узнает! – заключил парень.
– Ну, ладно, давай! – согласно загалдели друзья.
При помощи перочинного ножа форточка открылась без особого труда, и худенький, с осиной талией Пётр проник в квартиру на первом этаже. А уже через минуту вожделенный магнитофон стоял на подоконнике распахнутого окна.
Как только заиграла музыка, Женька, решившись, двинулся в сторону опустившей глаза Галины.
Всего через несколько минут во дворе уже кружили нарядные молодые пары, а люди постарше, открыв окна своих квартир, любовались ими, со слезами на глазах вспоминая свою так безвременно прерванную войной юность.
Глава 2
– Тебе чего не ясно, Клыков? Хреново работаете! Где посадки? Кто план за вас выполнять будет, посторонний дядя, что ли?! Или все хором забыли, сколько уголовных дел нам нужно открывать за месяц?! Если забыли, напомню: не менее десяти! А сколько открыто? Всего три!
Начальник отделения милиции, Брякин, маленький и толстый майор, уже третий раз за совещание поднимал со своего места наиболее опытного из всех своих работников, старшего оперуполномоченного, капитана Клыкова и выговаривал ему за всех сотрудников сразу.
Раньше, до назначения Брякина на должность начальника районного отделения города, они с капитаном работали вместе, сидели в одной комнате и даже дружили. Всё изменилось после неожиданного возвышения майора, когда вдруг бывший приятель перестал быть таковым.
Его перерождение при переходе из обычных сыскарей в разряд «небожителей» было столь резким, что удивило даже видавших виды сотрудников. Худощавый прежде офицер как-то сразу обзавёлся животиком, залоснился и изменил походку с обычной на неторопливо-вальяжную.
А главное, напрочь перестал понимать сослуживцев, словно бы они говорили с ним на китайском языке, действуя по классической поговорке: я – начальник, ты – дурак! Философия жизни: ничего не попишешь!
Чем дольше продолжался начальствующий инструктаж, тем больше распалял сам себя Брякин, и его требовательный голос время от времени срывался на неприличный фальцет. По всему было видно, что он упивается своей значимостью.
Сотрудники угнетённо молчали, считая что-либо говорить в своё оправдание бесполезным занятием. И слушали затянувшийся диалог старших:
– Так месяц только начался, – попытался оправдываться подчинённый, – разве за десять дней больше дел откроешь?
– А вот я посмотрю, лично проверю, сколько ты выдашь к концу месяца дел! – пригрозил ему майор.
«Ну и тварь же ты, Костя!» – подумал о своём бывшем кореше Клыков, но промолчал. Сзади его дважды дёрнули за китель сослуживцы: молчи, мол.
***
– Ну, какого чёрта он ко мне прицепился! Где я ему столько дел наберу – рожу, что ли?! – достал из кармана пачку «Беломора» Клыков, когда в сопровождении более молодых сослуживцев вернулся в свой кабинет после служебного совещания.
Милиционеры дружно закурили, расстреляв пачку папирос своего старшего коллеги, подвергшегося, как они считали, незаслуженному разносу.
– Ну, так это ж твой дружок бывший! – напомнили они капитану с беспощадным простодушием.
– Да уж, дружок, мать его! – замысловато выругался тот, жадно затягиваясь куревом.
Он вспомнил, как ещё несколько лет назад они с Брякиным вместе ходили на танцы в центральный городской парк культуры и отдыха. Чтобы не привлекать внимания окружающих, решили снять милицейскую форму и явились на танцплощадку в гражданском платье.
Девушек было намного больше, чем ребят, и холостые милиционеры уже приглядывали себе потенциальных подруг, как вдруг неизвестно откуда навалилась довольно агрессивная подвыпившая компания. Человек пять или шесть парней.
Хулиганы вели себя вызывающе и сразу же стали приставать к девушкам, задирая ребят, с которыми те пришли на танцы.
Кто-то не стерпел и ответил, и началась яростная потасовка, угрожая разрастись во всеобщее побоище. На танцплощадку заспешили дежурившие в парке дружинники. Со всех сторон раздавался резкий свист их милицейских свистков.
Клыков хотел было вмешаться, разнять дерущихся или даже задержать кого-то особенно ретивого, удостоверение было при нём, как вдруг его крепко схватил за руку приятель:
– Надо двигать отсюда, пока не появились наши коллеги! – прошипел Брякин, отчаянно вращая головой из стороны в сторону. Лицо его раскраснелось от напряжения.
– Но ведь мы же милиционеры! – опешил Клыков.
– Район не наш. Зачем нам чужие проблемы? – тянул Брякин к выходу товарища, воровато озираясь по сторонам.
От той истории у мужчины остался неприятный осадок. Прошли годы, а он всё не мог для себя решить, что это было: трезвый расчёт будущего карьериста или обычная трусость?
В дверь постучали.
– Кто там, входите! – недовольно возвысил голос Клыков.
«Ни хрена покурить спокойно не дают, мать твою!» – мысленно, выругался опер.
Дверь приоткрылась, и на пороге появилась незнакомая с испуганным лицом женщина. Она была одета в синий форменный китель работника железной дороги, а густые белокурые волосы, сбившиеся на сторону, явно свидетельствовали о том, что недавно на её голове находился головной убор.
– Простите, – сказала незнакомка, заглядывая в комнату и нерешительно переминаясь с ноги на ногу, – я хотела сделать заявление.
– Заходите, гражданка, и закрывайте дверь! – скомандовал Клыков. – Сквозняк устроили, – недовольно добавил он, вылавливая ожившие на столе бумаги.
Он ещё не отошёл от недавнего совещания, и его щёки горели от негодования.
Женщина несмело переступила порог и проследовала к столу оперуполномоченного.
– Заявление, значит, хотели сделать? Так делайте! – хмуро предложил ей капитан, с силой давя в пепельнице отчаянно дымящую папиросу.
– Я проводница юго-восточной железной дороги, Копейкина. Вернулась сегодня из рейса и обнаружила, что из дома украли магнитофон сына.
Незнакомка замолчала, нервно теребя в руках тот самый головной убор, который был на ней ещё минуту назад, – форменный берет.
– Как, то есть украли? То есть почему вы решили, что украли? – поправился милиционер.
– Вынесли через окно!
– Вы вот что, гражданка, присаживайтесь и расскажите всё толком!
***
– Ну, на фига ты, Женька, всё время назад плёнку перематывал? Кто тебя просил? Вот смотри, как её зажевало. Теперь целый час будем разматывать, да ещё порыв в двух местах! – Педро и Евгений хлопотали над магнитофоном, осторожно вытягивая из аппарата пучок запутавшейся в его недрах плёнки.
Сгустились поздние сумерки, и пары, сформировавшиеся на танцах, стали разбредаться по соседним дворам: кто-то уселся в тёмной беседке, и оттуда доносились счастливые голоса и сдавленный смех. А некоторые ушли гулять в город, выйдя на улицу через арку между соседними домами.