Домик почты стоял отдельно от остальных бараков невзрачного деревянного посёлка, состоявшего из десятка однотипных бурых от дождей и ветров построек. Это был деревянный сруб, разделённый на два помещения – собственно почты и зала приёмки почтовых отправлений. Сюда же поступали и передачи для заключённых, за которыми приезжала машина колонии.
В зале приёмки дощатой стенкой был отгорожен небольшой, не более шести квадратных метров, угол – комнатка с одним окном, где и разместилась со своими нехитрыми пожитками Эвелина.
Женщина начала свою новую трудовую жизнь с того, что, поднявшись засветло, принялась за уборку. Очень уж ей хотелось навести генеральный порядок в давно не убиравшемся помещении!
Сначала она вымыла полы в своей спаленке и протёрла в ней влажной тряпкой все стены и углы, всё – куда только достала её рука. Затем развесила на плечики в старинном шкафу с мутным зеркалом, который предварительно оттёрла до блеска, немногие свои наряды, с которыми пустилась в дорогу.
Тщательно вымыла и вытерла насухо выцветшую клеёнку на продолговатом деревянном столе. А на стенку повесила купленный в Курске отрывной календарь, где химическим карандашом (другого на почте не оказалось) пометила день предполагаемого свидания с Петром.
Простыни и наволочку, на которых спала ночью, выстирала куском хозяйственного мыла в видавшем виды металлическом тазу, который обнаружила у себя под кроватью. И разложила сушиться на крыльце – никаких бельевых верёвок Эвелина не обнаружила.
За мылом и зубным порошком она сходила в местную скобяную лавку, находившуюся неподалёку, которая одновременно являлась и продуктовым магазином.
Здесь в обычные дни можно было приобрести лишь самое необходимое: керосин, мыло, хлеб, сушки, сахар и соль. А также зубной порошок и спички.
Продукты посерьёзнее, в основном картошка, крупы и консервы, а иногда и питьевой денатурат (водка считалась дефицитом), завозились в посёлок раз в неделю на лагерной полуторке и разметались местными жителями в одночасье.
Иногда завозы случались и реже из-за часто ломавшейся старой-престарой машины. Тогда жители посёлка стреляли друг у друга то, что ещё оставалось из продуктов питания, клятвенно обязуясь вернуть сразу же, как только привезут провиант.
Когда полуторка, надсадно ревя и чихая на многочисленных ухабах, въезжала в посёлок, все её жители немедленно бросали свои дела и выстраивались в длинную очередь у лавки с авоськами и корзинками для продуктов.
Копейкина познакомилась с продавщицей лавки, вдовой бывшего ссыльного, Тамарой, полной женщиной лет шестидесяти с нездоровым цветом лица, которая сообщила новой заведующей почтой, что женский день в местной бане бывает по пятницам с семи вечера и до девяти. А до этого – моются мужчины. Тоже в течение двух часов, с пяти и до семи.
Затем Эвелина принялась за наведение порядка во всём своём хозяйстве. Разложила в отмытом до запаха древесины помещении отдельно посылки и бандероли, а также передачи для заключённых, которые и составляли боìльшую часть из всех почтовых отправлений. Привела в порядок журналы учёта. Полила и частично разобрала погибшие от засухи цветы в металлических горшках на подоконниках.
Эвелина таскала воду из близлежащего колодца на улице, набирая её в единственное, погнутое, с дырочкой на дне, жестяное ведро, которое оказалось в доме. Других резервуаров на почте не нашлось. Набрав воды, женщина торопилась вернуться назад почти бегом, пока вся вода не вытечет через дырявое дно ведра.
Все удобства почты находились на улице и представляли собой: покосившийся дровник с крышей под рубероидом и деревянный туалет с выгребной ямой в форме будки для часового, также накрытый куском растрескавшегося рубероида.
Провозилась женщина дотемна. А вечером, кое-как помывшись всё в том же тазу, попила пустого кипятка с колотым сахаром и сушками (чай в местной лавке также оказался дефицитом) и залегла в постель.
***
На следующее утро, когда Эвелина обслуживала первого своего посетителя, которому нужно было отправить в Курск заказное письмо, у домика почты затормозил армейский брезентовый газик, из которого вышел капитан, начальник колонии, и направился к почте. Следом за ним шёл водитель с картонным ящиком в руках.
Войдя в дом, Юрий Петрович (так звали начальника колонии) приветливо поздоровался с Копейкиной и, остановившись посреди отмытого помещения, по-хозяйски огляделся по сторонам.
– Ах, какой порядок вы успели здесь навести! – с неприкрытым восхищением повернулся он к женщине и улыбнулся ей приятной открытой улыбкой.
Странное волнение вдруг охватило Эвелину, и она вся зарделась, будто девочка и вчерашняя школьница. Сердце учащённо забилось в груди. Не выдержав взгляда мужчины, она опустила глаза.
– Артём, давай сюда наши гостинцы! – приказал капитан своему водителю, молодому парню в летней тенниске на молнии и кепке.
Парень подошёл к Копейкиной и поставил перед ней на прилавок картонный ящик.
– Здесь трудно купить продукты, которые завозят лишь один раз в неделю, поэтому мы решили вас немного подкормить! – вновь улыбнулся Юрий Петрович, и в его глазах мелькнула лукавая искорка.
Эвелина заглянула в ящик и обмерла. В нём лежали: банки тушёнки, сгущёнка, крупы, сливочное масло и много чего ещё. Даже плитка чёрного шоколада!
– Зачем вы это… – пролепетала вконец растерявшаяся женщина. – Ведь тут же, наверное, служебный паёк?.. Много как!.. Лучше отдать семье…
– Берите, не стесняйтесь. А семьи у меня нет, – просто сказал капитан и с такой грустью поглядел на Эвелину, что женщине показалось, будто сердце её сейчас разорвётся от жалости.
– Ну ладно, мы, пожалуй, поедем, не будем вам мешать работать! – взглянул начальник колонии на молча стоявшего в стороне посетителя.
В следующий момент мужчины уже шли на выход, а Копейкина смотрела им вслед, не в силах произнести ни слова.
Потом, уже оставшись одна, она всё укоряла себя за то, что даже не поблагодарила великодушного мужчину за проявленные к ней, в общем-то, постороннему человеку, внимание и заботу.
Как давно никто не заботился о ней вот так, и вообще никак! И до чего же это хорошо! Как необыкновенно приятно!
Глава 4
– Ну, что из дома пишут? – поинтересовался у бригадира монтажников-высотников Владимира Копейкина главный инженер комсомольской стройки Борис Капитонович Рудников.
Он всегда дважды за сутки утром и вечером объезжал свои объекты, лично знакомясь с состоянием дел непосредственно на рабочих местах. А сейчас остановился, проходя мимо молодого человека, читающего письмо. У парня был несколько озадаченный вид.
– Да вот получил письмо от матери. Она пишет, что уехала в командировку. Но зачем-то уволилась с железной дороги, где проработала всю свою жизнь. Отчего и почему – не пишет. И обратный адрес где-то под Курском и какой-то странный – одни цифры, как у войсковой части.
– Ну, ведь мама же и сообщает, как ты говоришь, что находится в командировке! – напомнил начальник.
– Ну да, только всё-таки странно, что это её туда занесло! – И парень с задумчивым видом спрятал письмо во внутренний карман куртки.
– Я хотел спросить у тебя, как продвигаются работы по высотному монтажу оборудования, – перевёл разговор на производственную тему Борис Капитонович.
– У нас всё по плану. Мы пока в графике, – доложил ему бригадир.
– Давай, не останавливайся! Слышал, какую погоду нам обещают синоптики? Если они не ошибаются и польют дожди, то пиши пропало! В Сибири осень наступает стремительно. А потом без перехода – зима! Так что я на тебя и твоих ребят надеюсь!
– Мы постараемся!
– Ну, хорошо, бывай! – попрощался начальник.
Через минуту его газик проехал мимо, вихляя по замысловатым переездам строительного объекта.
***
– Ты опять ходил по стропилам без страховки! Ты что, в цирке, что ли? – накинулся пожилой мастер стройки по прозвищу Акимыч на молодого бригадира. – Мало того, что играешь своей собственной жизнью, так ещё и какой пример подаёшь своим подчинённым?
– Времени нет, торопиться надо! Скоро дожди, – нехотя оправдывался молодой человек. – И начальство просит поторопиться.
– Поспешать нужно, конечно, – согласился Акимыч, – но только без риска, с головой!
– А я и так с головой, – упрямо бросил Владимир Копейкин. – Рискую только там, где это возможно!
– А рисковать-то зачем? Это тебе не война и не армия! Эх, молодо-зелено, – с укоризной покачал головой старый мастер, глядя вслед удаляющемуся от него молодому человеку.
***
– Ну вот, теперь будет как новенькая! – закончил Фома Евсеевич копаться с печкой. Минуту назад он зажёг старую газету, проверяя тягу, и теперь удовлетворённо констатировал, что его работа успешно завершена.
Время было обеденное, и Эвелина предложила пожилому мужчине:
– Фома Евсеевич, приглашаю вас к столу! Правда, уж не обессудьте, как говорится, чем Бог послал!
– Ох, да не надо, ну что ты, дочка, надумала! – стал сконфуженно отказываться пожилой человек. – Небось и самой бы лишний кусок пригодился!
– Не отказывайтесь, Фома Евсеевич, у меня и водочка найдётся!
– Ишь ты, какая богатая! – усмехнулся старик, разглаживая седые усы и явно уже соглашаясь на угощение.
Эля поставила на стол алюминиевую кастрюлю с картошкой, сваренной с говяжьей тушёнкой, и воткнула в неё большую деревянную ложку. Затем порезала репчатый лук и чёрный ноздреватый хлеб. Подала сливочное масло, соль и гранёный шкалик для мужчины.
Сервировку стола завершила бутылка водки, проданная ей из-под полы новой товаркой Тамарой, продавщицей скобяной лавки.
– Эх, какая красота! – восхитился богатому столу Фома Евсеевич, вдыхая райский запах горячей еды. – Где ж ты продуктами такими разжилась-то, дочь? Или с собою привезла, что ли?
– Нет, это мне в подарок перепало. От начальника колонии, паёк, – призналась, краснея, Копейкина, изо всех сил стараясь сохранить невозмутимый вид. Но это ей явно не удалось сделать. Она почувствовала, как вслед за щеками предательски загорелись уши.
– Это когда ж он успел здесь побывать-то? – удивлённо поднял брови на женщину старый человек. – В былые-то времена он сюда даже и не заглядывал! Проедет, бывало, мимо, к месту службы, значит, да и всё!
– В конце прошлой недели заехал на своём газике поглядеть, как я тут управляюсь, – сообщила Копейкина. Руки у женщины вдруг затряслись, и она опустила их под стол. – Вы наливайте себе, Фома Евсеевич.
– Понравилась, стало быть, ты ему, девка! – без обиняков, напрямую заявил вохровец. Выпив водки, дед крякнул от удовольствия и поднёс кусок хлеба к носу, вдыхая его аромат. – Да и чего ж тут странного-то – молодой ведь он мужик, да одинокий! А ты-то сама замужем ли, ай как? – спросил, с аппетитом жуя, мужчина.
– Был муж, да забрала его война!
– Эх, мать её так, войну-то! Сколько людских душ заграбастала, чтоб ей неладно было! – ругнулся, тяжело вздыхая, Фома Евсеевич. – Вот ведь и капитан-то наш всю свою семью: жену и дочку – в Ленинграде блокадном потерял!
Они там с голоду пухли, а он всё пытался, значит, им помочь. Отпросился у командира на два дня, когда фронт их близко к городу подошёл, да с продуктами к ним. А там уж и дома того нет – разбомбили его давно. И спросить-то не у кого: соседи тоже погибли, значит, – одни мертвяки по городу.
А когда уж он вернулся, то и часть свою на том месте не нашёл. В наступление она ушла. И командир его вроде бы погиб – подтвердить, что отпускали-то его, некому!
Ну, значит, судили его трибуналом за попытку побега с фронта! Хотели даже расстрелять! А потом разжаловали до рядового и в штрафбат, на самый тяжёлый участок фронта. Он ведь взводным командиром был – старшим лейтенантом.
Вот так оно в жизни-то бывает! – тяжело вздохнул Фома Евсеевич. – Ну, спасибо тебе, дочка, за хлеб да соль, уважила старика! – собрался уходить ветеран.
– А что же потом-то, после войны, не пытался разве Юрий Петрович найти своих родных? Вдруг они остались живы? Ну, разбомбили дом их, а они спаслись от бомбёжки, укрывшись где-нибудь? – сильно волнуясь, словно бы решалась сама её жизнь, уточнила Копейкина.
– Этого я точно не знаю, дочка. Только не тот наш капитан человек, чтобы за здорово живёшь от семьи-то отказываться! Должно, ездил потом в Ленинград-то да узнавал. Не зря же он после войны не захотел там жить и в милицию пошёл – изменил, значит, всю свою жизнь в корне! Должно, невыносимо было бобылём в городе-то своём находиться. Такое, известное дело, просто так, с бухты-барахты не бывает!
Всю ночь Эвелина проплакала, не сомкнув глаз. Жалко ей было капитана, погибшую его семью, мужа Славку и ни в чём не повинного мальчишку – Петьку, сидящего теперь по глупости своей за колючей проволокой.
***
Копейкина вернулась на почту затемно, открыла ключом входную дверь и включила свет. Лампочка на перекрученном белом шнуре осветила помещение тусклым желтоватым светом.
Сориентировавшись, Эля вновь щёлкнула выключателем, и свет погас. Затем, постояв немного и попривыкнув к темноте, не останавливаясь прошла в свою коморку. Там покопалась немного и зажгла стоящую на столе керосиновую лампу.
Зыбкий свет от лампы выхватил из тихого полумрака отрывной календарь, на котором красовалось обведённое кружком число – 26 сентября. Это был именно тот день, когда должно было состояться их свидание с Петром. Ради него, свидания этого, она и осталась тут, уволившись с работы, бросив всё: подруг, привычную жизнь, отдельную квартиру со всеми удобствами.
Эля обессиленно опустилась на кровать.
«Что я тут делаю в этой Богом забытой глуши? Что принесло меня сюда? Зачем я здесь вообще?!»
Ей хотелось плакать. Нет, не плакать, а просто, по-бабьи, завыть, разреветься всерьёз, на полную! Но она пересилила себя и удержалась.
Весь длинный-предлинный прошедший день медленно, словно лента немого кино, потянулся перед её глазами. День, который должен был принести ей объяснения с Петром. Она очень надеялась, почти была уверена в том, что парень выслушает её и поймёт. А он…
Сейчас ей казались бесконечно глупой её суета, приготовления и сборы, а главное, думы – что сказать Петру, как объяснить ему, что ни в чём перед ним не виновата? Что вовсе не хотела, чтобы он попал в колонию.
В разгорячённой голове стояла тягостная картина самой колонии: километры колючей проволоки, вышки с вооружёнными охранниками нерусской национальности, сторожевые собаки…
Она вспомнила, как невыносимо долго сидела на жёстком табурете в комнате для свиданий и ждала, ждала, когда приведут парня. У неё затекли стопы, и Эля с облегчением сбросила жёсткие туфли, будто колодки давившие уставшие ноги, и сунула их под стол.
Тянулись минуты и… часы.
Хлопали какие-то двери, визжали металлом петли, звенели засовы. Но никто к ней так и не приходил.
Наконец дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появился знакомый ей лейтенант, который участвовал в их первой встрече с начальником колонии.
– Здравствуйте! – поздоровался он с Копейкиной.
– А где же Петя? – Эля поднялась с табурета и глядела на офицера испуганно – а вдруг что произошло?!
– Видите ли, осуждённый Матюшин отказался от свидания. Он не хочет никого видеть, – негромко сказал мужчина.
Эле показалось, что её ударили – так вдруг стало обидно. Она бросила всё, долго гоняясь за парнем, переезжая из колонии в колонию. Наконец нашла его, поселившись в глухом углу. А он не хочет с ней даже поговорить!
Женщина медленно повернулась к двери, готовая уйти.