Выслушав ее, отец пришел в страшную ярость, глаза у него закатились так, что видны были только белки, и он закричал:
– Проклятие! Что такое ты говоришь? Ведь ты провела ночь с горбуном?
– Аллахом прошу тебя, – отвечала она, – не упоминай мне о нем. Да погубит Аллах как его, так и отца его. Перестань дразнить меня, упоминая о нем, так как горбун был нанят за десять червонцев и, взяв деньги, ушел. Когда я вышла в гостиную, я увидала там своего супруга, а певицы поставили меня перед ним, и он бросал им столько золота, что обогатил их всех. Я была счастлива на груди своего прелестного мужа с черными глазами и с густыми бровями.
От всего того, что она говорила, у отца ее потемнело в глазах, и он крикнул:
– Ах ты, несчастная! Что ты это говоришь? Не сошла ли ты с ума?
– О отец мой! – вскричала она, – ты разбил мне сердце на куски! Зачем ты не веришь мне? Тот, о ком я говорю, мой муж, и он ушел в уборную.
Отец пошел в уборную в совершенном недоумении, и, войдя туда, увидал горбуна, стоявшего вниз головою и ногами наверх. Визирь в удивлении спросил:
– Разве ты не горбун?
Горбун же, думая, что с ним говорит шайтан, ничего не отвечал. Визирь громко закричал на него.
– Говори, – сказал он, – или я отрублю тебе вот этим мечом голову!
– Ради Аллаха, шейх шайтанов, – проговорил ему на это горбун. – С тех пор, как ты поставил меня здесь вверх ногами, я не шевелился. Умоляю тебя сжалиться надо мною!
Визирь, выслушав его, сказал:
– Да что ты говоришь? Я – отец невесты, а вовсе не шайтан.
– В таком случае, – отвечал горбун, – жизнь моя не у тебя в руках, и ты не властен над моей душой, и поэтому иди своей дорогой, пока не появился тот, кто поставил меня вверх ногами. Вы хотели женить меня на любовнице буйвола и шайтана. Да поразит Аллах того, кто женил меня на ней, и того, что причиной этого.
После этого горбун помолчал немного, а потом опять обратился к визирю с такими словами:
– Да разразит Аллах того, кто причина этого!
– Вставай, – сказал ему визирь, – и уходи отсюда.
– Я еще с ума не сошел, – отвечал горбун, – чтобы мне идти без позволения шайтана, так как он сказал мне, что я могу идти тогда, когда встанет солнце. Встало ли солнышко или нет? Я не смею тронуться с места, пока оно не встанет.
– Кто привел тебя сюда? – спросил его визирь.
– Вчера я только что вошел сюда, как из кувшина поднялась пыль и послышался крик, и эта пыль превращалась в буйвола, и буйвол сказал мне нечто такое, что я никогда не забуду. Поэтому оставь меня и уходи. Да разразит Аллах невесту и того, кто женил меня на ней!
Визирь подошел к нему и стащил его с места. Горбун побежал, хотя не был уверен, что солнышко взошло. Он прямо прошел к султану и сообщил ему обо всем, что случилось между ним и шайтаном.
Визирь же, отец невесты, совершенно недоумевая, вернулся к дочери и сказал ей:
– О дочь моя, расскажи мне свою историю.
– Красивый юноша, перед которым меня выставляли, остался со мной, и если ты мне не веришь, то посмотри, вот его чалма, положенная на стул[111], и вот его штаны под постелью, и в них какой-то сверток, но с чем, я не знаю.
Услыхав это, отец вошел в спальню и нашел чалму Гассана Бедр-Эд-Дина, сына своего брата, и, подняв и повернув ее, сказал:
– Такие чалмы носят визири.
Заметив в красной ермолке что-то зашитое, он распорол ее. В штанах он нашел кошелек и тысячу червонцев и с ними вместе копию с расписки, которую он дал еврею, подписав ее именем Гассана Бедр-Эд-Дина, сына Нур-Эд-Дипа из Каира. Прочитав эту бумагу, визирь громко заплакал и упал в обморок. Когда же он пришел в себя и понял все дело, то был поражен и вскричал:
– Нет Бога выше Аллаха, и только Он может исполнять таким образом волю Свою! О дочь моя, – прибавил он, – знаешь ли ты, кто сделался твоим мужем?
– Нет, не знаю, – отвечала она.
– Это сын моего брата, – сказал он, – и сын твоего дяди, а эта тысяча червонцев принесена тебе в приданое.
– Да прославится совершенство Аллаха! Хотелось бы мне знать, как все это случилось!
После этого он вынул бумагу, зашитую в ермолку, и увидал, что она написана рукою его брата Нур-Эд-Дина из Каира, отца Бедр-Эд-Дина. Увидав почерк своего брата, он повторил следующий куплет:
Говоря таким образом, он прочел бумагу и нашел в ней число дня брака дочери визиря Эль-Башраха и сообщение, сколько ему было лет, когда он умер и когда родился его сын Гассан Бедр-Эд-Дин. Он дрожал от восторга и не мог надивиться. Сравнивая свою жизнь с жизнью брата, он видел ясно, что все произошло так, как они говорили. Брак его и брата его совершился в один и тот же день, как в один и тот же день родились сын Нур-Эд-Дина, Гассан, и дочь его, Сит-Эль-Газн. Он взял обе бумаги и, придя с ними к султану, сообщил ему все, что случилось, с начала до конца. Царь не мог надивиться и тотчас же приказал записать всю эту историю. Визирь стал ждать сына своего брата, но о нем не было ни слуху, ни духу.
– Клянусь Аллахом, – сказал он наконец, – я сделаю то, что до сих пор никто еще не делал.
Он взял чернильницу и перо и переписал все вещи, бывшие в его доме, с указанием места, на которых они стояли. Переписав все, он сложил бумагу и приказал спрятать всю обстановку. Чалму же с тарбушом, фараджеех и кошелек он спрятал сам.
В свое время дочь визиря родила сына, красивого, как ясный месяц, и похожего на отца по красоте, статности и миловидности. Его приняли от матери, вычернили ему веки глаз[112] и, передав его нянькам, назвали Аджибом. Прошел месяц, прошел и другой, прошел и год, и когда прошло семь лет, то дед отдал его в школу, поручив учителю заботу о нем. Он пробыл в школе четыре года, дрался со своими товарищами и, обижая их, говорил:
– Вы мне не равны. Я – сын каирского визиря!
Мальчики собрались и пошли жаловаться на Аджиба учителю, а учитель сказал им:
– Я научу вас, что сказать ему, когда он придет, и он пожалеет даже, что поступил в школу. Завтра, когда он придет, сядьте все кругом него и говорите друг другу: «Клянемся Аллахом, что в эту игру никто не будет играть с нами, кроме тех, кто может сказать нам имя своей матери и своего отца; а тот, кто не знает имени своей матери и своего отца, незаконнорожденный, и потому не будет играть с нами!»
На следующее утро они пришли в школу, и Аджиб был уже там. Мальчики окружили его и сказали то, чему учитель научил их. Один из них сказал: «Меня зовут Маджидом, а мать мою – Алави, а отца – Эз-Эд-Дин», другой мальчик отвечал точно так же, и третий, и четвертый, и т. д. до тех пор, пока очередь не дошла до Аджиба.
– Меня зовут Аджибом, – сказал он им, – а мать мою Сит-Эль-Газн, а отец мой Шемс-Эд-Дин, визирь Каира.
– Клянемся Аллахом, визирь не отец тебе, – отвечали ему.
– Визирь – мой отец, – настаивал Аджиб, но мальчики захохотали, захлопали в ладоши и закричали:
– Ты не знаешь, кто твой отец, и поэтому уходи от нас, так как с нами не может играть тот, кто не знает своего отца.
Мальчики тотчас же убежали от него и начали над ними подсмеиваться. Это так его обидело, что он чуть не задохнулся от рыданий, а учитель сказал ему:
– Да неужели ты, в самом деле, считаешь своим отцом своего дедушку, визиря, отца твоей матери Сит-Эль-Газн? Своего отца ты не знаешь, и мы его не знаем, потому что султан выдал твою мать за горбатого конюха, а шайтан пришел и предупредил его. И раз ты не знаешь своего отца, тебя и считают незаконнорожденным. Разве сам ты не видишь, что сын женщины, законной жены, знает своего отца? Каирский визирь – дед твой, а что же касается твоего отца, то мы его не знаем, как не знаешь и ты, и поэтому нечего тебе плакать и сердиться.
После этого Аджиб тотчас же отправился к своей матери Сит-Эль-Газн и, жалуясь ей, плакал, и плакал так, что толком ничего не мог сказать. Когда же мать, наконец, пожелала узнать, в чем дело, ей стало жаль сына, и она сказала ему:
– Расскажи, о сын мой, о чем ты плачешь? Расскажи, что было?
Он рассказал ей все, что слышал от мальчиков и от учителя, и прибавил:
– О мать моя, кто же мой отец?
– Твой отец – визирь Каира, – отвечала она.
– Он не отец мой, – сказал он. – Не говори миф неправды, так как визирь – твой отец, а не мой, кто же мой отец? Если ты не скажешь мне всей правды, то я заколюсь вот этим кинжалом.
Мать, услыхав его вопрос об отце, заплакала при воспоминании о сыне ее дяди и, подумав о милом Гассане Бедр-Эд-Дине из Эль-Башраха и о том, что случилось с нею и с ним, она прочла оду, начинавшуюся так:
В то время как она плакала и рыдала, и сын ее плакал вместе с нею, к ним вошел визирь. Сердце у него заныло при виде их горя, и он спросил:
– О чем вы плачете?
Дочь рассказала ему, какому оскорблению сын ее подвергся в школе от других мальчиков, и он тоже заплакал, и, припомнив, что случилось с братом, с ним самим и его дочерью, он никак не мог понять всего этого запутанного дела. Потом он вдруг поднялся и, направившись в комнату совета, явился к султану, и, рассказав ему всю историю, просил его позволения поехать на Восток, в город Эль-Башрах, для того чтобы навести справки о сыне своего брата, и в то же время он просил дать ему письма во все страны, через которые ему придется проезжать, для того чтобы он мог увезти сына своего брата, если найдет его. Он так плакал перед султаном, что тронул его сердце, и тот написал ему письма во все страны и города. Визирь был этому очень рад и, поблагодарив султана, простился с ним.
Он тотчас же отправился домой, чтобы приготовиться к путешествию, и, взяв с собой все, что нужно, он выехал вместе со своей дочерью и ее сыном Аджибом и ехал первый день, и второй, и третий, пока не прибыл в город Дамаск и не увидал его, украшенный деревьями и реками, прославленными поэтами. Он остановился на поляне, называвшейся Мейдан-Эль-Гасба, и, раскинув палатки, сказал своей прислуге, что они будут тут отдыхать двое суток. Прислуга отправилась в город по своим надобностям. Кто пошел купить, кто продать, третий пошел в баню, четвертый – в мечеть Беин-Умеех, подобной которой нет во всем свете. Аджиб в сопровождении евнуха тоже пошел в город позабавиться. Евнух шел сзади мальчика с плетью в руках, чтобы в случае нужды отогнать верблюда. Обитатели Дамаска, увидав Аджиба с его строго изящным лицом поразительной красоты, и заметив, что, кроме того, он миловиден и приятен в обращении, как северный ветерок, как вода для жаждущего, что он привлекательнее, чем здоровье для больного, они последовали за ним и толпой бежали по его стопам, а многие даже сели на улице в ожидании его прохода. Судьбе угодно было, чтобы раб-евнух остановился как раз перед лавкой отца Аджиба, Гассана Ведр-Эд-Дина, где пирожники, принявши его в присутствии кадия и свидетелей своим приемным сыном, устроили его. Пирожник этот уже умер и оставил Гассану все свое состояние и лавку.
Когда раб остановился перед лавкой, любопытные тоже остановились, и Гассан Ведр-Эд-Дин, увидав своего сына и заметив, как он красив, был очарован им; душа его, по инстинктивной симпатии, стремилась к нему, и он сразу полюбил его всем сердцем.
Он только что приготовил яблочное варенье на сахаре и, желая чем-нибудь выразить свое расположение, с восторгом вскричал:
– О господин мой, завладевший душой моей и сердцем и завоевавший мою привязанность, не войдешь ли ты ко мне и не удостоишь ли меня чести отведать у меня чего-нибудь?
При этих словах глаза его наполнились слезами, и он невольно мысленно сравнил свое прежнее положение с настоящим. Аджиб, услыхав приглашение отца, также почувствовал к нему влечение и, посмотрев на евнуха, сказал:
– Право, я сразу полюбил этого пирожника; он, должно быть, только что потерял сына; войдем к нему, доставим ему удовольствие и воспользуемся его гостеприимством. Ради нашего снисхождения Аллах, может быть, устроит наше соединение с отцом.
– Клянусь Аллахом, о господин мой, – отвечал евнух, – это не годится. Можно ли нам, принадлежа к семье визиря, заходить есть к пирожнику? Но, во всяком случае, я отгоню от тебя любопытных, чтобы они тебя не видали, а иначе тебе невозможно будет войти в лавку.
Услыхав этот ответ евнуха, Бедр-Эд-Дин очень удивился, и, взглянув на мальчика, он сказал со слезами на глазах:
– Господин мой, отчего не хочешь ты успокоить мое сердце и зайти ко мне? О ты, наружность которого черна, как грязь, а сердце бело! О ты, заслуживающий так много похвал!
Евнух засмеялся и сказал:
– Что хочешь ты сказать? Говори скорее.
И Бедр-Эд-Дин прочел следующий куплет:
Эти стихи так понравились евнуху, что он, взяв за руку Аджиба, вошел с ним в лавку; и Бедр-Эд-Дин наложил полный соусник яблочного варенья, приготовленного с миндалем и сахаром, и мальчик и евнух полакомились им.
– Вы обрадовали меня вашим приходом, – сказал им Бедр-Эд-Дин, – кушайте на здоровье!
– Садись и кушай с нами, – сказал Аджиб своему отцу, – и, может быть, Господь соединит нас с тем, кого мы ищем.
– О сын мой, – сказал ему Бедр-Эд-Дин, – неужели ты имел несчастье испытать разлуку с теми, кого ты любишь?
– Да, дядя, – отвечал Аджиб, – сердце мое изнывает от тоски вследствие отсутствия того, кто мне дорог: я лишен отца, и мы с дедушкой идем искать его по всему свету, и как страстно желаю я соединиться с ним!
Он горько заплакал, а отец его, тронутый его слезами, тоже заплакал с ним, раздумывая о своем печальном положении, разлученный с теми, кого он любил, лишенный отца и вдалеке от матери. Евнух тоже был тронут их слезами.
Все они поели вместе и насытились, после чего мальчик и юноша встали и вышли из лавки Бедр-Эд-Дина, который почувствовал, словно душа его рассталась с телом. Он ни на один миг не мог перенести разлуки и, заперев свою лавку, пошел вслед за ними, хотя не знал, что юноша – его сын, и шел поспешным шагом, пока не догнал их у городских ворот; евнух же, оглянувшись, сказал ему:
– Что тебе надо, пирожник?
– Когда вы ушли от меня, – отвечал Бедр-Эд-Дин, – то я почувствовал, что душа моя словно вылетела из тела, имея кое-какие дела в предместье, я и пошел вслед за вами, чтобы заодно проводить вас, а потом и вернуться.
Но евнух рассердился и сказал Аджибу:
– Поистине, в несчастную минуту зашли мы к нему; теперь он надоест нам; смотри, ведь он следует за нами.
Аджиб, обернувшись и увидав пирожника, пришел в ярость, и лицо его вспыхнуло, но он сказал евнуху:
– Пусть он идет за нами по большой улице, но если мы свернем с нее к нашим палаткам и он свернет вслед за нами, то мы прогоним его.
Он понурил голову и пошел далее с евнухом позади себя. Бедр-Эд-Дин прошел с ними до Мейдана-Эль-Гасба, и когда они повернули к палаткам, то обернулись, и, увидав пирожника, Аджиб страшно рассердился, боясь, что евнух пожалуется дедушке, и тогда сделается известно, что они входили в пирожную и что пирожник следовал за ними. Он смотрел на сильно огорченного отца до тех пор, пока не встретился с ним глазами, и ему показалось, что человек этот слишком загнан, и он подумал: уж не раб ли он? Он закипел еще большим негодованием и, схватив камень, пустил его в своего отца и пробил ему лоб так, что тот упал без чувств, и все лицо его облилось кровью. Аджиб ушел с евнухом в палатку, а Гассан Бедр-Эд-Дин, придя в себя, вытер с лица кровь и, сорвав с чалмы кусок полотна, завязал себе голову и обвинял себя, говоря: