В. Ф
I
О, сердце, не бейся, не пой,
Опять эти ночи со мной,
И снова в пустое окно
Смотрю я, – и мне все равно.
Я помню: костры, облака,
И вдруг под мехами рука
Чуть тронула руку мою
(Как милостыню подают)
И только… И три долгих дня
В испуганной памяти я
Не счастье свое берегу,
А снег и костры на снегу.
II
Все понимаю, все – одно сиянье
Снег, облака, костров тяжелый свет,
И дым на улицах. Что состраданье!
Но и тебе, мой друг, прощенья нет.
За тихий смех «я завтра уезжаю»,
И уезжай! – дорога-то легка —
За утешения, за то, что знаю,
Как нищая душа твоя жалка.
III
Четвертый раз над этой жизнью
(Как солнце, утром в ноябре)
Сияет свет, и дни проходят
Чуть озаренные огнем.
Не страшно и совсем не больно
Смотреть в холодные глаза
И говорить: «люблю навеки»
И равнодушно забывать.
Но, правда, вечерами страшно,
Когда останешься один,
Считать года и сердце слушать,
Как тихо старится оно.
1917
«За стенами летят, ревут моторы…»
За стенами летят, ревут моторы,
Ложится снег и фонари горят,
И хочется домой. Но, верно, скоро
Погаснет свет и люди замолчат.
В полупустом театре, чуть белея,
У дымно-белых, как луна, ворот
Стоит прозрачной тенью Саломея
И с отвращеньем голову берет.
И ей, в снегу холодном и в разлуке
С халдейским небом, с голубой звездой,
Что радости ей наши или муки,
Иль сноба лондонского сон тупой?
1918
«Еще, еще немного краски синей…»
Еще, еще немного краски синей
Над ветками, где стонет соловей
Фарфоровый, и в облаках пришей
Луну печальную на парусине.
Повеял ветер, и деревья гнутся,
И никнут лилии, снегов белей…
Ты кончил ли? Так позови людей,
Пусть очаруются, пусть улыбнутся!
1916
1801
– Вы знаете, – это измена!
Они обманули народ.
Сказал бы, да слушают стены,
Того и гляди донесет.
Ах, нет! Эти шумные флаги,
Вы слышите, этот набат
Широкий… Гвардейцев к присяге
Уже повели, говорят.
Ведь это не тучи, а клочья
Над освобожденной Невой…
Царь Павел преставился ночью,
Мне все рассказал часовой.
Был весел, изволил откушать,
С царицей шутил, – через час
Его незлобивую душу
Архангелы взяли от нас.
Вы знаете, эти улики
Пугают, – до самого дня
Рыдания слышались, крики
В окне голоса, беготня…
Россия! Что будет с Россией!
Как страшно нам жить, как темно!
– Молчите. Мгновенья такие
И вспомнить другим не дано.
1916
«Жизнь! Что мне надо от тебя, – не знаю…»
Жизнь! Что мне надо от тебя, – не знаю.
Остыла грусть, младенчества удел.
Но так скучать, как я теперь скучаю,
Бог милосердный людям не велел.
И если где-нибудь живет и дышит,
Тот, кто навек назначен мне судьбой,
Что ж не приходит он ко мне, не слышит
Еще не ослабевший голос мой?
Лишь два огромных, черных, тусклых глаза
И два огромных, траурных крыла
Тень бросили от синих гор Кавказа
На жизнь мою и на мои дела.
1920
«Едва расслышу я два-три последних слова…»
Едва расслышу я два-три последних слова,
Едва взгляну на бледный лоб,
И все, и навсегда, недвижно и сурово
Под пеленою скроет гроб.
И страшен оттого мне каждый час разлуки,
И грустно день за днем встречать,
И руки тянутся, беспомощные руки
Блаженство наше удержать.
1921
««Еще, еще минуточку…»
«Еще, еще минуточку,
Повремени, палач!»
Поймали в сети уточку,
Не вырвешься, – хоть плачь.
Шумит толпа веселая,
Сияют небеса.
Стальная и тяжелая
Над головой коса.
Три быстрых взмаха молота,
Минута… Отче наш!
Что счастье, слава! Золото, —
И купишь, и продашь.
Но за пустой околицей,
На чердаке, в глуши,
Чиновник пьяный молится
За упокой души,
Семи царей возлюбленной, —
Не помогли цари! —
Семью грехами сгубленной
Графини Дюбарри.
1918
Песня
Ах, весна, ах прекрасное лето,
Ах, сияние светлого дня!
Друга милого в городе нету,
Он надолго покинул меня.
Целовальник божится в трактире,
Что, кого не помиловал суд,
Поселяют в далекой Сибири
Или даже в Манчжурью везут.
Оттого-то я слышу ночами,
Льют железо, ломают гранит,
Вижу, друг мой с моими врагами
В арестантском халате стоит.
Постаревший в неволе и в муке,
Похудевший от дыма и мглы,
Поднимает он белые руки,
А на белых руках кандалы.
Ах, сестра, золотая гитара,
Что нам делать с тобой, – прозвени!
У окна, да над шумным бульваром,
Да в такие-то ясные дни?
1916
«Им счастие даже не снится…»
Им счастие даже не снится,
И их обмануло оно.
Есть в мире лишь скука. Глядится
Скучающий месяц в окно.
Пьют чай, разбирают газеты,
Под долгие жалобы вьюг,
И думают, думают: «Где ты,
Теперь, мой забывчивый друг?»
1919
Болезнь
В столовой бьют часы. И пахнет камфарой,
И к утру у висков еще яснее зелень.
Как странно вспоминать, что прошлою весной
Дымился свежий лес и вальдшнепы летели.
Как глухо бьют часы. Пора нагреть вино
И поднести к губам дрожащий край стакана.
А разлучиться всем на свете суждено,
И всем ведь кажется, что беспощадно рано.
Уже не плакала и не звала она,
И только в тишине задумчиво глядела
На утренний туман, и в кресле у окна
Такое серое и гибнущее тело.
1916
«Как дымный парус, жизнь моя…»
Как дымный парус, жизнь моя
Уходит, и туман редеет.
Уже над морем вечереет,
А нет навстречу корабля.
Уже над морем тишина.
И солнце тихо потонуло.
Чернеют в сумраке акулы
Вокруг разбитого судна.
Что жадным ветер обещает?
Иль слушают теперь они,
Как синий берег и огни
Матрос в бреду припоминает?
1916
«– Поскучай, дружок, поскучай, – …»
– Поскучай, дружок, поскучай, —
Где же вольные твои небеса?
Вот у нас сапфиры, парча,
Кинематограф и бега.
– Я давно ничего не ищу,
И давно ничего не люблю,
И зачем напомнил мне ты
Про былые мечты мои?
Не хочу любви и вина,
Незнакомок, чахлых озер,
Потому что все – суета,
Все будет один костер.
Ты останься со мною, грусть,
И белая Венера-звезда,
А людей не хочу… Пусть
И они забудут меня.
1916
«Тихо, мирно, мы теперь живем…»
Тихо, мирно, мы теперь живем
И не ссоримся. Сидим за чаем.
Утром соловей поет, потом
Граммофон. И все-таки скучаем.
– Это поле – помнишь? – Ватерло?
Эти крики – слышишь? – Брабансона…
Господи! как тихо, как тепло,
Как здесь душно, в этой клетке темной…
После ночь. И лучше помолчать,
Правда, лучше. И ведь надо силы,
Чтоб завтра новый день начать,
Утомительный такой и милый.
1918
«Девятый век у северской земли…»
Девятый век у северской земли
Стоит печаль о мире и свободе,
И лебеди не плещут. И вдали
Княгиня безутешная не бродит.
О Днепр, о солнце, кто вас позовет
По вечеру кукушкою печальной,
Теперь, когда голубоватый лед
Все затянул, и рог не слышен дальный,
И только ветер над зубцами стен
Взметает снег и стонет на просторе,
Как будто Игорь вспоминает плен
У синего, разбойничьего моря?
1916
«Я думал: вся земля до края —…»
Я думал: вся земля до края —
Цветы, моря, степная ширь.
Теперь я знаю: есть глухая
И тихая страна – Сибирь.
Я думал: жизнь – изнеможенье
Тревожно-радостных ночей,
Теперь я знаю: есть терпенье,
Есть окрик пьяных сторожей.
Над нами небо голубое,
Простые птицы, облака,
Так сердце учится покою
И учится труду рука.
Уже о прошлом не жалея,
Не помня, может, – я и ты
Глядим на пену Енисея
И сосен тонкие кресты.
1916
«Проходил под лесами. Кирпич…»
Проходил под лесами. Кирпич
Вдруг сорвался, будто играя…
Вот и кончено все… Спи!
Это лучшее, что бывает.
Каждый день проносят гроба, —
Что здесь было, что еще будет?
Точно ястреб степной судьба,
А добыча скудная – люди.
Но, забившись под крыши, вновь
И поют, и в шашки играют,
И зовут иногда, любовь,
Тебя. Потом умирают.
Спаси, Господи, люди твоя.
Царь наш милостивый и далекий
Покажи им Твои поля,
С тишиною и солнцем легким.
1916