Он одобрительно смеется, как будто я самый забавный человек на Земле. Меня не волнует, если он притворяется.
– Я воняю дымом? – спрашивает он.
– Мне нравится, как ты пахнешь.
Он фыркает:
– Мне бы стоило бросить.
– Да, – соглашаюсь я, но затем морщусь. – Боже, я говорю как ужасная ханжа, да?
Он поводит рукой по сторонам, как бы указывая на отсутствие вокруг нас стен спальни, и ухмыляется:
– Нет, ты не ханжа.
– О да, – соглашаюсь я. – Ты не представляешь, как это смело. Я никогда не делала ничего подобного раньше. Не говоря уж об отсутствии предохранения.
Эта мысль только сейчас приходит мне в голову, но кому теперь нужно предохраняться?
– На самом деле это не в моих привычках, – заверяет он.
– Но ты не производишь впечатления обычного человека. В отличие от меня. Всю свою жизнь я придерживалась правил безопасности. Ты освободил меня от этого, и мне действительно нужно было это сделать. Чтобы узнать, каково это. – Я переворачиваюсь на живот, приподнимаюсь на локтях и пристально на него смотрю. – И ты заставил меня кое-что понять.
Он приподнимается рядом со мной, задев меня локтем.
– Я?
– Да… Когда я сказала тебе, что умираю, это освободило меня для жизни.
Он печально вздыхает и сминает окурок в траве.
– Обращайся.
Мы встаем на ноги, и он спрашивает мой номер, но я отвечаю, что ему нет нужды быть вежливым.
– Я не из вежливости спрашиваю, – возражает он. – Я на самом деле хочу снова с тобой встретиться! – Он пытается отряхнуть мокрую траву и грязь с мятых брюк.
– Какой в этом смысл?
– Да брось, – настаивает он. – Давай еще встретимся. Мы можем делать вместе и другие штуки. Ходить в музеи, кино, пабы. Ходить на свидания, как будто завтра никогда не наступит, извини за каламбур. Жить сегодняшним днем, насыщенно, втискивая в него все, что угодно! Или мы можем просто, ну, ты знаешь… – Он нахально усмехается, наклонив голову: – Трахаться!
Я смеюсь, слегка шокированная его откровенностью. Мне положительно нравится этот человек! Это сильное искушение.
– Соглашайся, – продолжает он. – А иначе чем ты будешь заниматься? Загибать пальцы, считая дни?
Да, я бы очень хотела, чтобы кто-то обнимал и успокаивал меня в темные одинокие часы, но наверняка это не то, что он ищет.
Кроме того, зачем ему связываться с женщиной, которой не дотянет даже до следующего сезона?
– Нет, – отвечаю я. – Давай оставим все как есть. Зачем портить момент?
– А я бы хотел улучшить его. Для начала отыскать матрас и чистые простыни. Звучит заманчиво, верно?
Я улыбаюсь. Это привлекательно, правда.
Но я решаю сделать ему любезность: избавить от того, в чем он на самом деле не захочет участвовать.
– Да. Но это было нечто особенное… Я бы предпочла запомнить все именно так.
Он пожимает плечами:
– Твой выбор. – Он смотрит на меня так, будто ясно видит мои сомнения. – Ты уверена, что я не смогу переубедить тебя?
Я киваю:
– Конечно. – Хотя на самом деле я никогда не чувствовала большей неуверенности.
Мы обнимаемся, как друзья, которыми могли бы стать.
– Не старайся быть слишком хорошей, – произносит он. – Знаешь, иногда ты можешь позволить себе слететь с катушек.
– Я буду стараться изо всех сил.
Боже, какой он проницательный! Черт бы его побрал…
Я беру свой берет и иду прочь, прижимая его к груди, словно отпечаток руки незнакомца на нем может таким образом остаться со мной навсегда.
Чем дальше я ухожу, тем бо́льшую чувствую опустошенность. Разве это не безумие – ведь я знаю его меньше часа? Это то, на что теперь будет похожа моя жизнь?
Полная потерь и прощаний?
Наверно, он смотрит мне вслед – я буквально спиной ощущаю это, но не поддаюсь желанию обернуться. Вдруг я ошибаюсь?
Мне нравится думать, что он держится взглядом за мой удаляющийся силуэт так же, как я держусь за отпечатки его рук на берете. Больше всего мне хочется верить, что я оставила у него неизгладимое впечатление, потому что это все, что я могу ему дать.
Я смотрю на себя в зеркало лифта по пути в офис, приняв душ, переодевшись и убедившись, что вся трава и песок исчезли из моих волос.
Это сильно заметно? Может, коллеги посмотрят на меня и поймут, что я выгляжу как-то по-другому? Или мои волнения просто смешны? В конце концов, если они не могут разглядеть мою болезнь, едва ли заметят, что я совершила нечто необычное.
Может, меня выдаст улыбка? Глупость. «Забудь это». И все же я чувствую, что что-то во мне изменилось – в глазах появился какой-то проблеск вызова, что ли. Да, я умираю. Да, это ужасно. Но я не собираюсь поддаваться этому ужасу. Мне понравилось писать эти письма. Я собираюсь и дальше «слетать с катушек». Я прокручиваю события этого утра в голове. У меня случился секс с незнакомцем в общественном месте! Я сделала это! Я! Самый что ни на есть законопослушный гражданин! Ради всего святого, нас же могли арестовать. Но обошлось – нам повезло. И я чувствую себя иначе. Больше нет отрицания, злости и страха. Принято.
Подождите минутку! О чем я думаю? Не могу же я, право, заниматься сексом с незнакомцами только на том основании, что у меня неизлечимая болезнь. Но, знаете… это стало чем-то вроде освобождения. И я рада, что действовала импульсивно, потому что в тот момент это показалось верным. Однако я никому не могу рассказать об этом случае – ни Пэтти, ни даже Оливии. Если расскажу, это может утратить свою чарующую магию. Нет, лучше оставить все при себе, как часть найденного сокровища. Я доказала, что способна быть дикой и бесстрашной, – но пусть знать об этом буду только я.
Я убираю пальто на вешалку, сажусь за стол, достаю из сумки телефон и смотрю на экран. Ничего. Ни пропущенного звонка, ни сообщения от кого-то из моих адресатов. Даже от сестры ничего нет. Интересно, что бы Изабель сказала о моем утреннем приключении? Она всегда считала меня конформисткой. Расскажу ли я ей когда-нибудь? Скорее всего, нет. Но мне бы хотелось – пусть даже лишь для того, чтобы поколебать ее точку зрения. Говорят, младший ребенок бывает обычно энергичнее и увереннее, но я утверждаю другое: младший просто занимает место, оставленное старшим, а Изабель заняла лучшие места.
Необычайно хорошенькая, она могла только улыбнуться – и получала все, что хотела. На четыре года старше меня, она казалась очень развитой и ответственной.
В нашем доме Изабель пользовалась особыми привилегиями, ну а ее проступки попросту не замечались.
Если Изабель получала плохую оценку в школе (что происходило нередко), это, казалось, не имело значения. Но если я осмеливалась принести домой не высшую отметку, мне всегда за это попадало.
«У Изабель есть внешность, а у Дженнифер есть мозги», – говорилось так регулярно, что стало уже привычным.
И, конечно, моей сестре это утверждение льстило – она не была слишком скромной, – в то время как мне приходилось глотать его как горькую, но якобы необходимую пилюлю.
Не поймите неправильно – мои родители вовсе не были какими-то пытавшимися разделить нас тиранами. Уверена, они видели в этом похвалу наших сильных сторон, стремясь ободрить нас, подобно всем прочим родителям. Однако они не были похожи на других родителей – во всяком случае, на либералов из Хэмпстеда.
Они были глубоко консервативными и опирались на образцы воспитания из собственного детства, пришедшегося на послевоенные годы. В нашем доме не было и следа от прогрессивного мышления свингующих шестидесятых[11].
Мой отец был адвокатом. Его имя стояло после «и» в названии фирмы, а моя мать, покинув колледж Питмана, сразу же стала его секретаршей.
Когда они поженились, мама считала себя самой счастливой женщиной в округе. Она подчинялась ему во всем, и мой отец должным образом вознаграждал ее одинаковым еженедельным пособием, которое она никогда не превышала. Помня о трудностях нормирования[12], даже когда оно ушло в прошлое и эти маленькие синие книжечки порвали и выбросили, мои мать и отец жили очень скромно. Они были сумасбродны только в своей любви. Друг для друга они заменяли целый мир и всегда ставили свои отношения на первое место. Потом появилась моя сестра. Потом я. Существовала определенная иерархия, и для нас это было привычно и нормально. Любое упоминание о любимчике считалось смехотворным. Наша семья держалась на гармонии и уважении. Таким образом, родители запечатлели свои дисциплинированные убеждения в наших ДНК, и я, будучи внушаемым человеком, следовала каждому их правилу.
А вот моя сестра не следовала. Изабель была довольно хитра и никогда не упускала случая извлечь для себя выгоду. Заметив мою добросовестность, она решила, что из меня получится отличная рабыня, и я добровольно на это согласилась. Я делала это не совсем из чистого альтруизма, потому что как ее рабыня я могла находиться рядом с ее друзьями, пока что-то приносила, или уносила, или выполняла их приказания.
Я была в таком благоговении, что с радостью выполняла все необходимое, лишь бы остаться в их компании.
«Расчеши нам волосы!» – говорили они, и я послушно обходила всех по кругу с расческой фирмы «Мэйсон Пирсон», действуя мягко или твердо – в зависимости от того, как меня инструктировали.
«Сходи на кухню за печеньем».
«Принеси бутылку сквоша[13] и кувшин воды».
«Принеси несколько банок газировки».
Кстати, мама была как бы соучастницей моего рабства, потому что готовила поднос, в то время как я ходила туда-сюда, вверх и вниз по нашей узкой викторианской лестнице, жонглируя их заказами и прикусив язык, отчаянно боясь упасть или пролить что-нибудь на светло-бежевый шерстяной ковер и навлечь на себя мамин гнев.
«А теперь иди и принеси еще!» – Изабель раздавала мне указания, а я бежала их исполнять. Причем мне никогда не разрешалось посидеть среди них или попробовать угощения, которые я клала к их ногам.
Эмили, в то время моя ближайшая подруга и по соседству, и по сердцу, присоединялась ко мне в моем углу, и мы сидели, держась за руки и с обожанием глядя на Изабель и ее друзей, которые казались нам олицетворением утонченности.
Когда Изабель стала подростком, наши родители в своей беспристрастной мудрости решили, что пришло время сделать ремонт в наших комнатах. Мама принесла домой каталог с обоями от Лоры Эшли[14], который она одолжила, и, судя по выражению лица Изабель, это была самая захватывающая книга, которую она когда-либо видела.
Потом мы сели вместе с сестрой за старым сосновым кухонным столом с каталогом Лоры. Чтобы усилить эффект, родители дали пакет конфет на двоих и предложили выбрать дизайн, который нам больше всего понравится.
– Можешь взять их себе, – Изабель подтолкнула ко мне конфеты. – Никому не будет дела, если ты станешь толстой и прыщавой.
Мешок остался нетронутым, но ах, каким желанным…
Может, чтобы смягчить эту подлую насмешку, сестра неохотно сказала, что я могу выбирать первая, – и подобная щедрость была для нее весьма нехарактерна.
Я сразу же выбрала рисунок с синими и желтыми цветами, прежде чем она успела передумать.
– Это так по-детски, – небрежно произнесла Изабель. – Неудивительно, что ты выбрала именно это.
Потом она указала на бордово-грязно-зеленую неровную полоску, которая мне не особо приглянулась, но, так как я считала ее вкус лучше моего, я сказала маме, что именно такой дизайн мне и нужен.
Наконец, когда наши комнаты были отремонтированы, моя выглядела скучной и благоразумной, а Изабель – яркой и волнующей… с синими и желтыми цветами.
– Я хотела этот узор, – простонала я. – Почему он достался Изабель?
– Я купила вам именно те обои, которые вы выбрали, – простодушно ответила мама.
– Изабель выбрала для меня эти, а я хотела цветы, но она сказала, что они детские…
– О, не ной, Дженнифер, – попросила мама. – Твоя комната выглядит прекрасно. Она отражает твой характер. Думаю, Изабель сделала для тебя правильный выбор. У нее хороший глаз.
Мне захотелось врезать по этому хорошему глазу.
– Изабель… – подошла я к сестре попозже, неуверенно глядя на ее отражение в зеркале, пока она прихорашивалась, сидя за туалетным столиком. – Может быть… может, нам стоит поменяться комнатами?
– Дженнифер! – перебила она. – Может быть… может, тебе просто нужно было родиться первой?
Так что я пошла и упала на пол в своей спальне, глазея на бордовые и грязно-зеленые полосы и гадая, что же они говорят о моем характере.
Эмили заверила меня, что моя комната выглядит чудесно.
– Классно. Так по-взрослому, – говорила она, хотя я видела, что, когда мы заглянули в комнату Изабель, она была впечатлена куда больше.
– На что вы, идиотки, уставились? – поинтересовалась Изабель.
– Твоя комната такая красивая, – сказала ей Эмили.
– Я знаю, – сообщила она. – А теперь проваливайте.
Свои врожденные навыки Изабель вскоре перенацелила на парней, которые начали за ней ухаживать.
Она вертела ими как хотела, обводила вокруг пальца и грубила – а они отвечали ей обожанием.
На самом деле все мы преклонялись перед ней, несмотря ни на что; Изабель умела заставить нас побегать вокруг нее и даже быть за это благодарными.
А потом пришел мой черед. Нейл Абернати. Моя первая любовь.
Для меня Нейл стал «тем самым, единственным», в соответствии с пословицей: «Первая любовь всегда самая сильная».
Мы познакомились в университете. Он жил в том же крыле: его комната находилась чуть дальше по коридору от моей. Я сразу же заприметила его – благодаря волосам.
В то время как большинство студентов мужского пола отращивали маллеты[15], кося под Патрика Суэйзи, или дурацкие густые челки, у Нейла были длинные блестящие волосы, которые развевались, как занавес, над плечами.
Он показался мне безумно привлекательным. К сожалению, он не обратил на меня внимания. Но однажды, ближе к концу второго семестра, моя подруга потащила меня на студенческое собрание, где выступал Нейл.
После собрания он подошел ко мне и завел беседу, и я была так польщена, что тут же записалась в лейбористы, хотя никогда особо не задумывалась о политике – это казалось неподходящей темой даже для домашних разговоров.
Посетив несколько политических собраний, я получила то, что хотела. Мы с Нейлом стали любовниками, а вскоре – и парой.
Рядом с ним я почувствовала себя гламурной и дерзкой, и я знала, что это был мужчина, с которым я хотела бы провести всю жизнь.
На пасхальных каникулах последнего года обучения я привела Нейла домой, вызвав неодобрение родителей (наверно, втайне я этого желала).
Естественно, нам не разрешили ночевать в моей спальне, поэтому Изабель с радостью отправилась к своей подруге Миранде, а Нейл остался в ее сине-желтом цветочном будуаре.
– Я не буду спать здесь, – заявил он, откинувшись на ее гору пышных ситцевых подушек, сбросив кроссовки и похлопав по кровати, чтобы я к нему присоединилась. – В полночь я приду к тебе.
– Ты должен спать здесь, – возразила я, сидя на краешке матраса и разволновавшись из-за его предложения. – Родители выгонят меня, если обнаружат, что ты прокрался в мою комнату.
– Я буду тихим, как мышь.
– Даже не думай об этом.
– Ну, если тебя выгонят, ты сможешь жить со мной. Хотя, ты и сейчас живешь со мной.
– Пожалуйста, не надо. Мне будет слишком неудобно… знаешь, в любом случае. Не стоит этого делать.
– Господи! Да что с тобой? Покажите взрослой женщине ее детскую спальню, и она снова станет ребенком.
– Это всего на несколько ночей.
Нейл в итоге нехотя, но согласился.
А я была разочарована тем, что Изабель не было рядом и я не могла представить ей моего первого официального парня. Моего любовника. Я хотела показать ей Нейла так же сильно, как хотела показать ее ему.
К счастью, ее любопытство взяло верх, и в наш последний вечер она пришла на ужин. Мне нравилось смотреть, как она глядит на Нейла, когда он говорит о политике, рассуждает о заслуженном падении Тэтчер и о том, что это правительство состоит из идиотов, в то время как лица родителей буквально вытягивались. Я поняла, что он сумел впечатлить Изабель, хотя и не был ее типом (она встречалась с яппи[16], имеющими крутые автомобили и толстые кошельки).
Но что мне действительно нравилось – так это то, что Нейл особо не смотрел на нее. Это только возвысило его в моих глазах, и моя уверенность в себе окрепла. Но оказалось, люди могут лгать.