– Это приемная! – заорал он, а потом повернулся к парням. – Что уставились? На обед валите!
Команда была исполнена в одну секунду – все словно испарились и через полминуты ввалились в прибывший на этаж лифт. Так же быстро закрылись двери кабины, и мы остались одни.
– Агеев, ты бешеный?
Я попыталась успокоиться и дышать ровно. Тимур повернулся ко мне, сжимая охапку роз так сильно, что я услышала треск сломанных стеблей.
– Чем тебе не угодили эти цветы? Дай сюда.
– Нет, – отрезал он.
– Тимур…
– Нет. Поставлю их в комнату отдыха.
Решительно подхватив кувшин с водой, он удалился, а я от удивления раскрыла рот и развела руками.
Я посмотрела на опустевшую стойку с каплями воды. Грудь от обиды сдавило так сильно, что в глазах защипало – невольные и непрошеные слезы появились как всегда нежданно-негаданно. Что за херня? Почему я не могу поставить здесь букет? С каких пор это запрещается? На Восьмое марта Агеев не возмущался, хотя цветов мне надарили прилично. Не так много, как хотелось, но все же. И у Ларисы раньше стоял горшок с фиалкой, я хорошо помню, когда приходила устраиваться, как она поливала цветок из небольшой белой лейки. Лейка эта до сих пор где-то валяется в шкафу.
Не владея собой, я ринулась за Агеевым в комнату отдыха.
– Да что с тобой не так?! – крикнула я, толкнув его изо всех сил в спину. – Ты совсем озверел в последние две недели! То дверью прихлопнуть норовишь, то толкнешь у лифта, а теперь тебя не устраивают мои розы?!
Тимур покачнулся и выронил кувшин. Вода пролилась ему на ботинки, розы рассыпались по мокрому ковролину.
– Ты меня толкнула? – прошептал он и повернулся ко мне.
От выражения его лица я задрожала. Он двинулся на меня, я взвизгнула и попыталась выскочить в коридор. Он перехватил меня и припечатал к ближайшей стенке, с силой сдавив талию.
– Ты… меня… толкнула? – грозно пророкотал он. – Ты… подняла на меня руку? Серьезно?
– Сам виноват, незачем выводить меня из себя, – проблеяла я.
Он сжал мне горло. Легонько, но дышать я перестала, то ли от страха, то ли Агеев действительно перекрыл мне доступ кислорода.
– Я мог бы… – наклонившись ко мне, он почти коснулся моих губ своими губами. – Свернуть тебе шею и выбросить в окошко.
Сердце у меня заколотилось, как мечущийся бройлер на птицефабрике. Это угроза? Мне, мягко говоря, стало не по себе.
– Я мог бы связать тебя и издеваться над тобой неделями. Заклеить твой поганый рот скотчем, чтобы ни единого звука не сорвалось с этих… – запнувшись, он остановил взгляд на моих губах. – Ты знаешь, я мог бы сделать много нехороших вещей.
Закрыв глаза, я приготовилась к худшему – он ведь, правда, может. Я уверена, что ему не впервой убивать, и он вполне может обставить всё так, словно я неудачно упала или вообще покончила с собой. Или он подложит взрывчатку мне в машину – в Чечне ему и не такое приходилось проделывать. Боже, я, кажется, разбудила зверя, и этот зверь совсем не похож на хомячка…
– Я бы очень хотел этого, Илона, – неожиданно он сменил тон.
Мне показалось, что в нем проскользнули… ласковые нотки.
– Чего? – прохрипела я, мечтая, чтобы стена меня засосала и выплюнула с другой стороны – может быть, тогда у меня будет шанс убежать.
– Сделать нехорошие вещи. С ними… – прошептал Тимур, очерчивая контур моих губ большим пальцем.
Дыхание Тимура было рваным, и я чувствовала каждый толчок воздуха, вылетающий из его груди. Теплый и мягкий, совсем не похожий на жесткую хватку на моей талии и совсем не похожий на удавку, которая сжимала мне горло несколько секунд назад.
Конец ознакомительного фрагмента.