Ее внутренности состояли из двух самостоятельных блоков. Полюбовавшись компактностью аппаратуры, Надежда принялся изучать цифры и буквы, выдавленные на черной блестящей поверхности эбонитовой оболочки, составленной из продолговатых пластин. Потом взял маленькую отвертку и отвинтил одну пластину. Под нею открылась ниша, из которой Надежда извлек две картонные таблички, формой и размером похожие на маленькие игральные карты для покера, которые принято называть атласными, хотя делаются они не из атласа. И рубашка у них была карточная. А на лицевой стороне отпечатаны календари на 1963 год. Разграфлено по месяцам и по дням недели, воскресенья выделены красным. Но числа в календарях перепутаны. Это был шифр. Вернее, половина шифра.
Надежда взял из брезентовой сумки шильце и спросил у Павла иронически:
— Я тебе не мешаю?
— А что, нельзя? — Павлу не надо было притворяться, чтобы изобразить, как ему не хочется отходить сейчас от Надежды.
— Иди погуляй, что ли… С полчасика…
Павел повиновался. Во дворе, прохаживаясь под окнами, он обратил внимание, что свет в их комнате как будто бы уменьшился. Кажется, Надежда выключил настольную лампу. А через минуту-две снова зажег.
Павел сел на ступеньке крыльца. Ночь была беззвездная, темная. Поднимался ветер.
Наконец скрипнула дверь. Надежда подошел, опустился на ступеньку рядом с Павлом, закурил.
— Сегодня вторник? — спросил он, и голос у него был усталый.
— Сегодня уже среда.
— Ну отбой. — Надежда погасил папиросу. — Спать.
Он поделился с Павлом простынями и подушками. Павел лег на диване. Кровать Надежды была очень высокая, выше стола, он взгромоздился наверх, чуть ли не под самый потолок, и было смешно глядеть на него снизу.
— Свет-то забыли, — как-то по-домашнему проворчал Надежда.
Павел встал, выключил лампу.
— Черт-те что, — сказал Надежда, ворочаясь. — Надо попросить хозяев, пусть уберут эти проклятые перины. — И добавил без всякой связи с предыдущим: — Надоело мне в этом городе. У тебя документы в порядке?
— По-моему, нормальные.
— А ну-ка покажи.
Павел встал, снова зажег свет, подал Надежде паспорт. Тот нашел, что сделано чисто.
Они лежали в темноте молча, и каждый думал о своем.
— Не спишь? — сказал Надежда.
— Не могу.
Тикали часы. На улице ветер шелестел листвой. Слышно было, как покашливает за стеной хозяин.
— Хотел бы я знать, что с Дембовичем, — сказал Надежда.
— А если забрали?
— Должны были забрать.
— Старик расколется как орех.
— А может, и не расколется. — Надежда повернулся на другой бок. — Ладно, бог с ним, с Дембовичем. Ты вот что… Завтра подыщешь себе жилье, тут это довольно легко. В одной конуре нам жить нельзя.
Ну вот, все правильно, подумал Павел. Он не очень-то и рассчитывал, что Курнаков разрешит ему неотлучно находиться рядом с собой.
Утром Надежда ушел на работу, а Павел, посоветовавшись с его хозяином, отправился искать жилье. Подходящая комната нашлась на параллельной улице, в пяти минутах ходьбы от Надежды. Столковавшись о цене, Павел заплатил за месяц вперед. Прописку решил пока что не оформлять, благо с этим делом тут просто. Вернувшись часа в три, Павел сообщил хозяевам Надежды, что все в порядке, отказался от предложенного обеда — мол, подожду друга — и пожелал немного отдохнуть.
В комнате Надежды, прибранной после их ухода, царили чистота и порядок. Павел пригляделся, прикидывая, откуда целесообразнее всего начать поиск, но ничего определенного решить не мог. Вещей, нужных и давно отслуживших, было очень много, тайник при необходимости можно устроить в двадцати разных местах. Так что Павел отверг мелькнувшую было мысль приступить к розыскам шифра немедленно. С минуты на минуту должен был прийти с работы его «друг».
Надежда явился бодрый, в приподнятом настроении. Доклад Павла его порадовал. К обеду он принес бутылку водки, и они просидели за столом часа полтора. Был выработан, так сказать, статус взаимоотношений. Они будут встречаться по вечерам. Павел несколько дней может побездельничать, побродить по городу, осмотреться, почитать объявления о найме рабочей силы, а потом они что-нибудь придумают.
В среду Надежда вышел в эфир, в четверг работал на прием.
Минуло еще три дня, а Павел так и не сумел найти ни одной подходящей возможности произвести у Надежды обыск. Хозяева сидели дома крепко, как медведи в зимней берлоге, незамеченным в комнату Надежды не проникнуть, да и он сам мог нагрянуть в любую минуту. Рисковать тут Павел не имел права.
Наконец он придумал выход и по телефону, который у него имелся, попросил у лейтенанта Кустова явку.
…Во вторник к хозяевам Надежды пришла из собеса девушка. Поинтересовавшись, как живут старики пенсионеры, не скучают ли, она предложила им две путевки на экскурсию в Москву, на ВДНХ. Завтра за ними заедет автобус, в Москве они будут на полном содержании — трехразовое питание и так далее. Группа их состоит из двадцати пяти человек, все люди пожилые, как они сами… Старики с радостью согласились.
В среду, когда они уехали, в комбинате бытового обслуживания, которому подчинялась радиомастерская Надежды, было созвано совещание с обязательным присутствием заведующих производственными точками. Надежда, разумеется, тоже должен был участвовать в нем, и оно продолжалось три часа.
Павел проник в дом так, что соседи не видели его. Ключи хозяева оставляли под крыльцом.
Не мешкая, начал методично и тщательно осматривать комнату, ища тайник. Долгое время его попытки были тщетными. Потом он обратил внимание на настольную лампу. Это была, так сказать, капитальная конструкция канцелярского типа. Массивная, как пьедестал, круглая мраморная плита, к ней привинчена ребристая ножка-колонна, а над колонной на проволочном каркасе покоится большой матовый плафон. Вдруг Павел вспомнил, что, выпроводив его на улицу перед тем, как сесть за шифровку, Надежда почему-то на несколько минут погасил настольную лампу.
Сняв абажур и отвернув легко завинченную гайку на нижней поверхности мраморного основания, он отделил полую ножку. Хорошенько запомнив расположение витков, размотал изоляцию на проводе, и в руках у него очутился плотно скатанный ролик. Развернул его и увидел три колонки цифр. Это было то, что он искал, — ключ к шифру.
В глубине ножки белел комок ваты. Павел вытянул его, и на ладонь упала автоматическая ручка размером несколько крупнее принятого стандарта. Это был пистолет. Любопытно, почему Надежда не носит его при себе? Неужели перестал бояться?
Пересняв цифры, Павел снова устроил все как было.
В тот же день после ужина Надежда завел речь о женщине, которую зовут Мария, — казалось, Надежда угадывал и исполнял желания полковника Маркова. Он говорил, что тоскует по ней, что ему ее страшно не хватает. Эта исповедь завершилась настоятельной просьбой: Павел должен съездить в тот город, негласно разыскать и повидать Марию. И как-то вручить ей деньги. Может быть, заодно удастся что-нибудь узнать о Дембовиче.
Надежда отлично отдавал себе отчет, насколько это небезопасно, — ведь Павла многие знают в городе, контрразведчики, безусловно, не забыли историю с переправой, он может быть опознан, выслежен, может привести «хвоста». Но никакие соображения безопасности не останавливали его.
Павел сначала подумывал, что это просто способ отправить его подальше, а самому скрыться. Но было непохоже, чтобы Надежда хитрил.
Сообщив своим по телефону, что он должен исчезнуть на несколько дней, Павел попросил явку. Он встретился с лейтенантом Кустовым и передал ему добытый у Надежды ключ к шифру.
А потом отправился в город, где жила Мария.
ГЛАВА 17
Привет и подарок
В феврале у Марии родился сын. Она назвала его Александром. Когда была в роддоме, каждый день под окно, возле которого стояла ее кровать, приходили ребята из таксомоторного, передавали через няню апельсины и яблоки, однажды написали записку: «Цветов пока нет. Но как будешь отсюда выходить, найдем вот такой букет». И правда, в день выписки явились с целой охапкой мимозы.
Подруги, которых Мария как-то незаметно растеряла с появлением в ее жизни Михаила, снова были с нею, а Лена Солодовникова буквально не отходила ни на шаг, часто оставалась ночевать. Короче говоря, чувство одиночества, которое Мария так тяжело переживала в первые месяцы после исчезновения Михаила, постепенно развеялось, и от тех времен в душе остался лишь осадок горького недоумения.
О причинах бегства шофера Михаила Зарокова судили и рядили в парке по-всякому. Нашлись и такие, кто объяснял дело, по их мнению, мудро и просто. Мол, чего тут непонятного — все они таковы, холостые мужики: заморочил девке голову, а увидел, что будет ребенок, — удрал.
Одна Мария знала, что это не так. Она же не успела сказать Михаилу о беременности… Она не винила Михаила ни в чем и не жаловалась на судьбу. Причиной, заставившей его бежать из города, Мария считала какие-то неведомые ей события, грозившие Михаилу очень серьезной опасностью. А события эти могли быть последствием прошлого. Она сопоставила историю, поведанную Михаилом в тот далекий зимний вечер, когда первый раз пригласила его к себе, и свою поездку в Москву, к матери друга Михаила. Вспомнилось странное впечатление, оставшееся от поездки.
Михаил был в плену, бежал, служил в армии под чужой фамилией. Друг, которого Михаил считал погибшим, оказался живым и сделался бандитом. Наконец, она знала, что Михаил кое в чем врал ей. Например, насчет жилья.
Мария складывала все вместе, и получалась зловещая сеть, в которую, вероятно, и попал Михаил. Во всяком случае, она не сомневалась, что дело связано с уголовным миром. Сознание этого отравляло воспоминания обо всем хорошем, что принесла ей любовь Михаила, но его она любила по-прежнему. С сожалением перестала она носить подаренный им медальон. Однажды хотела даже выбросить — ведь эта вещь была ворованная, мать Мишиного друга отказалась ее принять. Но, поколебавшись, Мария спрятала медальон в старую сумочку, которой давно не пользовалась, — с глаз подальше. Все-таки это была единственная память о Михаиле. Для себя она твердо решила: вернется — примет его и не упрекнет ни словом. Если, конечно, он не преступник…
Заботы о сыне отодвинули в сторону все другие мысли, Мария понемногу окончательно пришла в себя. И вдруг одно непонятное происшествие вновь нарушило покой.
Мария так рассказывала Лене Солодовниковой:
— Понимаешь, до сих пор руки дрожат, не могу успокоиться… Вот слушай по порядку. Сегодня утром я повезла Сашку в консультацию. Что-то у него с желудочком неладно. Коляску оставила в скверике, против входа, ну, ты же знаешь… Все так делают… Пробыли мы у доктора полчаса, не больше, ничего страшного у Сашки не оказалось, просто перекормила. Выхожу, держу его одной рукой, а другой клеенку в коляске поправляю. Разгладила ладонью — кирпичик какой-то под клеенкой. Отвернула — представляешь, что оказалось? Пачка денег. Новенькие, в упаковке. Под ленточку вложена записка. Всего несколько слов. «Ваш друг передает вам привет и просит принять подарок». Почерк не Мишин… Ты знаешь, Ленка, у меня прямо сердце оборвалось. Думаю: ну вот, дождалась. Их там, наверно, целая шайка. Награбили, и он мне от своей доли прислал. Даже не хотела Сашку в коляску класть после этих денег. Иду и думаю: что же делать? Деньги у меня в сумке, и будто я сама воровка. Куда их девать? Пошла в милицию. Ну, конечно, расспросы, допросы. А что я могла им сказать? Говорят, не можете ли вы предположить, кто подкинул эти деньги. Говорю, нет. Не буду же я замешивать Михаила. А потом они и сами в конце концов соображать должны, им же о его исчезновении известно. В общем, не стала я ничего предполагать. Говорю, возьмите эти деньги, а сказать мне больше нечего. Составили протокол, и я ушла.
Мария недаром считала Лену фантазеркой. Выслушав, она спросила таинственным шепотом:
— А записка? Надеюсь, ты ее не отдала?
Мария вздохнула.
— Конечно, не отдала. — Она вынула из сумочки записку. Подруги долго рассматривали ее, даже на свет. Начитанная Лена высказала догадку, что, может быть, на бумаге есть тайнопись, и предложила прогладить горячим утюгом. Это было очень смешно, и Мария сказала с грустной улыбкой.
— Ленка, Ленка, какая же ты еще девчонка…
Однако отговаривать ее не стала и сама включила стоявший на подоконнике электрический утюг.
Пылкое воображение обмануло Лену: на бумаге, кроме чернильных букв, ничего не было, и Мария спрятала чуть поджарившуюся, ставшую ломкой записку в сумочку.
Лена спросила:
— И все? И дальше ничего?
— А что же еще? Думаю, как же они меня разыскали? Ну, положим, Михаил адрес знает. Но ведь на дом ко мне не пришли. Значит, следили, выбирали удобный момент. От самого дома следили… Ужасно неприятно… И откуда узнали, что я дома сижу, в декрете? Значит, справлялись на работе. Пошла в парк. Там, как всегда, крики, шуточки: «Покажи-ка шофера Сашку». А мне не до шуток. Спрашиваю у Нины, у новенькой, не интересовался ли кто мной. Сказала, звонил мужской голос, спросил по имени. Нина ответила, что меня нет, в декретном отпуске, и поинтересовалась, кто спрашивает. Ответил: знакомый. А какой там знакомый… Прямо не знаю, что делать. Хоть на улицу не выходи.
— Да что ты, Маша? — воскликнула Лена. — Не хватало еще — в родном городе жить и бояться.
— Я и не боюсь, — сказала Мария. — Просто неприятно. Один раз подбросили — могут и еще.
Они условились, что Лена пока поживет у Марии.
ГЛАВА 18
Арест
Павел признался Надежде, что Мария понравилась ему. И это была правда.
Он сразу узнал ее по описанию Надежды. Необыкновенно свежий цвет лица. И очень женственная. Ему неизвестно, какая она была прежде, но сейчас просто хороша, ничего не скажешь.
Не опуская ни единого штриха, Павел начал рассказывать, как нашел Марию, как дежурил возле ее дома, следовал по пятам до детской консультации.
— При чем здесь детская консультация? — перебил Надежда.
— Фу, черт, забыл, — спохватился Павел. — У нее же ребенок, сын. Четыре месяца.
Понадобилось подождать немного, чтобы дать Надежде переварить эту новость. Павлу еще не приходилось наблюдать, каким образом проявляется у Надежды радость. Но сейчас выражение лица у него было приблизительно такое, как в тот момент, когда он держал в руках рацию. Это было похоже на тихое ликование. Надежда сказал:
— Это мой сын, Паша.
Павлу оставалось только поздравить, что он и сделал.
— Ну дальше, — попросил Надежда.
А дальше Павел поведал довольно грустную для Надежды историю, как были положены в коляску деньги, как Мария обнаружила их, что с нею сделалось после этого и как она, не раздумывая, отправилась прямо в милицию.
И опять пришлось сделать перерыв, еще более долгий. Отчет Павла походил на процесс закалки: сначала металл раскаляют докрасна, а потом бросают в холодную воду. Ни один из оттенков в смене чувств, владевших Надеждой, не ускользнул от внимания Павла.
— Продолжай.
— Больше я ее не видел. То есть, конечно, дождался, пока не вышла из милиции, проводил немножко, вижу, топает до дому, и отстал. Разузнал кое-что о Дембовиче, да не стоит сейчас говорить…
— Брось-ка ты, психолог, — мрачно сказал Надежда.
— В общем, помер Дембович, вот что. Сгорел вместе с домом.
— Как узнал?
— От таксиста. Соседи сказали, какая-то старуха на пепелище два раза приходила. Скорей всего Эмма.
— Больше некому. — Задумавшись, Надежда машинально мял папиросу, пока из нее не высыпался табак. — А Эмму, значит, не взяли… Черт, неужели зря я порол горячку?