Руку начинают дрожать. Нельзя предаваться воспоминаниям. Та моя, другая жизнь, совсем не походила на сказку, но спустя годы, даже самое ужасно все равно забывается. К сожалению.
Папка падает из моих рук, и бумаги веером разлетаются по полу. Наклоняюсь за ней и замечаю что-то под столом. Выгибаюсь, чтобы дотянуться, но только скребу пальцами ворс ковролина.
Тянусь еще сильнее и, наконец, цепляю и вытягиваю на божий свет паспорт.
Встаю в полный рост, поворачиваюсь к Соловьеву с находкой в руках.
И не вижу его самого. Потому что все мое внимание приковывает к себе его стояк, который невозможно скрыть в таких узких джинсах.
Запоздало понимаю, что только стояла только что перед ним на коленях, кверху задницей. Как и перед Тофиком этим утром. Только парковый умалишенный был не так опасен, как этот мужчина передо мной.
Воздух стал густым и плотным, как холодное море. Сердце рухнуло в пятки, откуда не подает признаков жизни.
Медленно отвожу взгляд от его члена и облизываю пересохшие губы.
– Ох, черт, – выдыхает Соловьев сквозь зубы.
Делает всего шаг и таранит поцелуем мои губы.
Соловьев целует меня так, как будто встречал на вокзале, в аэропорту или еще черти где, откуда возвращаются спустя годы. Он целуется жарко, с напором, совсем не считаясь со мной.
К тому же я стою перед ним как, музейная статуя, окаменев от шока.
Но в миг, когда его язык раздвигает мои губы и врывается в рот, те самые бабочки в животе начинают взрываться одна за другой. Он двигает языком так, словно он уже во мне, и я стону от одних только поцелуев.
Паспорт снова падает на пол.
Я обхватываю его плечи, и заклепки на куртке царапают кожу. Стягиваю ее с него, не прерывая поцелуя и, как балерина, при этом балансирую на носочках, пока его язык переплетается с моим.
Соловьев тянется к моей короткой ветровке. Срывает одним движением, и пока я вожусь с его курткой, его руки уже хозяйничают под моей футболкой.
Буквально висну у него на шее, когда он, бесцеремонно задрав мой лиф, сжимает одной рукой грудь.
Повиснув на нем, стону громче. Прямо ему на ухо. И он тут же толкается мне навстречу бедрами.
Соловьев на миг отпускает меня, чтобы одним движением снести со стола всю мою работу на пол. Документы еще тихо кружат в воздухе, оседая на пол, когда он подхватывает меня за талию и садит на освободившуюся столешницу.
Обхватываю его бедрами и немедля расстегиваю тугую пуговицу на его джинсах. Не могу ждать. Пусть окажется никудышным любовником, чтобы я смогла, наконец, выбросить его из головы. Такое ведь тоже может быть?
Когда с пуговицей покончено, аккуратно веду молнию вниз. Одно неловкое движение – и секса сегодня не будет.
Для этого требуется концентрация, но ее-то у меня как раз и нет. А еще я не вижу того, что делаю, полагаясь на ощущения. Соловьев задрал мою футболку и его рот оставляет обжигающие поцелуи на моей груди.
Глажу его через белье, чувствуя ладонью жар. Однажды коснувшись, теперь не могу даже думать о том, чтобы убрать с него руку. Вожу пальцами по всей длине и наслаждаюсь, отодвигаю резинку белья и касаюсь рукой. Кожа к коже.
Соловьев ощутимо кусает меня, а потом возвращается к моим губам и шепчет:
– Сильнее.
На мне все еще полно одежды. Пытаюсь помочь ему раздеть себя, но он хватает меня за кисть и возвращает пальцы туда, где они нужнее.
– Я справлюсь.
Расстегивает мои джинсы и стягивает только одну штанину. Вторая остается болтаться на бедрах. Трусики тоже все еще на мне. Как и футболка, которую Соловьев просто заткнул за приподнятый бюстгальтер.
Сначала он только водит пальцем по кружеву и, наверное, ему нравится то, какая я уже мокрая. Не сразу, но все-таки отводит белье в сторону, и проводит пальцем сверху вниз, после медленно погружая его в меня.
– Ты ведь правда меня хочешь? – почему-то спрашивает он.
Вместо ответа сильнее двигаю собственной рукой, но, похоже, для Соловьева это не ответ.
Смотрю в его потемневшие глаза.
– Хочу. Как зашла вчера, так и представила, как ты делаешь это со мной. На этом самом столе.
Он вдруг убирает руку и облизывает собственный палец, глядя мне в глаза.
– Как интересно… – тянет он.
Беру его руку, как он недавно мою, и возвращаю туда, где ей самое место. При этом не прерываю зрительного контакта.
Он только смотрит.
Раз так, тоже прерываю ласку, касаюсь его ладони сверху и начинаю двигать ею, лаская саму себя. Его же рукой. Кусаю губы, чтобы не кричать. Ерзаю на столе, но Соловьев по-прежнему ничего не делает. Только смотрит.
Пусть, если ему так хочется.
Левой рукой обхватываю его за шею, заставляя нагнуться, и впиваюсь в губы. А правой рукой так и вожу его пальцами.
Быстрее, быстрее.
Выгибаюсь и кусаю его за губу. Шире развожу ноги. И наконец-то взрываюсь.
Обхватываю его бедра коленями, пока переживаю одну волну дрожи за другой. Любое его прикосновение отзывается новым спазмом. Но я уже чувствую, что одного оргазма мало. Тело обманули. Нельзя считать, что Соловьев подарил мне оргазм, это я быстро и гарантировано сделала себе хорошо.
И опять слишком быстро.
Оргазм тухнет, и меня накрывает неудовлетворением и просто дикой жаждой секса. Теперь-то уж я точно готова к большему.
Рука Соловьева наконец-то оживает, он вводит сразу два пальца. И мое тело тут же откликается. Но вместо того, чтобы продолжить, он вдруг забирает руку, делает шаг назад и говорит:
– На колени.
Глава 8. Макс
Пока она сортировала бумаги, я глаз от нее отвести не мог. На минуту даже представил, как она будет работать здесь.
Пока она стояла на полу, собирая бумаги, я чуть не сказал ей, что она принята на работу и можно приступать с понедельника.
И все-таки я совершил ошибку, когда шагнул к ней и стал целовать.
Она неправдоподобно мокрая.
Из-за этого я не верю ни единому ее слову.
Этому нужно положить конец.
Она слишком отзывчивая для проститутки, слишком мокрая для меня. Я хочу в это верить, но так ли это?
Если бы я не видел, как она ласкает себя своими же пальцами вчера вечером, то сегодня был бы на седьмом небе от счастья. Я бы уже истратил весь запас презервативов, какой только имеется в офисе. А потом повез бы ее домой, запер в своей спальне на все выходные, чтобы в понедельник мы оба потом не могли ходить.
Но я видел вчера, как она стягивала свои трусики по приказу неизвестных мужиков в онлайн-чате.
И то, как теперь управляет моими пальцами, очень похоже на то, что она делала вчера. И стонет она так самозабвенно, как будто отдается самому любимому мужчине в жизни.
Вчера она стонала также.
Она пытается убедить меня, что думала обо мне, что с самой первой встречи хотела меня на этом столе. Серьезно? И я должен поверить в это? Если бы это было так, я бы не запирался в туалете ресторана, пока за дверью бесновались Бэтмен и Человек-Паук.
Она фальшива «от» и «до».
Может быть, и паспорт она забыла здесь неслучайно. Если уж были у нее такие желания, в которых она созналась.
А почему нет? Шансов стать моим секретарем у нее нет. Значит, остается только шанс стать любовницей. Отдаться на столе в офисе? Лучшая возможность вскружить голову мужчине, а потом отдавать тело в обмен на подарки.
Такая будет сосать в пробке и отдаваться между совещаниями по щелчку пальцев.
Но мне такая не нужна.
Я боялся сломать ее и потом вышвырнуть из своей жизни. Но прикасаться к ней теперь, значит, впускать в жизнь мерзость и продажную любовь.
Нет, детка. Ты наркотик. Это ясно с самого начала. И я не дам развиться этой зависимости.
В этой мысли есть огромная доля сожаления, горечи и яда. Я уже пригрел в офисе ту, которой нужен был не я, а тот, кто готов платить за ее любовь. Я учусь на своих ошибках. Дважды не попадусь.
И все же я ввожу в нее сразу два пальца, и чувствую, какая она узкая, тугая, хотя и мокрая.
Но это ничего не доказывает.
По ее косе, рваным джинсам и пухлым губам ни в жизни не догадаешься, чем она зарабатывает на жизнь. Видимо, просто недавно в этой каше варится.
И я могу дать ей работу и открыть двери в другую жизнь. В таком случае мне остается только надеяться, что торговля телом выветриться из ее головы. И что она не станет для меня второй Мариной.
Слишком хрупкие надежды, похожие на самообман.
Поэтому я говорю ей:
– На колени.
И с сожалением вижу, как расширяются ее серые глаза. Как в них вспыхивает обида, непонимание, десятки вопросов, которые она не произносит. А покорно спускается вниз со стола, так и оставаясь в одной штанине. Вторая тянется следом.
Она пытается опустить футболку и лифчик, но я перехватываю ее руки.
– Оставь, как есть.
Она тяжело дышит. То ли еще от оргазма, то ли от ярости. На щеках румянец.
Сидит на пятках, смотрит на меня снизу вверх. Покорности во взгляде – ноль целых, ноль десятых. Ее бы поднять, уложить животом на стол и…
Вместо этого приспускаю боксеры.
– Хочу твой рот.
Теперь ее черед смотреть на меня. А я бы все отдал, чтобы узнать ее мысли.
Если она пришла сюда, чтобы переспать со мной, то такой сценарий вполне вписывается в картину ее мира. Лучший путь к сердцу мужчины. Или его кошельку.
Она переводит взгляд ниже. Давай же, детка. Сделай так, чтобы я мог тебя возненавидеть. Ты так умело работала рукой. Покажи себя во всей красе.
Она глубоко вдыхает… и рывком поднимается на ноги.
Она не стоит вровень со мной, в ней куда меньше сантиметров, но сейчас она кажется даже выше, чем есть на самом деле. Она расправляет плечи, возвращает на место лифчик, поправляя по очереди то одну, то вторую грудь.
Ее груди мне теперь не видать. Это ясно, как день.
Не сводя с меня взгляда, расправляет мятую футболку. Нагибается и натягивает вторую штанину. Заправляет футболку и застегивает пуговицу.
И говорит:
– Нет.
Подхватывает рюкзак, ветровку, паспорт с пола и уходит.
А я остаюсь стоять со спущенными боксерами, а на языке все еще чувствую ее вкус, слизанный с пальца.
Глава 9. Лера
Я не делаю минеты.
Это не прихоть и не брезгливость. Это то, что я вынесла из детства.
Вы скажите, хреновое, поди, было детство. И будете правы.
Когда твой ближайший родственник пихает тебе в рот вовсе не карамельку, пока ты играешь с куклой, это действительно уже мало похоже на детство. Но еще хуже, когда ты все-таки начинаешь рассказывать об этом, давясь слезами и соплями, перебарывая заикание, а тебе не верят и называют «маленькой лгуньей».
Защиты нет. И однажды все повторяется. Только теперь даже жаловаться бесполезно.
Наверное, я одна из тех, кого, как у классика, «среда заела».
Что ж, я уже рассказывала, что не сразу пришла к этой профессии. И еще долго продержалась, но не срослось.
Бабушка – единственная, кто поверила мне. Она докопалась до сути, не стала сомневаться ни минуты и забрала меня к себе. С тех пор я не видела никого из членов моей семьи.
Похоже, хреновые каламбуры – мой конек.
Бабушка выходила меня, и благодаря ее стараниям, я не осталась заикой на всю жизнь. Поэтому бабушке я должна помочь, чего бы мне это не стоило.
С годами многое проходит. И я была с парнями, и пусть без глубокой глотки, но они довольствовались моими пальцами. Я не распространялась и не жаловалась, потому что это не то, что парень хочет услышать от девушки, когда оба уже в постели.
Меня не пугает секс или голый мужчина, если только ничего из этого не переходит в ультимативно-доминирующую форму. Я не могла уйти от этой грязи в детстве, но теперь я – взрослая и вижу грань между страстью и унижением. И даже если мой партнер, как и Соловьев, красив, успешен и с достоинством идеального размера, моим ответом будет – нет.
Возможно, он просто властный мудак, который привык самоутверждаться за счет женщин. Я ведь ничего о нем не знаю. Только то, что готова спать с ним, как заведенная.
Поправочка. Была готова. Теперь я поумерила свой пыл. Самое время спуститься с небес на землю, решаю я, пока жду своей очереди в медцентре.
После клиники покупаю горячий пирожок в ближайшей кофейне и снова пью кофе. Последние лучи осеннего солнца золотят макушки деревьев. Не хочется возвращаться домой так рано. Сегодня на мне два шоу с разницей в полтора часа. Поэтому беру еще один пирожок, который жую на остановке, ожидая автобус. Через час он доставляет меня на окраину города, где сразу за заброшенными заводами, за облупленным забором замер кленовый сад и дом для престарелых.
У меня еще есть час, выделенный для посещений, хотя моей бабушке все равно, когда я приезжаю. Она не узнаёт меня, но я буду к ней ездить, потому что помню, что она сделала для меня.
В старом купеческом доме тишина. Здесь как будто все вымерли, хотя в каждой палате по нескольку человек. Меня встречает заспанная сиделка и вместе мы одеваем бабушку и усаживаем в инвалидное кресло. Санитарка раскрывает для меня вторую створку двери с душераздирающим скрипом, и я выкатываю коляску к каменному пандусу, а оттуда через двор к багряному саду, шелестящему листьями.
Я всегда говорю с бабушкой. Привыкла, даже без ответов и реакций с ее стороны.
Тихо катится коляска по мощеной дорожке между кленами. Щебечут какие-то птицы, прощаясь перед зимой.
– Знаешь, бабуль, я почему-то не верю в то, кем этот Соловьев пытался быть. Как будто какой-то рубильник опустили. Так не бывает… А я не хочу, но все равно чувствую: он другой. Ты, бабуль, говорила, что я мечтательница. И рассказывала о том, как много лет спустя, люди будут жить в необычных домах моей проектировки. Домах будущего, которые выдумают такие молодые мечтатели, как я. Другие девочки и мальчики… Другие, может, чего и добились, а я – нет. Моих мечтаний хватает только на то, чтобы придумывать оправдания всяким извращенцам. Это да, это у меня великолепно получается… Прости меня, бабуль, что не оправдала твоих надежд…
Сворачиваю к каменному мостику, перекинутому через ручей. Затянутая мхом кладка растрескалась и крошится, по нему лучше не ходить и не ездить. Возле мостика я, обычно, разворачивала коляску и везла бабушку обратно.
А теперь у мостика на дорожке не протолкнуться. Два мужчины в спецовках вкапывают в землю по обе стороны от моста железные штыри, рядом валяется ярко-желтая лента с черной надписью: «Опасно! Проход воспрещен».
А прямо перед ними и спиной ко мне стоят Зинаида Семеновна и рядом… Максим Соловьев. В той же куртке из черной кожи с молниями на плечах, что и утром. Он кивает, пока слушает возмущение Зинаиды Семеновны. Отдаленно вспоминаю слова директрисы о тендере на реконструкцию и о том, что так к Соловьеву я и попала.
Коляску невозможно развернуть быстро. Поэтому качу ее назад, чтобы скрыться, но Зинаида стоит вполоборота и она-то меня и замечает.
При виде меня прямо вижу, как загорается в ее глазах идея «сосватать» бедняжку к Соловьеву на работу.
– Валерия! – кричит она. – Вас судьба мне послала, не иначе!
Я другого мнения.
– Здравствуйте Зинаида Семеновна, – отвечаю неразличимым шепотом.
Остаюсь на расстоянии от них, начинаю разворачивать коляску, но тут оборачивается и Соловьев. Мельком, через плечо, но как только видит меня, то поворачивается всем телом.
Выражения его лица при этом не вижу. Потому что стараюсь на него вообще не смотреть. Все мое внимание сосредоточено на том, чтобы как можно быстрее смыться отсюда.
А Зинаиду уже не остановить:
– Простите, Максим Николаевич, что невольно подслушала о ваших сложностях с выбором секретаря в нашу прошлую встречу! Вы, случаем, еще никого не взяли на эту должность?
– Нет, – сухо отвечает Соловьев.
– Валерия, подойти ближе! – говорит Зинаида. – Примите за личную рекомендацию. Вот самоотверженная девушка, которая делает все ради своей бабушки. Таких работящих, как она, днем с огнем не сыскать. Может быть, у нее и нет достаточного опыта, но мы все с чего-то начинали, верно?