Рассматривая все эти шарики, ленточки и кукол на капоте сверкающего белого автомобиля, Андрей мысленно матерился. И как он забыл, что сегодня Вовкина свадьба? А ведь мать предупреждала! Эх, и не хочется же туда идти! Но придётся заскочить к Самойловым – столько народу, наверняка кто-нибудь хоть что-то, но сболтнёт о Кузнецовой. Они, кажется, два дня собирались праздновать? Значит, завтра и сходит. Сегодня к такому подвигу он не готов. Воскресенье, другой разговор – и поздравит, и информацию пробьёт. Пьяные люди благодушные, глядишь и расскажут что-нибудь.
Родительская «саманка» расположилась по соседству с самойловскими хоромами – окружённая хозяйственными постройками и деревьями, она затерялась в глубине сада, совершенно незаметная с дороги. Другие дома в селе смотрели фасадом на улицу или находились вблизи от забора, но их «гнездо», построенное прадедом по отцовской линии ещё 30-х годах прошлого столетия, единственное в Малой Талке целым пережило Великую Отечественную войну и встретило XXI век, почти не изменившись.
Только в новом тысячелетии отец с матерью облагородили простую прямоугольную конструкцию – изменили конфигурацию окон, добавили рельефности фасаду и сделали внутри современный ремонт. С красной черепичной крышей и резными лакированными ставенками, домик смотрелся сошедшим с пасторальной картинки – особенно летом, в разгар цветения подсолнухов, которые обязательно каждый год росли в огороде.
Заглушив мотор, Андрей вышел из машины и приблизился к старенькой ухоженной «Ауди», нахально оккупировавшей площадку перед воротами. Секунд тридцать смотрел на неё расфокусированным взглядом – всё ещё витая в мыслях о Кузнецовой, потом вздохнул, тряхнул головой и постучал по колесу обнаглевшей «немки». Ноль эффекта. Тогда, плюнув на приличия, взгромоздился на капот и стал ждать. После пятисекундной задержки сигналка всё-таки заверещала. Родительский пёс, и до того захлёбывающийся лаем, теперь вовсе поднял вой, существенно обогатив безумную какофонию звука заливистым бэк-вокалом.
Ну что ж, значит, точно услышат – не помешает ни орущая музыка, ни крики, ни хохот. Можно, конечно, зайти во двор… Вышло бы скорее. Так ведь не выпустят же!
Поелозив, Андрей устроился удобнее, повернулся к Самойловскому дому и приготовился ждать. За спиной громыхнула калитка – на улицу вышел отец, как всегда, дёрганный и слегка возбуждённый, вышагивающий взвинченной походкой, будто смазал пятки салом и поскальзывается при каждом шаге. Худой, остролицый и бородатый, Михаил Горяев и внешностью, и шумными повадками походил на грача. Подойдя к Андрею, он похлопал его по плечу и, заставив подняться с капота, заключил в крепкие объятия.
– Ну, здорово, Андрюха! Давно тебя не было! Совсем родителей забыл! А где Артём?
Потом, не дожидаясь ответа, разжал руки, сделал шаг в сторону и продолжил без паузы, сменив добродушный тон на крикливый, обращаясь к кому-то за спиной:
– Я тебе когда ещё говорил тачку отогнать? Или ты по-русски не понимаешь? Давай уже, катись отсюда!
Обернувшись, Андрей увидел бегущего к ним молодого парня с зеркальным фотоаппаратом на шее. На ругательства в свой адрес тот отреагировал индифферентно – глядя в пустоту перед собой и показательно игнорируя отца.
Андрею такое поведение напомнило молодых людей в общественном транспорте, что резко превращаются в пустоглазых безухих каменных истуканов, стоит поблизости оказаться какой-нибудь старушке. Он криво усмехнулся, удерживая за локоть с пол-оборота завёдшегося отца. Не получилось – отмахнувшись, тот вырвал из захвата руку и перегородил фотографу подход к машине.
– Нет, ты посмотри на него! Что за человек! Я как будто с табуретом разговариваю!
– Бать, угомонись, – снова схватив отца за плечо, Андрей потащил его в сторону, давая парню возможность открыть машину и сесть за руль. – Наплюй.
– Как это наплюй? – возмутился тот, пытаясь освободиться. – Таким ни за что нельзя давать спуску, иначе на шею залезут и ноги свесят!
– Какого «спуску»? Не смеши! Ты глаза его видел? Это ж вакуум! Пустота. Ни одной мысли, сплошные рефлексы. Говорить с таким бесполезно – ему твои слова, что мёртвому припарка. Поэтому не заводись, дольше проживёшь.
Фотограф напрягся, сохраняя невозмутимость, но блеснувшие злостью глаза и нервно дёрнувшийся кадык выдали истинное отношение к сказанному. Освободив подъезд к воротам, он чуть протянул машину вперёд и припарковался через дорогу – напротив дома Самойловых.
– Так я не понял, – проводив взглядом парня, заходящего во двор к соседям, поинтересовался отец. – Почему без Артёма?
Андрей поморщился – он никогда не делился с родителями проблемами и не собирался делать этого сейчас, поэтому не желая развивать тему, неопределённо махнул ладонью и направился к стоящей на обочине «Субару»:
– Не переживай. Приедет. Попозже. Я решил себе отпуск до третьего апреля устроить. В понедельник съезжу в Брянск и привезу.
– А что случилось-то? – не отставал отец. – С Ириной поругался?
– Вот ещё! – ничуть не погрешив против истины, открестился Андрей – он ведь и правда ни с кем не ругался. Пока. – Там у них экскурсия трёхдневная нарисовалась. В Москву. Цитирую – «зашибическая». Ну не мог же я оставить его без Останкино?
– Да, в Останкино я бы и сам на экскурсию сходил! – согласился отец и посторонился, пропуская авто. – Ну ладно. Ты давай загоняй в стойло коня, а я к Самойловым, за Милой схожу.
Загонять машину во двор и закрывать ворота Андрею пришлось под душераздирающий лай неказистого чёрного пёсика, с яростной истерией носящегося по огороженному рабицей вольеру. Подумать только: ростом с крупную кошку, но шума как от десятка собак! Отец всегда любил таких – мелких и голосистых, чем-то похожих на него самого и потому, наверное, отвечающих преданной любовью. Зато Андрей удался в деда по материнской линии и потому вырос высоким и молчаливым. Напоследок подмигнув уже начавшему хрипнуть Биму, он закрыл за собой гараж и двинулся к дому по дорожке, выложенной диким камнем.
Мать ждала на пороге, второпях выскочив в одних носках. Невысокая, стройная как девушка, с серебристо-белой головой и гладким, почти без морщин лицом, она и в шестьдесят три года всё ещё оставалась красавицей. Заметив неуверенно-изучающий взгляд, устремлённый на ведущую к дому дорожку, Андрей резко ускорился и пересёк разделяющее пространство в несколько гигантских шагов: не хватало ещё, чтобы она бросилась навстречу почти босиком.
– Андрюшенька! Сынок!
Хотя он и наклонился, матери всё равно пришлось встать на цыпочки, чтобы обнять его. Не сводя щемящего обожающего взгляда, она взяла в ладони его лицо и поцеловала сперва один, а потом и другой глаз. Будучи ребёнком, он всегда стеснялся этих «телячьих» нежностей – пытался избежать их и удрать; только с годами стал относиться к ним терпимее. И всё равно, каждый раз, после долгой разлуки, глядя в усталые и печальные глаза, Андрей испытывал растерянность и смутные опасения.
Что-то неправильное и странное виделось ему в этой любви. Ладно бы мать была квочкой или, как сейчас говорят – «яжематерью». Так нет! Она никогда не истязала его гипертрофированной заботой, наоборот, опасаясь «распустить», порой проявляла такую строгость, какой не знала и сводная сестра Милана.
– Андрюша?! – скользнув руками по плечам, Людмила Горяева нырнула под куртку и нащупала экипировку сына. – У тебя что, оружие?!
– Мам, ну чему ты так удивляешься? – Андрей неловко пожал плечами, проклиная себя за то, что забыл переложить пистолет в бардачок, – Я, вообще-то, уголовный адвокат! Обычная предосторожность.
Мать отнеслась к этим словам недоверчиво – нахмурилась, покачала головой и отдёрнула руки, пряча их за спину:
– Я надеялась, когда ты ушёл из милиции… Полиции, – тут же поправилась она. – То перестал рисковать собой!
– Ма, да какой риск? О чём ты говоришь?
– Так! Давай, не вешай мне лапшу на уши! – мать погрозила пальцем и отступила в сторону, освобождая проход в дом. – Знаю я твои сказки!
– Ма, да честное слово…
– Так. Не ври мне, сын. Тоже мне – лохушку нашёл! Давай, иди в дом и запри пистолет в секретере. А то сейчас Сашка примчится, насядет на тебя – не отцепишься. Знаешь же, какой он неугомонный. И хватит уже зубоскалить!
Андрей не выдержал и заржал – слишком уж комично в устах матери, педагога-филолога с сорокалетним стажем работы в школе, прозвучало сленговое словцо «лохушка». Но в таком настроении – озабоченном и слегка сердитом, она нравилась ему куда больше, чем в грустном. Поэтому, нацепив на лицо пафосно-серьёзную мину, он щёлкнул каблуками и отрапортовал, вскинув руку:
– Есть, мэм!
Он едва успел скинуть верхнюю одежду и запереть пистолет в секретере, как в прихожей громыхнула дверь и по стенам пошла вибрация. Усиливая эффект, в дом ворвался пронзительный вопль племянника:
– Крёстный? Где крёстный? Крёстны-ый!
На ходу распахивая двери в комнаты, по коридору мчался тайфун по имени Сашка. Андрей бесшумно скользнул к стене и затаил дыхание.
– Крёстный, ты где?
Дверь распахнулась, в проёме возникла детская фигурка и Андрей с диким рычанием выскочил из засады. Племянник восторженно взвыл и бросился навстречу, выставляя вперёд «когтистые» лапки:
– Я грозная чупакабра! Р-р-р!
Схватив крестника под мышку, Андрей кинул его на кровать и зловеще искажая голос, рявкнул:
– Я пожиратель чупакабр!
Подобные бесячие игры с Санькой могли длиться часами, поэтому Андрей старался всегда нападать первым и, получив фору, быстренько затормошить племянника до полусмерти, чтобы поскорее унять маленькое, но острое шило в заднице. Неизвестно, сколько бы длилась «битва с нечистью» в этот раз, если б над ухом внезапно не раздался голос сестры:
– Так, чупакабра. А ну, марш отсюда. Дай мне потискать братишку.
– Ну, мам!
– Не мамкай тут. Брысь!
Сашка тут же надул губы, набычился и скрестил руки на груди, всем видом демонстрируя негодование. Мила на эту пантомиму не обратила ни малейшего внимания – наоборот, подцепив сына за шкирку, стащила с кровати и подтолкнула в сторону дверей:
– Иди, иди. Теперь моя очередь.
Андрей поднялся с кровати вслед за племянником, поправил сбившийся джемпер и вопросительно глянул на сестру. Та никогда не отличалась особенной ласковостью – не любила «ритуальные обжиманцы», как она называла приветственные и прощальные объятия. Так что же ей надо? Хочет поговорить?
Он ошибся. Мила заглянула в глаза умильно-лисьим взглядом и пропела медовым голоском:
– Братишка! Андрюшечка!
И, поднявшись на цыпочки, обняла.
Это поведение, обычно несвойственное сестре, поразило Андрея и он закаменел в объятиях, вопросительно косясь на Саньку, с любопытством наблюдающего за этой сценой от дверей. Разжав руки, Мила слегка отодвинулась и потрепала поочерёдно за щёки:
– Братик мой!..
Добила она тем, что, заставив ладонью склонить шею, стиснула лицо руками и по-прежнему присюсюкивая, по очереди поцеловала глаза. Вот тогда-то у Андрея в голове всё стало по местам: шарики – справа, ролики – слева. Это же она мать передразнивает! Вот ведь… коза! Что случилось? Они что, поссорились? Всё ведь всегда было нормально – родители поженились, когда сестре почти исполнилось четыре года, поэтому она считала Людмилу Горяеву матерью, а не мачехой. Да и мама относилась к ней как к родной дочери… Да, временами сестра потешалась над ним – дразнила маменькиным сынком, «Андрюшечкой-душечкой»… Над ним потешалась! Не над матерью же! Никогда её шутки не были такими неприятными. Что за муха её сегодня укусила? Может, перепила? Свадьба всё-таки.
Сбросив оцепенение, Андрей наклонился к сестре и тщательно понюхал воздух перед лицом – запах слабый, да и в глазах Миланы не безрассудное тупое веселье, присущее пьяным людям, а скорее шальная ликующая злость. Или показалось? А, неважно! Прижавшись губами к уху сестры, он шепнул приторно-ласковым голосом:
– Ах ты ж пьянь! – и звучно шлёпнул её по заднице.
Мила такого поворота явно не ожидала – изумлённо вытаращила глаза, шарахнулась в сторону и завопила:
– Ты… ты… ударил меня!
– И ещё раз вмажу, бесстыжая ты засранка! – пригрозил Андрей, угрожающе рванувшись в сторону сестры.
Та отскочила в сторону, выставила руки в оборонительном жесте и вдруг запела:
– Как на Андрюшины именины… Испекли пирог… из глины! Каравай-каравай кого хочешь выбирай! Я люблю, конечно, всех! А Андрюшеньку, душеньку – милого сынка – больше всех!
Последнюю фразу сестра уже не пела, а выкрикивала из противоположного угла комнаты, из-за дверей, за которыми спряталась от разошедшегося Андрея, с подушкой в руке пытающегося выудить прячущуюся хулиганку.
– Хватит! Прекратили, я сказал!
Это кричал Санька, исподлобья наблюдавший за их дикими скачками по комнате со стиснутыми в кулачки ладонями. Заинтересовавшись, Мила чуть отпустила дверь и Андрей воспользовался моментом – дёрнул за ручку, вытащил сестру из укрытия и хорошенько наподдал подушкой по заду.
– Всё! Прекратите! Вы же взрослые! Вы не можете так себя вести!
Глава 5
Вечером, когда вся семья собралась на кухне, подозрения Андрея подтвердились – между матерью и Милой и впрямь произошла размолвка. Ссорились они и раньше, но никогда сестра не вела себя столь нарочито и пренебрежительно, подчёркнуто игнорируя мать и общаясь с ней только через посредников – отца или брата. При этом, старшая Горяева, вместо того чтобы осадить дочь, ведущую себя так вызывающе и по-детски, напротив, чуть ли не заискивала перед ней!
Один отец вёл себя непринуждённо – хохотал, рассказывал дурацкие бородатые анекдоты и спорил до хрипоты по любому поводу. Но в атмосфере общей напряжённости такое поведение сильно отдавало фарсом. К концу ужина Андрей окончательно уверился, что вместо родного дома случайно попал в психушку. Настроение, и без того не самое лучшее, ушло в минус.
Тогда, решив отвлечь всех, он принялся задавать вопросы о Кузнецовой. Думал разрядить обстановку, но вышло только хуже. Отец, до того громко хохотавший над собственными шутками, внезапно разразился руганью:
– Сдохла – туда ей и дорога! Нечего эту нечисть в моём доме поминать!
Как ни странно, обычно уравновешенная мать, ненавидящая скандалы и ругань, поддержала отца:
– Андрюш, да какая разница – кто убил? Она же была очень старая. Убили и чёрт с ней – теперь хоть в лес можно спокойно ходить…
Пропустив мимо ушей последнюю фразу, Андрей покачал головой, удивляясь легкомыслию родителей. Ладно, предположим, на старуху им наплевать. Но неужели они не понимают – нельзя оставлять убийцу на свободе, особенно если он из местных! Или – «моя хата с краю, ничего не знаю»?
Нет, он не сказал вслух ничего подобного – зачем усугублять без того паршивое настроение скандалом? К чему выяснять что-то, продираясь сквозь дискуссии и склоки, когда он знает человека, который ответит на все вопросы спокойно и с расстановкой, без воплей и нравоучений?
Приняв решение, Андрей встал из-за стола, пошёл к себе в комнату, достал смартфон и позвонил Филиппычу. Ему повезло – сосед как раз собирался идти в баню, но искренне обрадовался звонку и пригласил составить компанию, обещая подождать. Довольный придумкой, он достал из сумки сменное бельё, полотенце и гель для душа и двинулся на кухню – попросить у матери пакет и забрать из холодильника купленное по случаю пиво.
Мила, похоже, уже ушла париться; на кухне остались моющая посуду мать, отец, почти без паузы перещелкивающий каналы, и Санька, равнодушно наблюдающий безумное мельтешение картинок. Услышав шаги, мать глянула на него, оценила «боеготовность» и качнула головой:
– Соскучился по баньке? Не торопись. Сейчас Мила выйдет, потом я схожу, а следом уже вы с отцом.
– Мам, да я с Филиппычем попарюсь. Уже договорился, он меня ждёт.
Эти слова пришлись матери не по вкусу – выключив воду, она вытерла мокрые руки о полотенце и неприязненно поджала губы: