Студент с матерью защищали родственника, как позволяли им их интеллигентные языки – неудачно, словом. Известно, что если в драку вмешаться, то тебе отвесят первому; так вышло и тогда: пытаясь отстоять честь жертвы заказного убийства, Томас вместе с матерью сами стали жертвами бесчисленных оскорблений. Дошло до того, что Вендель приписал её к числу наложниц всех отличившихся политиков и, в довершение хаоса, ударил в полную силу. Так поразило это всё тогда Александра, что он протрезвел вмиг и пришёл на помощь.
– А, два года назад? Очуменный был вечер! Чмок! Александр, спасибо гигантское! – торопливо добавил Вендель, дворецким поклонившись Александру. Тут уже и Томас начал понемногу голову терять. – Программа – шик! Моя любимая часть была, когда мы лазали по канатам, играли в волейбол и когда я поставил на место одну болтливую шлюху. Эх, вот где была молодость!
Александр сосредоточенно сомкнул веки – он пытался поймать благоприятный момент, когда следует остановить Венделя без ущерба чьему-либо здоровью. Артур, бывший в тот вечер в отъезде, не понимал совершенно, о чём шла речь. Хелена как-то съёжилась, едва слышно ахнула и трепетно прикрыла рот руками, предчувствуя бурю. И, наконец, Томас… Он в сильнейшей ярости стиснул зубы и, приложив последнее усилие, дабы устоять на месте, процедил:
– О чём тебе говорит слово «мать»?
– «Мать»? Женщина и всё. Ах, я, что, ошибся?! —изобразил испуг Вендель, прижав руку к сердцу и приподняв брови неестественно высоко. – Боже свыше, меня же теперь в шизофреники запишут!..
Весельчак тут же рухнул наземь, сокрушённый ударом. Что-то хрустнуло у него в скуле, в голове звякнуло, и всё тело заныло. Томас едва устоял на ногах: бил он во всю, напрягаясь до предела. Хелена остекленевшими глазами наблюдала за всем действом.
– Сукин сын! – выругался Вендель. Вне себя, вскочил он на ноги и рысью подлетел к растерявшемуся Томасу.
Артур с Александром очнулись. Первый заслонил собою Томаса, а второй молнией повалил блондина на землю.
– Что на тебя нашло, придурок? – проревел Александр, тряся Венделя за грудки.
Глаза весельчака сначала горели огнём безумия, а затем стали тускнеть, пока выражение в них не сменилось испуганно-отчаянным. Артур поглядел недолго на это разбирательство и отвёл Томаса поближе к реке.
На середине её стояла одинокая лодочка. Пара мужчин, облачённых в рванину, сновали из одного её конца в другой, постоянно перетаскивая что-то объёмное и беспрестанно колышущееся. Пристальный взор мог рассказать больше: этими предметами были люди, связанные по рукам и ногам, бешено рвущиеся на свободу; мужчины подносили их к краю транспорта и окунали головы их в тёмную воду.
– Я тебя никогда таким не видел, – тихо вымолвил Артур меж тем. – Про кого он говорил?
– Про мою мать! – вспыхнул Томас, сбросил с себя его руку и облокотился на парапет, устремив тяжёлый взгляд на реку.
Пока один из мужчин довершал убийство, второй обнажал уже готовый труп и сбрасывал его с другой стороны в воду.
«Они настолько бедны, что, убив, обчистили трупы до последней вещицы, оставив в чём мать родила!..» – зажглась душа Томаса адским огнём. Каких усилий стоило ему подавить этот огонь, чтобы при том не закричать, не разрушить что-нибудь, не броситься на тех людей в лодке сломя голову, хоть и находились они на середине реки!
– Я не знал, – с искренним сожалением проговорил Артур. Поглядел на лежащего весельчака и прошипел: – Вендель!..
– … натурально, обыкновенный человек, – глухо закончил Томас.
Артур собрался уж отпустить восклицание, как собеседник вновь его прервал:
– С-скажи, А-артур… чего ты ждёшь от жизни? Что ты ценишь б-более всего?
– Э…
Вопрос ошеломил. Но собрался Артур и твёрдо ответил, поглядывая на троицу:
– Семью, наверное… и дружбу. Это самое главное в жизни каждого.
– Да… Это так. П-поэтому для меня важнее всего защитить п-пока ещё живую маму от нападок таких у-уродов, как он.
– Ты противоречишь: то он обыкновенный человек, то он урод.
– А разве это п-противоречие? – был тихий ответ.
Поразился Артур. Но решил довершить прежнюю тему:
– Тебе не нужно оправдывать свои действия, Томас. Тебя можно понять.
– Х-хорошо.
– Как сейчас твоя мама? Здорова?
– Сильно больна. Я л-лишь на одного человека н-ныне надеюсь…
– Вот как, – выдавил Артур. И добавил: – Здоровья ей.
Сказать ему более нечего. А при отсутствии слов нет смысла стоять и ждать у моря погоды – так думал он, а потому вернулся к закончившим препираться студентам. Томас постоял ещё с минуту, глядя вдаль пустыми очами, и тоже вернулся – как раз тогда, когда Александр, Вендель и Артур уже уходили.
Получасом позже Томас с Хеленой шли вдвоём в другой части набережной, как обычно взявшись за руки, – пожалуй, только это и могло поднять студенту настроение с самых тёмных глубин отчаяния. Девушка была весела, тогда как Томас мерил взглядом землю, лишь временами поглядывая вперёд. Но не стоит думать, что в трудные для одного человека из сей пары минуты второй от счастья облаков не может насчитаться – нет, оба чувствуют друг друга и понимают, когда ближнему плохо. Хоть Хелене и дышалось легко, она ощущала давление той горечи, что источал всем телом Томас. Но спросить не решалась, потому как казалось ей постоянно, что вопрос этот задавит в первую очередь её.
– Что за дым? – тихо спросила подруга.
Она решила начать издалека – поинтересовалась о тех пышных тёмных столбах, что с самого утра чернили небо.
– В-выборы скоро, – глухо, как бы находясь где-то далеко, ответил студент. – К-кандидаты, все как один, решили разоб-браться с терроризмом и вооружённой оп-позицией. Потому, кстати, и с-стреляли ещё сегодня.
– А чего раньше им этого не делалось! – досадливо протянула Хелена. В голосе скрипнуло презрение.
– Ты п-пойдёшь на эти выборы? – вдруг как-то оживился Томас и поглядел на подругу. – За кого г-голосовать будешь?
– Не, я не пойду. Все они какие-то сомнительные: у одного счета за границей, другой войну объявить хочет, а третий словоблуд!.. Не, я, наверно, пас…
– Вероятно, это н-наиболее правильный выбор… – странно отреагировал Томас, вновь опустив глаза. Хелена с прищуром поглядела ему в профиль и почувствовала болезненный укол. Она ощутила сама, как нечаянно ранила Томаса.
«Что же так мучает его?..» – звенел один и тот же вопрос. Душа девушки изнывала, кричала и бесилась. Она всеми силами хотела утешить Томаса и помочь решить все проблемы. Надо выяснить, что его тревожит!..
– Х-хелен, что ты читаешь с-сейчас? – нежданно-негаданно буркнул тот. Глаза все ещё меряют землю. Спина сгорблена, и руки тягостно качаются вперёд-назад.
– Ну, разное… Саморазвитие, психология…
– О б-бизнесе…
– Да, что-то вроде того, – рассмеялась она.
– И что ты уз-знала интересного?
– Да ничего, в принципе. Пишут всё об одном: быть уверенным в себе; как определить, что тебя любят; глаза – зеркало души и прочую лабуду. Зато я, кстати, сама кое-что придумала из этого, – похвалилась девушка, переведя довольно очи на реку.
Пара влюблённых шла по мостовой между плотным рядом двухэтажных домов и парапетом, возле которого стояли, подобно безмолвным стражам, пока ещё спящие фонарные столбы. Впереди перекрёсток: от этой мостовой отделялась ветвь, уходящая прочь от реки, вверх по холму; там, где происходило это разделение, у парапета стояла деревянная лавочка.
– И ч-что? – нудным голосом вопрошал Томас.
– Ну, смотри: говорят, что глаза отражают то, что у человека в душе, ну, то есть его отношение к другим людям. Мне вот кажется, что глаза, наоборот, отражают отношение других людей вот к этому человеку. Ведь почему у бродяг всегда такие страдальческие глаза?..
– Интересно, – поживее отозвался Томас, даже приподняв немного глаза, а затем задал девушке вопрос так, словно экзаменовал её. – А если, д-допустим, взять д-добродушного человека, всегда улыбающегося и в-весёлого, но которого вдруг раз-зозлили очень с-сильно… Н-например, ты поссорилась с ним. И в-вот он смотрит на тебя глазами, п-полными злости и раз-здражения. Что тогда? Ведь он же не ощущал д-до этого, что мир к нему относится плохо?
– Хм… Но он же на меня так смотрит… На другого, наверно, по-другому бы смотрел…
– М-можно так объяснить, – кивнул Томас, предвосхитив ответ подруги. – Да, в момент ссоры, а также в м-минуты его тяжких раз-змышлений об этой ссоре она з-занимает все его мысли, то есть с-сама становится его м-миром, который, естественно, оказывает с-серьёзное негативное влияние на него, отчего и в г-глазах эта злость. Но, вообще же, мы не можем з-знать, что истинно, а что нет: всё с-соткано из т-теорий и суждений. Я по п-поводу глаз придерживаюсь другой т-теории, но истинность н-ни одной из них мы пока не можем д-доказать, увы. Н-нам, не видящим истины, остаётся лишь искать её впотьмах, п-перебирать все варианты и п-пытаться найти наиболее удобный.
– Ой, всё!… – хихикнула Хелена, изобразив головокружение. – Ну ты зануда!
Томас вроде как живенько, с интересом посвящал её в свои мысли, но, невзирая на сей его увлечённый голос и сияющие знанием очи, она понимала: ему дьявольски плохо.
Томаса гложет то, о чём он начал говорить ещё с Артуром. И даже если бы того разговора не было, студент так или иначе оказался бы сегодня в таком ужасном настроении, когда даже сквозь завесу истинной увлечённости прорывается наружу его страх, ощущение беззащитности перед пришедшей бедой.
– М-может быть, – выдохнул он. Это Хелене понравилось: Томас вложил свои чувства в разговор; это означало для неё, что проблема Томаса не настолько серьёзна. – К-кажется, с этой психологией у меня с-скоро голова вместо тех с-снарядов разрываться будет.
– Ну посмотри мне в глаза, Томас, – взмолилась вдруг Хелена. Тот удивлённо остановился, резко, как и она, и встретил с непониманием её взор, наполненный страхом и любовью взор. – Я же вижу по тебе, что тебе кажется, будто мир сговорился против тебя! Расскажи мне всё, ну прошу!
– Ч-что всё? – не понял поначалу он; в крупных карих глазах его сохранялось недоумение. Но вот и они потеряли своё вопросительное выражение и вновь устремились, полные тягостного горя, на землю. – П-понятно. Разве от тебя скроешь?
Хоть и риторический вопрос, да Хелена всё равно помотала головой, вперив свой участливый, полный заботы взгляд в милое ей лицо Томаса.
– Я бы всё равно с м-минуты на минуту заговорил бы с тобой об этом, – признался опечаленный студент. Нечего скрывать: до сих пор он репетировал речь, стараясь сделать её более убедительной и красочной. – Мне н-непременно надо сделать это сегодня: я и так с-слишком долго тянул.
– Говори же, говори, умоляю!
Томас кивнул, окутанный туманом тёмных дум, и влюблённые медленным, словно бы осторожным шагом продолжили путь.
– Т-ты помнишь день рождения Александра два года назад?
Кивок.
– М-мы с тобой тогда п-порознь были, я т-тебе… да вообще н-никому ничего не рассказывал. Тот удар и тот с-стресс, что моя мама испытала, спровоцировали тяжкие п-последствия – у неё развилось тяжёлое заболевание, к-которое даже идентифицировать не смогли.
– Боже!.. – беззвучно ахнула девушка. Лазурные глаза её переливались слабым, словно танцующим на ветру огоньком трепета и боли.
«И я ещё подумала, что проблема его несерьёзна?!..»
– Д-день ото дня ей хуже и хуже… Я в-все эти два года только и бегал по клиникам, пытаясь записать её на приём; е-если и удавалось – редко, правда, к-когда, – то врачи только изумлённо к-качали головами, не понимая, что с ней. Она уже н-настолько чахла, что с п-постели-то своей встать не может…
– А к дяде Освальду в клинику пробовал?! – с надеждой воскликнула Хелена, судорожно вцепившись Томасу в руку.
– Пробовал, как иначе! Им достаточно было на меня взг-глянуть, чтобы выдворить прочь. С этими в-войнами больницы деньги ищут сами! Ясно, что у меня н-никак нельзя найти лишней сотни тысяч, чтобы записаться туда! П-потому я и обратился сейчас к тебе!..
Томас остановился, схватил маленькие ручки девушки и с истинной мольбой вперил в её чистые глаза свой отчаянный взор.
– Ох, Томас! Бедный ты мой, почему?.. – запричитала Хелена, крепко обняв его в порыве чувств; кристальные льдинки потекли по её раскрасневшемуся лицу.
– Я этого и ждал…
– Нет, ты не понял – я хочу тебе помочь! Но если ты не смог пробиться туда, то я тем более не смогу. Милый мой!..
Добросердечная девушка обхватила щёки Томаса и оглядела весь его лик. Душа её болела, кричала от жгучей боли, сердце стучало и выдавливало жалостливые слёзы. Вдруг в глазах мелькнула твёрдая уверенность: она отстранилась от студента и достала из сумки несколько монет.
– Жди здесь, я быстро, сейчас вернусь.
Вялый кивок. Хелена побежала к телефонной будке, по дороге утирая зеницы. Идея её очевидна – самой позвонить либо дяде Освальду, главврачу клиники, либо отцу Генри Вайтмуну, диагносту.
Клиника семьи Вайтмунов – крупнейшая в стране и одна из самых крупных в мире. Как справедливо сказал Томас, клиники ныне ищут деньги сами, а посему нет ничего удивительного в том, что медицинское обслуживание не бесплатно, и цены на него достигают космической высоты.
Светило утомлённое неторопливо спускалось к горизонту, наглядевшись сполна на мир ропщущих смертных; нет более сил смотреть на оскорбления, смерти, болезни и проклятья… Лишённое мощи солнце побагровело, окружавшая его свита облачилась в серые с багровым отливом одеяния, а похолодевшие к людям лучи разлили на землю вино. Воздух яростно заметался вокруг, возмущённая водная гладь приняла кровавое обличье, и каждое здание, каждый камушек, каждый предмет – всё отбросило длинную пурпурную тень, трепеща перед грядущей ночью.
Томас присел на самый краешек деревянной скамьи и положил рядом с собой портфель. Если бы кто-то спустился сейчас вниз по улочке к набережной и подошёл к перекрёстку поближе, то застыл бы в суеверном страхе. Он узрел бы перед собой скромно сидящего на скамье человека, чёрного как сажа, за плечами и шеей которого бесится и пылает багровый диск, из-под силуэта которого бьёт ключом алое свечение и в непроглядно тёмном облике которого едва виднеется подёрнутый болью полуприкрытый глаз. Разум Томаса блуждал, и всё, что не давало ему сойти с ума от длительного ожидания, – это группка бредущих по камням мостовой муравьёв, прочно приковавших к себе взгляд студента.
Один муравей отбился от товарищей и побрёл в другом направлении, время от времени останавливаясь, осматриваясь и вновь меняя маршрут.
Когда Хелена закрыла за собой дверцу прозрачной телефонной будки, Томас услышал слева тихие шаги вперемешку с громкими постукиваниями деревянной трости и, неясно почему, решил поглядеть на случайного прохожего, одного-единственного на всей опустевшей внезапно набережной. И увидел он старика в бело-оранжевой робе, горбатого, низкого, со странной походкой и сморщенным, как орех, лицом. Повода долго глядеть не было, да только старик, проходя мимо скамейки, вдруг остановился и обратился к Томасу низким приятным голосом:
– Позволите присесть?
Студент молча указал рукой на пустое место подле себя. Незнакомец благодарно кивнул и неторопливо, кряхтя и охая, опустился на слегка пологую скамью, положив руки на трость. С минуту он просидел, глядя на багровые камни зданий, вдыхая свежий вечерний воздух, и заговорил:
– Отнюдь вы не веселы.
– А для в-веселья есть причина? – осведомился опасливо Томас.
– Прекрасные краски вокруг да чистейший воздух – какая ещё нужна причина для радости! Но, вижу я, что-то вас гложет…
– Для вас это не должно иметь никакого з-значения.
– А оно и не имеет. Но любопытство, позвольте…
Разговор начал течь в неприятном для Томаса русле. Посему тот промолчал.
– Вы один? – с шумным вдохом спросил старик.
Ответом был кивок студента в сторону уже порядком разозлённой девушки: она махала руками, хмурилась и, видно было, сильно повышала голос.
– Дама? Приятно видеть, что молодое поколение живёт примерно так же, как и наше. Гм… Позвольте, молодой человек, а почему вы здесь, а ваша дама там? И отчего хотя бы её сумка не у вас? Меня сие удивляет…