Одна из подруг, получив от меня в подарок початый, правда, флакон духов, но все-таки настоящих, французских «Фиджи», воскликнула: «Жертвенница ты наша!» То ли она хотела меня таким образом поблагодарить, то ли задеть, но титул этот, безусловно, не был снят с пролетающего мимо облака, поскольку позывы всех одарить входили в список моих отличительных черт. Согласитесь, это все-таки лучше, чем обобрать. Поэтому, если любимый следит за питанием и предпочитает пиву кефир, почему бы не пожертвовать всего тридцать две копейки за бутылку свежего кефира в Москве, не сесть в пролетающий мимо самолет и не доставить ему лично столь благородный напиток в Карачаево-Черкессию, где он пребывает в командировке?
Накануне того дня, когда он улетал на «творческую встречу с народным артистом Советского Союза», мне выдали гонорар за съемки в фильме «Срок давности», где я, изображая рабочую на стройке, сидела на деревянном ящике рядом с Натальей Гундаревой и пила, что бы вы думали? – кефир. Ну, трогательная деталь, не более того. На самом деле понесло меня в такую даль не на почве кефира, конечно. Просто в руках были деньги, на календарном листке – красные цифры воскресения, в любящем сердце – тоска, а в смышленой голове – озарение: в командировке он как бы и не женат вовсе. К нему можно запросто подойти изящной походкой обычной поклонницы, поздороваться за руку и безнаказанно выразить свои чувства. Там, далеко от Москвы, он – свободен, он – мой. А не указующий ли перст то обстоятельство, что жила я тогда напротив городского «Аэровокзала», где в одном из многочисленных окошек, выстояв душную очередь, можно было купить билет, зарегистрироваться, сесть в удобный автобус «Икарус» и выгрузиться безвозвратно у трапа самолета в Домодедово?
Он позвонил в воскресенье утром, был нежен и беззаботен, и на свою беду (или нечаянную радость?) поведал, куда именно улетает на целых три дня. В коммунальном коридоре – никого. Я говорила с ним в открытую, не подбирая слова. Когда пьянящий разговор грубо придавила тяжёлая трубка чёрного, канцелярского на вид, телефонного аппарата, мне стало до того тоскливо, что я не сразу вернулась в свою комнату, а еще минут пять продолжала сидеть, маниакально разглядывая аккуратные дырочки на кружевной салфетке под телефоном. Потом резко, не допуская малейшего сомнения, стала собираться туда, где никогда не бывала. В небольшую сумку кинула самое необходимое. Оделась без мороки, но все-таки учитывая, к кому лечу. На светофоре задумалась, правильно ли поступаю, но стоило загореться зеленому, перешла через Ленинградский проспект, словно через Рубикон.
Свободные места на рейс стали еще одним «за». Я не увидела препятствий даже в том, что до пункта моего назначения самолет не долетал. Из аэропорта «Минеральные Воды» нужно было добираться «на перекладных».
Время в полете пролетело быстро. «Перекладные» оказались рейсовым автобусом, а местный автовокзал напоминал восточный базар: ажиотаж, крики, очереди. Но меня явно кто-то вел. Не зря говорят, что влюбленных и пьяных Бог оберегает. Я была трезвой, но в то же время и пьяной – от любви. Так что подсказки шли в двойном размере: не стой покорно в очереди, прорвись любой ценой к окошку кассы!
Честно говоря, я и спустя двадцать пять лет не понимаю, почему именно мне достался единственный оставшийся билет на последний в тот день рейс? У кассы меня едва не задавили. Но я держала руку с билетом высоко, как флажок, и толпа расступалась перед моей фортуной. Не помню, как оказалась в запыленном автобусе среди рассевшихся и готовых к старту пассажиров преимущественно мужского пола и угрожающего вида. Помню точно, что этот последний автобус отправлялся в 15.45. А следующий – только на другой день утром. Крепко повезло.
Однако очень неуютно оказаться на Кавказе в облегающих джинсах, короткой бежевой курточке с отложным, освежающим лицо вязаным воротником молочного цвета и в такого же цвета беретике, кокетливо сдвинутом набок. Ведь всё это для него заготовленное великолепие попало в автобус с мрачными, небритыми мужиками. Они, как один, следили тяжелыми взглядами за каждым моим движением – нагло, по-хозяйски, ведь они явно местные, а я – залетная птица в столичном оперении. Дискомфортно, но не лететь же обратно. Особенно настырно за мной наблюдали двое: высокий, с русыми, кучерявыми волосами и низкорослый – с каштановыми. Тот, что светлее, большего доверия не внушал, оба они были в моих глазах – темные личности. Поэтому я деловито вертела головой по сторонам, разглядывая пейзажи. Пусть видят, что я чувствую себя хотя бы на нейтральной территории автобуса в безопасности, и голыми руками меня не возьмешь.
До городка, в который отправился мой любимый, добрались к вечеру. Из телефона-автомата, через справочную службу «09», я осведомилась, какая в этом захолустье (данное определение я гуманно удержала при себе) самая лучшая гостиница. Позвонив тут же в гостиницу с одноименным названием «Черкесск», поинтересовалась, не останавливался ли у них некий знаменитый человек?
– Да, останавливался! – с придыханием доложила администратор.
– Спасибо, – авторитетно поблагодарила я, почувствовав себя прямо-таки мисс Марпл. Хотя дело было только в логике: куда еще могут поселить уважаемого гостя?
Через полчаса я стояла перед ней и залихватски буровила, что я-де ассистентка столичной знаменитости, по некоторым причинам отставшая от его «команды», но вот теперь я тут и желаю поселиться в номере рядом с ним. Да-да, именно рядом.
И это оказалось возможным! Я почувствовала себя дочкой Остапа Бендера – так лихо удавался мне выверенный по всем нюансам имидж отставшей от группы ассистентки. Главное – верить в это самой. А провинциальные администраторы, да еще чувствительные женщины, тянущиеся к искусству, – такие доверчивые… Примерно так и папа Бендер говорил.
– Только его сейчас нету. Их увезли на экскурсию, на Домбай.
Домбай так Домбай. Будем брать и эту высоту. Зря, что ли, моей любимой книжкой в детстве была «Четвертая высота» про Гулю Королеву? Время, слава Богу, хоть и не военное, но на подвиги тянет порой ух как неодолимо!
Дальше всё шло, как по нотам. Узнав, что он на Домбае будет весь следующий день, я решила переночевать в предоставленном мне скромном, стандартном номере и утром, с бутылкой кефира, выдвинуться к вершине Домбая. На ночь я поставила бутылку в холодильник. Она – одна в пустом холодильнике, а я – одна в номере.
Спать легла, не ужиная. Постояла, посмотрела на холодную, зеленоватого цвета половинку курицы в буфете гостиницы и решила не омрачать ею праздник. Предстоящая ночь казалась мне своего рода «ночью перед Рождеством». Завтра я его обниму.
Снов не видела. «На новом месте приснись, жених, невесте» не сработало бы: любимый был непререкаемо женат, у него две дочери, одна совсем маленькая, да и жена чудесная, и старше он меня намного. Компот из сухофруктов судьбы, коктейль безысходности. Сердцу не прикажешь. Оно диктует – и пьешь, как миленькая, отраву, замешанную на собственных страстях. Проснулась я, тем не менее, бодрая и собранная, как истинная дочь Остапа. Командовать парадом буду я! Надо позвонить туда, наверх, пока он не спустился вниз, а то разминемся, не дай Боже.
На удивление, телефонная связь в горах работала без помех.
– Он только что ушел на прогулку после завтрака.
– Передайте ему, пожалуйста, что его ассистентка к обеду будет на Домбае.
Ух! Опять себе поставила задачу, по сути, невыполнимую. Ни автобуса, ни иного транспортного средства, следующего в эти живописные края, не было. Знанием местных условий и спектром возможностей их преодоления я не обладала. Но и преград особых не находила: язык до Киева доведет. Вершины Домбая, заснеженные и близкие глазу, питали кураж. В марте месяце подъем в горы требует особого подхода. А уж если там, наверху, нужно поймать «за хвост» звезду советского экрана! И я отправилась прямиком в Министерство культуры. Простодушный трепет готового помочь, культурного Черкесска уже не удивлял: а как иначе, когда у меня такая восхитительная миссия – доставить на Домбай кефир любимому?
К счастью, здешнее «культурное» хозяйство излишним пафосом не страдало, и передо мной без скрипа открылись именно те двери, где отвечали за приезд знаменитостей. На глазах у растерянного, расплющенного, как лаваш, чиновника я превратилась в самоуверенную ассистентку народного артиста, отставшую по независящим от нее причинам… от самолета… нет, от автобуса.
– Конечно, поможем! Сейчас что-нибудь придумаем!
Ответственный, милый дядечка-лаваш будто бы знал, что кефир имеет обыкновение быстро скисать. По моему бешеному огню в глазах опытному служителю карачаево-черкесских муз стало понятно: творческая встреча, намеченная на сегодняшний вечер, без энергичной ассистентки сорвется – как пить дать. А что потом писать в отчете республиканскому Министерству? – Сейчас вернется маршрутка, на ней и поедете.
Ура! Как же ни о чем не подозревающий артист будет удивлен – и сразу станет обескураженным, доступным – подходи и бери голыми руками. Ради этого стоило поменять имидж. Ощутить себя сильнее неумолимых обстоятельств – это, знаете ли, событие.
Неустойчивая мартовская погода за окном стала внезапно портиться. Вожделенная маршрутка зависла на полпути к моему преждевременному ликованию: возникла опасность схода лавины. И власти без меня решили спустить мое сокровище вниз, от греха подальше.
– Видимо, без заезда в гостиницу, сразу во Дворец культуры станицы Зеленчукская поедут. Как раз к вечеру доберутся: туман, дорога плохая.
Куда только не рванешь в экстазе любви! На планете есть места, доступные лишь истинно влюбленным. Перстом судьбы, иной раз холеным, а иной – заскорузлым, указано им бывает место, где они и не помышляли очутиться. Кому в Сибирь, а кому – в станицу Зеленчукская. Как повезет. Перстом судьбы водит порой по топографической карте своевольная рука фортуны.
Мне везло неумолимо. Прямой рейсовый автобус уходил в сторону станицы ближе к вечеру, и у меня оставалось время для предвкушения нашей встречи. В этой волшебной «экспромт-фантазии» я по праву являлась героиней сюжета. Более того, на мне – и драматургия, и режиссура. Успех казался предопределенным. Даёшь перформанс!
Итак, маршрутка Министерства культуры заурядно зависла на серпантинах Домбая. Но до станицы Зеленчукская ходил рейсовый автобус, которым я и воспользовалась. В нем уже сидели чинно те двое – русый и темноволосый, что ехали со мной вчера. Они смотрели вперед, не переглядываясь, молчали, как заговорщики, и сверлили меня слегка затравленными глазами. Может, они просто были оба немые?
В марте темнеет рано. Я вышла из автобуса в сумерки и в неизвестность пункта назначения. Где же у них этот самый Дворец культуры? Пошла наугад с компасом логики и барометром интуиции: «культурное» заведение всегда в центре, а туда ведет, как правило, самая широкая улица. Есть такая! Иду по ней. Справа – какие-то хибарки, с виду безлюдные, слева, на темнеющем небе – вскарабкавшийся на холмы лесок с интересом поглядывает на меня сверху, превращаясь постепенно в мрачную, глухую стену. Инстинктивно, но без опаски оборачиваюсь и вижу – меня нагоняют те двое! Главное, не дать им понять, что мне неуютно с их кортежем. Задрожишь – и превратишься в жертву. А жертва, как известно, сама притягивает преступника. Нарочито заметно вскидываю руку и делаю вид, что смотрю на часы, которые в те годы не носила. Теперь имею право ускорить шаг. Набираю обороты. И вдруг, как оплеуха, мысль: идиотка, нашла, тоже мне, отвлекающий маневр. Нельзя было смотреть на часы! Если это настоящие преследователи, то они наверняка решили, что часы у меня золотые
Господи, ты видишь? – почти стемнело! Может, я не права в своей смелости? Не оборачиваюсь, но слышу, что они тоже ускорились. Вроде бы стали переговариваться. Ага! – не немтыри. Почему же улица так пуста? Ах, да, все уже сидят в местном Дворце, согласно купленным билетам, и ждут любимого артиста.
Вдруг сзади резко зашуршал гравий под подошвами чьих-то торопливых ботинок. Я успела лишь напрячь спину. Неожиданно с обеих сторон меня ловко подхватили под руки двое незнакомцев. Совсем не те, другие! Третий тут же забежал вперед и, лучезарно улыбнувшись всем своим приятным, славянским лицом, протараторил на хорошем русском растянутыми, как у маски, губами: «Не оборачивайтесь! Сделайте вид, что мы – ваши друзья!»
Ой, зря, что ли, театральный заканчивала? Я расхохоталась от нелепости происходящего, и этот практически истеричный смех сошел за дружеское приветствие в адрес якобы старых знакомых, которые вели меня под руки так ретиво, что ноги мои едва касались земли.
– Не пугайтесь, мы москвичи, инженеры-геологи, здесь работаем, – заговорил приглушенно тот, что справа. – Вы что, не видели, что за вами шли эти двое? Темно ведь уже! Да тут семьдесят девять процентов нераскрытых преступлений! – повысил он голос, кивнув в сторону сизых, грозных гор. – Ну, вы, девушка, даете! Вы из Москвы?
– Как вы угадали?
– А мы геологи – привыкли различать породу.
Узнав, что я ищу Дворец культуры, мужчины проводили меня до самых дверей, хотя преследователей уже и след простыл. Мы обменялись номерами московских телефонов. Бумажка та потерялась. Имен их не помню. Но когда в памяти всплывает тот случай, я снова мысленно благодарю трех вовремя подлетевших «ангелов» в мужском обличье.
Билет в кассе купила без проблем.
В зале прохладно, если не сказать холодно. Заняты лишь первые несколько рядов. Он хорошо знает мою куртку – куда спрятаться? Снимаю куртку, но тут же надеваю опять: замерзну. В третьем ряду вижу широкого военного с дамой. За его спиной есть свободное место. Туда и проползаю, невзначай задевая колени недовольных зрителей и удивляя народ бутылкой кефира с зелененькой крышечкой.
Сажусь в кресло и, зная ритуал творческих встреч, когда в конце артист отвечает на записки из зала, достаю заготовленную заранее «цидульку»: «Любимый, а я тебе кефир привезла!» Улыбаюсь, предвкушая резонанс: он развернет бумажку, изменится в лице и попросит автора на сцену. Неужели сразу не поймет, что это я?
Утонув в кресле как можно глубже, чтобы меня всю застилал могучий военный, стараясь подавить эйфорический тремор за грудиной, жду выхода главного артиста своей жизни. Гаснет свет. Сначала показывают ролик из нового фильма с его ударной сценой мужской истерики. И вот он выходит из левой кулисы, пересекает сцену по диагонали и становится к микрофону в центре. Живой. Настоящий. В том самом темно-синем джемпере. Какое наслаждение – его облик, бархатные обертона, лукавый, кокетливо-актерский прищур, располагающая улыбка, стройная осанка. Кажется, это предназначено мне одной. Он приоткрывает тайны закулисья. Закладывает руку в правый карман отутюженных брюк по-свойски, даже по-простецки, давая понять, что он обычный человек, а не монумент. Он смешит зал киношными байками, «накладками» и «ляпами» – и все довольны, расслаблены, и в помещении становится теплее.
Я поставила кефир на пол у ног, чтобы не прокис от горячих, радостных ладоней. И тоже расслабилась. Привыкла к мысли, что я нашла его в какой-то глухой станице и скоро прижмусь к нему, свободному командировочному, а может быть, лягу с ним вместе спать. И это будет наша первая ночь. Наконец-то у него появится время приласкать меня, и мы полежим рядом – неторопливо беседуя. И я смогу незаметно пересчитать все его родинки.
Шла двадцатая минута встречи. Ничто, как говорится, не предвещало. Он смотрел в зал, где горел приглушенный свет. Горстка счастливых зрителей тянула подбородки к середине сцены.
И вдруг мой заслон – спина военного резко накренилась в сторону дамы! Сориентироваться я не успела, хоть и отклонилась с опозданием лишь на долю секунды. Или мне сейчас так кажется? До сих пор хочется пережить тот момент заново, чтобы можно было поменять положение тела за секунду до военного и остаться незамеченной. Или нет! Лучше опять, как тогда, оказаться узнанной.
– И режиссер говорит, – начал он фразу, глядя прямо в моем направлении. И – осекся на последнем слоге. Замолк, как будто ему помешали, сосредоточенно посмотрел в потолок, потом тряхнул головой, отгоняя потревожившее его видение, и попытался продолжить рассказ. Но ему явно не давал покоя облик девушки в очках, которая почему-то пряталась за спины зрителей.