– Ну бог, дед, кто ж ещё. Я хочу посмотреть… как бы это сказать, ммм… я его глазами хочу на всё посмотреть. Бог же нас всех видит. Вот как он видит нас?
Странные желания восьмилетнего внука насторожили меня.
Хотя, почему мы всячески избегаем этой темы? Почему закрываем глаза на подобные вещи, на эту неприятную сторону человеческой жизни, стараемся не думать и не говорить об этом? И не обсуждаем проблему суицидов с детьми, хотя это происходит не на какой-то далёкой планете, а на нашей? Почему и чего мы боимся? Себя? Боимся себя и того, что мы такие? Мы же живём среди этого негатива, и если нас и наших близких это не затрагивает, то и говорить, получается, об этом незачем? Так получается? Это же не у нас, а где-то происходят ритуальные самоубийства, призывы к смерти через сайты интернета, пропаганда и поощрение суицида. А потом в удивлении разводим руками, когда какой-то школьник прыгает с крыши высотки из-за плохой отметки в школе или из-за неразделённой любви.
– Ты серьёзно хочешь этого? – я поглядел в его не по годам умные глаза.
– А что, да. Я хотел бы посмотреть на нас глазами бога, – воодушевился малец, будто сейчас ему представится такая возможность. – Вот тогда бы мне все завидовали, даже девчонки с другого класса и учителя, – не унимался маленький фантазёр.
– Оуэн…
– Интересно, кто-нибудь когда-нибудь видел точно так же, как бог?
– Может и видел, не знаю таких.
– Он и нас с тобой видит сейчас?
– Обязательно, Оуэн, и видит и слышит.
– А почему не помогает?
– А тебе нужна помощь? – Я с благоговением посмотрел на внука, глаза которого вдруг погрустнели. Он замялся и виновато ответил:
– Я просил, а он не услышал…
– Что просил?
– Деньги.
– Мальчик мой, – я не на шутку испугался, – зачем тебе деньги?
– Ни мне. – Он подобрал с земли веточку и переломил её пополам. – Папе и маме.
– Зачем? – я не мог понять его. – Твои родители хорошо зарабатывают…
– Я хочу, чтобы они не работали, но у них были деньги.
– Оуэн, мальчик мой, но так нельзя…
– Пусть так будет, – перебил он. – Тогда у них будет время.
– Но так нельзя, все люди работают…
– Они были бы всегда дома и каждый день со мной куда-нибудь ездили. Возили бы в Диснейленд каждый уик-энд. Надоело сидеть на этом острове.
Мне трудно было что-либо ответить. Я просто обнял внука и прижал к себе. Эта чёртова цивилизация, погоня за деньгами, жизнь ради обогащения, выживания и карьеры… Мы иногда забываем про земные ценности. Ещё и мой ревматизм – мне стало стыдно перед Оуэном за свою никчёмность, за то, что сам не могу с ним куда-нибудь съездить.
Мальчишка о чём-то размышлял, задумчиво глядя в сторону океана. Потом встал, отряхнулся, собираясь, по-видимому, бежать по своим детским делам. А у меня отлегло на сердце, я успокоился: мой любознательный внук исчерпал свои вопросы. Его любопытство иссякло: интерес к этой теме, как это обычно бывает в детском возрасте, наконец-то поубавился, и он переключился на что-то другое, что планировал сделать сегодняшним вечером. Постояв некоторое время с мечтательным видом, он, всё ж таки, сказал своё последнее слово, чертёнок.
– Деда, а я всё-таки хотел бы увидеть наш мир глазами Бога.
Я опешил. Схватил его за костлявые плечи, придвинул к себе.
– Ты уверен, малыш, что, посмотрев на мир его глазами, – я прищурился и указал пальцем в небо, – тебе понравится то, что увидишь?
Оуэн стоял в недоумении, видимо, переваривая в голове мои слова. Впервые, он ничего не ответил. Потом высвободился из моих рук, ловко перепрыгнул через три ступеньки крыльца и вбежал в дом. Через минуту вернулся, прижимая подмышкой тетрадь в голубой обложке, и умчался, присоединившись к группе мальчишек, направляющихся на спортивную площадку, которая находится в соседнем квартале, пообещав вернуться через час. Я проводил внука взглядом, порадовался, что наш умный мальчик понял, о чём я хотел ему сказать. Он очень способный и одарённый парень, наш Оуэн.
Лучи спрятавшегося за горизонт солнца уже не достигали перьевых облаков, которые постепенно рассеивались и темнели в наступающих сумерках. Становилось тихо. Стал слышен всплеск волн вечно беспокойного Атлантического океана, разбивающихся о прибрежные камни-стражи, защищающие крутые склоны высокого обрывистого побережья нашего острова Маунт-Дезерт.
Оуэн, как обещал, через час домой не пришёл. Не вернулся он и через два часа. И к полуночи его так не было. И на спортплощадке, куда якобы он побежал после нашей с ним беседы, его в тот вечер тоже не было. И утром внук так и не появился. И никто его в тот вечер, кроме тех мальчишек, с которыми он дошёл до спортплощадки, не видел.
Оуэна нашли лежащим на камнях рядом с тем местом, куда упала Мишель Пауэлл. Его любознательные, широко раскрытые глаза даже после гибели продолжали с вожделением смотреть на мир так, словно он в первый раз его видел. Еле заметную улыбку, застывшую на его юном лице, разглядеть и понять мог только я. Потому что только я, его дед, был тем единственным в мире человеком, который знал, что хотел увидеть мой внук, прыгая в тот вечер с обрыва. И, судя по улыбке, он унял своё любопытство, сорванец.
Оуэна удалось быстро обнаружить благодаря той тетради, которую он взял с собой. Она лежала недалеко от утёса.
* * *
Прошло шесть лет со дня той трагедии. Сказать, что мы не можем до сих пор оправиться и смириться со смертью Оуэна, значит, ничего не сказать. Зять выпивает. Не часто, но периодически прикладывается к «Джонни Уокеру». Хуже всего, что он потом долго и противно плачет, как девчонка. Дочь замкнулась только на себе и работе, стала безучастной в жизни семейного очага, переложив свои женские обязанности по дому на меня и мужа.
Я не перестаю себя корить за тот последний разговор с внуком. Терзаю себя за то, что позволил в тот день развить эту тему и рассказывать ненужные подробности. Хотя… не я, так позже кто-то другой рассказал бы, или сам в интернете нашёл бы ответы. Он же был любознательным мальчишкой и, несомненно, отыскал бы ответы на интересующие его вопросы самостоятельно, скрывай от него правду, не скрывай.
Любой другой дед на моём месте, на следующий же день после такого несчастья, наложил бы на себя руки… Или спрыгнул с этого чёртова утёса – вы понимаете, о чём я. Но…
Но я не могу этого сделать. Не могу потому, что Оуэн будет недоволен своим дедом, решившим уйти на тот свет. Очень недоволен. Я это знаю точно, и потому продолжаю жить. Мне не хочется расстраивать внука. Хотите, смейтесь или считайте меня сумасшедшим, но живу я теперь только ради него.
Дело в том, что в то утро, когда обнаружили Оуэна, я, обессиленный ночными поисками, вернулся домой и просидел в комнате внука весь день до глубокой ночи. Без устали рассматривал его комнату, вещи, предметы, сидя на его кровати. Не хотелось жить, поверьте. И в какой-то момент я заострил внимание на тетрадке в голубой обложке. Её вернул детектив, когда не нашёл в содержании ничего, что могло бы относиться к самоубийству. Обычная была обычная школьная тетрадь с конспектами лекций по географии. Неразборчивый почерк внука не вызывал желания перечитывать его каракули, но почему-то мне пришла в голову мысль, которая, если при таком несчастье будет уместно употребить данное сравнение, – эта мысль меня обрадовала и вывела из оцепенения. Меня озарило: сообразительный Оуэн неспроста перед уходом взял с собой тетрадь и ручку, неспроста. На спортплощадке она никак не была нужной. У меня появилась надежда, что в тетради я найду то, что прольёт свет на причину его необдуманного поступка. Может он оставил в ней послание?
Я принялся листать тетрадь, внимательно перечитывая каждую страницу, пытаясь на полях, между строк и в самом тексте обнаружить хоть что-нибудь, проливающее свет на трагедию. Мне хотелось узнать о последних минутах его жизни, о его мыслях. И я был возблагодарён Всевышним, хвала Ему, Господу нашему!
Эти несколько предложений прятались почти в середине тетради, между небольшим пространством, разделяющим две темы лекций. Никакой полицейский не обратил бы на эту приписку внимания, которая соединяла собой два разных текста и воспринималась единой записью одной лекции.
Эта тетрадь у меня до сих пор: я храню её в надёжном месте.
Внук обращался ко мне, именно ко мне! Представляете? Он знал, знал, что я смогу найти эту запись, ведь я же его дед! Как он это сделал, я до сих пор не понимаю. Да мне и не важно. Я знаю главное: Оуэн – мой самый любимый человек, самый лучший внук на свете, самый смелый, отчаянный и, несомненно, самый любознательный и одарённый мальчишка.
«Дед, ты прав, лучше не видеть этого! Никогда не делай такого. То, что видит бог – некрасива… И пастор не знает ничего… здесь не тимно. Но страшна. Мы страшные. Мы хуже, чем ты можешь сибе представить, деда…
Никогда… лучше не смотреть на нас…»
К О Н Е Ц
Протуберанцем обожжённая
Из древних пирамид сознанья выносим ворох ценных книг,
И прячем их в пыли голов, а жизнь считаем чьей-то тайной.
Потом, просеивая прах, вычёркиваем тех, кто крайний;
И потому всегда последний – в конце пробудет только миг.
И за какой бы ты порог не перешагивал случайно,
Не станешь гостем никогда, ну, а тем более, желанным.
Ведь у тебя, о том, кто ты, не существует верных данных;
И кем ты был – не доказать, в начале Жизни изначальной.
Посередине мы живём недолгой солнечной судьбой,
И роды Вечности для нас – непостижимы и далеки.
Успеть бы двери все открыть и уложиться точно в сроки:
Спиралью выложенный путь, – а вдруг не совпадёт с резьбой?
Последний час не избежать! Взметнётся к Солнцу, ослеплённый,
Последний Миг и… упадёт, протуберанцем обожжённый.
О. Р. Б.
Сегодня проснулся раньше обычного. Жарко. Очень жарко. Ещё и ночи, как таковой, не было – на улице светло, как никогда, будто вечер вчерашнего дня и не заканчивался вовсе, а замер на месте, как только солнце скрылось за горизонтом. Сейчас ночь, 03.18. А комната уже наполнена ярким светом, как днём. Боже, как же всё стремительно происходит! Ещё вчера на улице было 126°Ф, и ночь не кончалась до половины пятого утра. Сегодня же продолжительность тёмного времени суток сократилась, получается, до трёх с половиной часов, а температура снаружи (я посмотрел на электронный термометр) повысилась до 138°Ф. Вопреки всем прогнозам синоптиков (и скептиков!).
Моя спальня находится на западной стороне, и я отправился в гостиную, которая располагается в восточной части здания, по пути думая, что лучше бы Земля перестала вращаться вокруг своей оси, нежели…
То, что я увидел в панорамном окне гостиной, с видом на Атлантику, привело меня к состоянию, близкому к панике. При этом я испытал некую двойственность чувств: страх перед безысходностью и обречённость, которые вместе с отчаянием овладели моим сознанием вначале, и чувства восхищения и удивления, нахлынувшие следом, пока я наблюдал эту сюрреалистическую картину восхода солнца: Красота Смерти!
Вот ЭТО и началось – Солнце умирает! Всё-таки, оно не вечно, как и предсказывала наука ещё более трёх с половиной миллиардов лет назад, на заре человечества, ошибившись в расчётах – всего-то ничего! – на один миллиардик лет (подумаешь, мелочь какая). Просчитались, между прочим, и с тем, что продолжительность умирания Солнца, – то есть, период пребывания его в качестве красного гиганта – будет происходить медленно, протекать в примерно в течение полумиллиарда лет в своей начальной стадии, что для нас оказалось бы незаметным и не столь ощутимым. Впереди предполагались миллионы лет вполне сносной жизни, не считая дискомфорта из-за потепления климата и всех последствий, связанных с ним. Но главное: мы могли бы жить да жить!
141F°.
А может у нашей звезды преждевременно закончилось топливо, и потому процесс ускорился? Всё может быть. Что-то же произошло с солнцем за ночь, пока мы здесь, в западном полушарии, спали, а оно освещало другую половину планеты? Что-то, явно, пошло не так. Тем не менее, что имеем, то имеем. Ошиблись, конечно, мы на много – Солнце растёт, как на дрожжах: не по стотысячелетиям, не по тысячелетиям, не по годам и даже не по дням, – а по часам! В восточном полушарии, где день уже закончился, почти всё живое, скорее всего, погибло; а оставшимся в живых уже нет никакой надежды спастись. У них в запасе осталась лишь спасительная ночь, которая до рассвета хоть на несколько часов продлит жизнь, спрятав уцелевших людей и животных от обжигающих лучей звезды. Да, дела плохи. Мы не успели найти ни другого места выживания, ни способа на чём покинуть обречённую планету – ничего не сумели, ни к чему не подготовились. Хотя времени для этого у нас было уйма. Насчёт того, на чём покинуть обречённую планету – ещё полбеды, за миллионы лет что-нибудь да сконструировали бы. А вот куда улететь, куда переселиться – задачка посложнее оказалась бы. Но запаса времени для поисков решения этой задачи у человечества могло быть хоть отбавляй, если бы…
Если бы… Но теперь уже ничего не успеть. Всё происходит очень стремительно. Очень быстро…
146°Ф.
Я одел очки-светофильтры, посмотрел в окно – туда, где небо и океан сливались в линию горизонта, и откуда на протяжении многих лет каждое утро над моей Новой Англии восходило солнце: былое, нормальное, жёлтое… Пусть не такое, какое было в древности, до начала своего умирания, когда размером с квотер светило нам с неба, но обычное, каким я привык его видеть и представлять с детства: величиной с большой теннисный мячик, если его держать перед глазами на расстоянии десяти дюймов. Теперь же, передо мной представала картина иная: нечто не реальное, фантастичное и до ужаса ненормальное, но в то же время необычайно прекрасное, грандиозное по масштабу и неповторимое по красоте и до селе невиданное человечеством, на моих глазах рождалось событие вселенского масштаба – точно явление Мироздания.
Из океана медленно вырастала ослепительно-яркая верхушка диска красно-оранжевого солнца. Как улыбающийся край сырного круга, слепящим полумесяцем Красный гигант величественно поднимался над горизонтом, стремительно увеличиваясь в объёме: выше, выше, шире… И вот уже от одного его края до другого оно занимает пол-океана, хотя показалось из воды всего лишь на треть. Уже сейчас можно представить, какое оно огромное! Солнце в полнеба – таким оно предстанет миру, когда полностью вынырнет из океана и взойдёт на небо. Тогда оно заполнит собой всю панораму моего окна, заполнит собою четверть, а то и больше, видимого воздушного пространства; ослепит ядерным огнём, обожжёт и, в конце концов, поглотит Землю в ближайшие дни, как когда-то это сделала с Меркурием, а недавно с Венерой…
149°Ф.
Быстро. Всё происходит, почему-то, быстро…
Как же стремительно оно расширяется! Я помню его размером в теннисный мячик ещё недавно, пару лет назад; полгода назад оно уже увеличилось до размеров футбольного мяча. И только за одну эту ночь Солнце разбухло до таких неимоверных размеров! Да, что-то пошло не так. Никто не ожидал, что всё произойдёт так скоро…
Температура воздуха повышается с каждой минутой по мере того, как над планетой восстаёт светило. Иссушённый и раскалённый бетон и металлоконструкции здания кряхтят, потрескивая, как сухие берёзовые поленья в костре. К обеду всё загорится. К вечеру, если так пойдёт, – сгорит всё что можно. Завтра…
А будет ли завтра?!! Господи!..
154°Ф.
Жарко. Над Атлантическим океаном появилась лёгкая дымка – пар.