– Вряд ли, – с абсолютно каменным лицом ответил Поль, даже не посмотрев на нее.
Дойдя до очередной двери, Тереза повернулась в полкорпуса к отставшим Милен и Полю:
– Твоя комната, Милен.
Она налегла на витую бронзовую ручку и открыла дверь. Причудливый красноватый свет, создаваемый шелковыми абажурами настольных ламп, тут же поблек под напором ворвавшегося из открытой двери солнца. Милен осторожно прошла мимо пропускающей ее вперед Терезы.
Дом удивлял ее на каждом шагу. В нем было много света и воздуха. Довольно яркие цвета интерьеров, множество деталей отделки. Все это не вязалось с тем чопорным господином, которого ей обозначили, как главного архитектора этого грандиозного творения.
– Она потрясающая, как и весь ваш дом, Тереза! – Милен с интересом оглядывала обстановку, проводя кончиками пальцев по всем поверхностям, что встречались на ее пути.
– Этот стол, он просто восхитительный. Я ошибусь, если скажу, что это – Людовик пятнадцатый?
– Не ошибетесь, моя дорогая, – с гордостью ответила она, – все вещи в этом доме, за некоторым исключением, подлинные. Отец Поля – коллекционер, он собирал их много лет, поэтому дом выглядит так восхитительно.
– Действительно. Такое смелое смешение стилей, я бы даже сказала, что он играет на грани фола. С такой тонкостью и мастерством он обходит все, что могло бы сделать это великолепное пространство просто кичем. Поразительно.
– Милен очень любит архитектуру, – пояснил Поль, между делом.
– Но как? Признаться честно, он не производит впечатление тонкого знатока искусства. Я бы сказала, что он работает в министерстве.
– А он и работает в министерстве. Он – заместитель министра, —сыронизировал Поль.
– Теперь я совершенно растеряна.
* * *
– Не спишь? – в дверь просунулась белобрысая шевелюра Поля.
Не дожидаясь разрешения войти, он быстро прикрыл за собой дверь и, в несколько шагов преодолев расстояние до массивной кровати, залез под одеяло.
– Ну, как впечатления? – спросил он, устраивая свою вихрастую голову Миле на колени, вместо только что лежавшей на них книги.
– Сложно сказать, но Тереза мне очень понравилась. Ты прав – она замечательная. Что касается твоего отца, думаю, я ему не понравилась, но, судя по тому, что ты рассказывал о нем – это просто моя паранойя, – она усмехнулась, запустив пальцы в его мягкие кудри.
– Ты права, это просто паранойя. Поверь мне, каждый раз, приезжая домой, я начинаю думать, что тоже ему не нравлюсь, – он совершенно непринужденно улыбнулся, глядя на нее. – У каждого свои тараканы, а у него их – тьма тьмущая. Как, интересно, можно так жить, постоянно контролируя себя. Я не помню, чтобы даже в детстве он во что-то играл со мной. Ну, знаешь, там в баскетбол, футбол, в прятки, на крайняк. А, в шахматы играл, да, еще он постоянно гонял меня по географии. Вот ты, к примеру, знаешь столицу Папуа – Новой Гвинеи? – он чуть помедлил, давая ей шанс удивить его, – Что, нет? Порт – Морсби. Ну, вот, теперь и ты в курсе, – он с какой-то странной злобной усмешкой посмотрел на нее, словно ждал упрека.
– И что в этом плохого? – она внимательно, без тени насмешки смотрела на него. – Или тебе обидно, что вместо футбола он гонял тебя по географии? Знаешь, Поль, каждый человек проявляет любовь и заботу по-своему. Значит, он именно так понимал слово воспитание. Твоя претензия была бы обоснованной, если бы ты сказал мне, что вообще не видел его дома, как я своего, – она непринужденно вскинула брови, как бы заранее обесценивая то, что он еще мог ей возразить. – Слушай, а ничего, что мы останемся здесь на две недели? – спросила Мила, меняя тему разговора. – Мы не стесним твоих родителей?
По лицу Поля расползлась кривая злорадная ухмылка:
– Струсила?
– Не дождешься. Просто здесь все так чисто, чинно, с моей-то любовью к хаосу, – она попыталась завуалировать проскользнувшую в голосе неуверенность под личиной вежливого участия, но Поль уже почуял слабину и, перевернувшись набок и подперев голову рукой, он вцепился вопросительным взглядом в ее смущенную физиономию.
– И не нужно на меня так смотреть, я просто плохо знаю твоих родителей, вот и все, – начала Мила уверенно, не оставляя Полю шансов задеть ее.
На что он лишь криво усмехнулся, оставшись при своем.
– Расслабься, в этом доме еще никто не смог продержаться больше трех дней. Но мать мне неделю мозги промывала, чтобы мы провели отпуск здесь, так что – крепись. Я ей обещал. Да и вообще, он, как хороший отец, помаячит здесь пару деньков и, как обычно, смоется в какую-нибудь деловую командировку. А мама, она классная. С ней весело.
– Она в курсе? – серьезно спросила Милен, внимательно глядя на друга.
Судя по тому, как Поль засуетился, выпутывая ноги из одеяла, в котором за время их разговора уже успел свить гнездо, обсуждать эту тему он не собирался. Настаивать она не стала.
– Нет, – коротко отрезал он, поднимаясь в кровати.
Мила запустила пальцы в его волосы, взъерошив их на макушке, словно извиняясь. Поль перехватил ее ладонь и, поднеся к губам, поцеловал.
– Пора спать, – мягко сказал он и, чмокнув ее в щеку, пошел к себе.
* * *
Она лежала в темноте и никак не могла уснуть. Ее мысли занимал этот великолепный дом и тихая ночь, наполненная странными, непонятными звуками, которых ни за что не услышишь в шумном городе. Но больше всего они были заняты хозяином дома.
«Этакий Титан, что неизменно держится устоев своего класса. Нужно быть достаточно толстокожим, чтобы не застрелиться от застегивания такого количества пуговиц, – она усмехнулась.
Видя всю эту чопорность, ей трудно было представить его любящим мужем и отцом, сажающим себе на колени маленького сына. Поль, наверное, прав, так нельзя жить: постоянно контролировать себя. Либо он что-то скрывает, либо его чопорность призвана оградить его от ненужного внимания. Но, глядя на этот роскошный дом, в котором чувствовались энергия, живость и свобода, она сомневалась, что дело просто в защите личного пространства.
«Что, интересно, он за всем этим прячет»? – эта мысль, определенно, возбуждала.
Он – контроль и власть, как таковые. Его не переделать, сложно удивить и немыслимо ослушаться. Ведь он обычно бывает прав. Но что-что, а колебать устои и возвращать загрубелой коже детскую чувствительность она умела. Лучше сказать так – любила. И этот половозрелый самец с волчьим взглядом и несгибаемой осанкой вполне для этого подходил.
«Черт возьми, высокий лоб, надменный взгляд и неприступная линия губ совсем лишили тебя сна, дорогуша»
Она откинула край одеяла и опустила ноги на пол, размышляя, где убить бессонницу, которая норовила перерасти в составление плана действий по завоеванию незыблемой твердыни, и Милен всеми силами пыталась этому помешать. Она знала, если даст шанс фантазии, ее желания потом сложно будет обуздать.
«Может, в сад пойти прогуляться, заодно мозги проветрить? Или сходить поесть? – размышляла она. – Кстати, отличная мысль».
Мила встала с кровати, накинула на плечи шелковый пеньюар и выскользнула из комнаты.
Употребление пищи ночью было для нее чем-то вроде высшего проявления свободы. Такую дерзость она могла позволить себе только под покровом темноты.
В узком коридоре, увешанном картинами в массивных золоченых рамах, царил все тот же полумрак, что и днем. Его освещали только настольные лампы с широкими атласными абажурами и длинной стеклярусной бахромой, стоящие на деревянных консолях вдоль стен, придавая пространству довольно интимный вид. Сбежав вниз по лестнице, она оказалась перед дверью в кухню, которая представляла собой довольно просторное помещение с массивным столом в центре. Свет она решила не включать, дабы не накликать муки совести и, воровски приоткрыв холодильник, окинула быстрым взглядом предлагаемые кулинарные изыски. С ужина остался цыпленок и немного овощей. Но кто станет есть эту гадость ночью. Ночь для чего-нибудь более запретного. Протянув руку, Милен взяла банку арахисового масла. Довольная своим приобретением, она уселась за тот край стола, который располагался ближе к окну, из которого струился лунный свет, разливаясь по деревянной столешнице и ее открытым коленям белесой лужей. Зачерпнув достаточно ароматной пасты, чтобы чувствовать себя до безобразия неприличной, она отправила ложку в рот. Не успела Мила насладится вопиющим нарушением правил чопорных хозяев, как в коридоре послышались тихие шаги.
Мистер Бушеми вошел в кухню и остановился на пороге, в изумлении глядя на открывшуюся картину. Видимо, он забыл о посторонних в доме и теперь быстро пытался вернуть себе самообладание.
– Доброй ночи. Тоже не спится? – обратился он к Милене, которая застыла с ложкой во рту.
Он подошел к столу, на котором стоял кувшин с водой и налил полный стакан.
– Да, видимо, новое место, – ответила она ему в спину.
Милен старалась выглядеть непринужденно, но открывающийся вид на его крепкие икры явно начинал будоражить сознание.
– Бывает.
Он сделал глоток и, опершись свободной рукой о край стола, развернулся к ней в пол-оборота: – Решили подкрепиться?
– Надеюсь я не нарушила какой-нибудь суровый закон, принятый в этом доме? – не без ехидства спросила Мила, вспомнив свои постельные размышления.
– Ну что вы. В этом доме никто не ел по ночам, до этого дня. Но обещаю подумать над этим, – саркастическая ухмылка дернула уголки его тонких губ, – особенно, принимая во внимание, что наше общение нацелено на долгосрочную перспективу.
После его слов захотелось прикрыть голые колени, на которые хозяин осуждающе косился. Видя, что разговор пошел куда-то не в ту степь, Мила решила исправить ситуацию и отбить мяч на хозяйскую половину поля.
– У вас очень красивый дом, мсье Бушеми.
– Да, я слышал ваш разговор. Когда Тереза показывала вам вашу комнату, – пояснил он, когда заметил ее недоуменный взгляд.
– И что же именно вы слышали?
– То, что такой сухарь, как я, не мог построить такой восхитительный дом, – он с вызовом посмотрел на нее. – Мне даже показалось, не в плагиате ли вы меня обвинили?
– Ну, что вы. И в мыслях не было. Дело здесь может быть совсем в другом, – Мила уверенно смотрела на него, показывая, что ее не испугать. Но поджилки предательски тряслись.
– В другом? В чем же, позвольте узнать?
– Ну, к примеру, вы можете быть, как доктор Джекил и мистер Хайд. Утром вы доктор Джекил: почетный член общества, застегнутый на все пуговицы своего чертовски официального костюма. А вечером – мистер Хайд – человек пренебрегающий законами морали в угоду своим желаниям.
– И вам не страшно находиться под одной крышей со столь двуличным существом?
Его взгляд расфокусировался, словно собственный вопрос заставил его на мгновение задуматься, он практически сразу пришел в себя, сделав уверенный глоток из высокого стакана, что все это время держал в руке.
– Мы все двуличны, доктор. Все мы носим маски, и только ночь знает, кто мы на самом деле.
– Почему ночь? – звук его голоса тягучий и мягкий будто усиливал его обаяние, урча волнующим басом у нее в груди.
– Вы никогда не задумывались, что ночь – она, как отголосок нашего общего языческого прошлого. Ее Боги оберегают нас от предрассудков дня, бережно хранят наши тайны. Открывая нам нашу истинную природу. Ее демоны безжалостно убедительны, от них нет спасения, если вы хоть раз позволите им увидеть ваши тайные желания.
– Или страхи, – добавил он.
– По сути, это одно и тоже. Наши страхи – пища для наших подчас необузданных желаний.
– И вы носите маску? – чуть помедлив спросил он, совершенно забыв о жажде, что привела его сюда.
А, может быть, это была совсем другая жажда, что прогнала его из постели, заставив бродить по дому?
– Конечно. Цивилизованное общество разработало их великое множество на каждый случай жизни.
Она в очередной раз облизала ложку и, наконец, отложила ее на стол.
– И кто же вы сейчас? – его голос заполнял ее, от чего разговор стал приобретать опасную для нее двусмысленность.
– После двенадцати, я, как в сказке, превращаюсь обратно в тыкву, – Милен усмехнулась, пытаясь стряхнуть с себя почти сомнамбулическую покорность, вызванную его присутствием.
Его глаза цвета хорошего выдержанного виски, блестели в полумраке кухни, и сейчас казались почти черными. Что-то новое появилось в его взгляде: темнота и одиночество. Они проникали в нее, порождая странное чувство: волнения и страха. Возбуждая любопытство, которое не давало ей отвести от него взгляд.
– Я думаю, вы недооцениваете себя. Вы далеко не тыква. Спокойной ночи, – сказал он после небольшой паузы, прервав, наконец, этот странный плен, и поставил на стол почти полный стакан.
Едва заметная улыбка мазнула по его лицу и тут же испарилась. Он вышел из кухни, оставив ее наедине с размышлениями на тему доминирования и подчинения, и других свойствах мужского баритона в полутьме.
II
На следующий день с самого утра зарядил дождь. На время затихая, он выпускал из плена черных туч солнце, которое, пользуясь свободой, истово разливало свет на все, до чего дотягивались его золотые лучи. Не смотря на эту упрямую борьбу света и тьмы за окном, день прошел весело и даже интересно. Тереза, как боевая подруга заместителя министра и, по совместительству, главный организатор быта всего семейства, знала кучу способов развлечься, не выходя из дома. Глава этой славной ячейки общества появился только за обедом, после которого снова уединился на своей половине, несмотря на то, что, по словам Терезы, у него был выходной.
Когда за окном начали сгущаться сумерки, противостояние погодных стихий приняло новый оборот: разгоняя тучи, и неистово теребя верхушки деревьев, на улице свирепствовал ветер. Милена, сославшись на головную боль, вызванную переменами погоды, попрощалась с Терезой и Полем и отправилась спать пораньше.
Вернувшись в комнату, она сняла с себя одежду, небрежно бросив ее на очередного Людовика, и направилась в душ. Теплая вода, мягко льющаяся сверху, ласкала ее изящное тело, стекала по длинным темным волосам, смывая с лица очередную маску, которая уже отыграла свою роль и больше была ей не нужна. Разомлев, Милен прикрыла глаза, подставляя лицо под упругие струи. Вместе с ее маской вода уносила все тяготы дня (если, конечно, пара шестерок, навешанных ей Терезой, можно было назвать тяготами. Ей, определенно, не везло в карты, что увеличивало шансы на удачу в любви). В памяти всплыли воспоминания о встрече на кухне. Его черные глаза, разливающие желание по ее едва прикрытому телу, бархат голоса…
«Черт возьми, это – твой будущий свекр, прекрати немедленно», – злилась Мила, не в силах справится с разыгравшимся воображением.
Она выключила воду, тщательно вытерлась белым махровым полотенцем и, накинув халат, вышла в комнату.
Подойдя к окну, она облокотилась о широкий подоконник и уставилась в его черный непроницаемый квадрат. Постояв так минут пять, и, наконец, остыв после душа, она посушила волосы феном и легла в кровать, взяв с прикроватной тумбочки книгу, что накануне одолжила в хозяйской библиотеке.
Чтение скоро надоело ей, и Мила по традиции пошла перекусить, в надежде утолить не только голод.
Воровски проскользнув в полутемный коридор, она на цыпочках пошла в сторону кухни. В доме было тихо. Только тиканье часов и завывания ветра за окном, похожее на тихий шепот, приобретали в этой сонной тишине пугающую отчетливость, тугими рваными толчками отдавались у нее в груди, заставляя прибавить шаг.
Не взирая на снедающий ее охотничий запал, вернулась она ни с чем; если не считать полного стакана воды, который, конечно, был слабым утешением в этой ситуации. Но, в любом случае, лучше, чем ничего.
Она осторожно поставила свой трофей на прикроватную тумбочку и завалилась на кровать прямо поверх одеяла. Было сложно не думать о том, что месье Бушеми проигнорировал свою жажду и решил воздержаться от посещения кухни. А может быть, она ошиблась и никакой жажды просто нет? Но Милен давно играла в эти игры, ей достаточно было нескольких минут, чтобы по едва заметным признакам понять, кто перед ней. Ее подруги подчас недоумевали над тем, как она выбирает себе мужчин. Эти глупышки не могли понять, что ни цвет глаз или волос, ни возраст, ни даже (чего греха таить) пол не являлись для нее основным критерием выбора жертвы. Единственно значимым для нее всегда была сила. Чем сложнее сломать – тем больше удовольствия от процесса.