Милен поздоровалась с собеседниками матери: кому-то просто протянула руку, а кому-то позволила себя по-приятельски обнять.
– Знакомьтесь, это Поль, – представила она своего спутника, и как только с церемониями было покончено, Мила прихватила мать чуть выше локтя и отвела в сторону:
– Познакомься, это Поль, мой жених, – еще раз уточнила она, а затем развернулась к парню: – это моя мама, мадам Мартини.
При взгляде на Поля, лицо матери прояснилось, и взгляд ее проницательных карих глаз остановился на нем с выражением сдержанного любопытства.
– Зовите меня Зои, – она протянула Полю руку.
Как мужчина из хорошей семьи, он тут же продемонстрировал ей свои безупречные манеры, приложившись к ней губами.
«Подхалим» – подумала про себя Милен и криво усмехнулась. Она была рада тому, что все идет гладко, и что Поль с ней. Один на один с матерью она опять начала бы психовать, и, как всегда, визит домой закончился бы для нее парой дней депрессии.
К ним подошел высокий полный мужчина. Даже его строгий черный костюм не мог собрать его расплывшуюся фигуру, ну, прямо коп из американских боевиков. Голова его была почти лысой, и только на висках и затылке были коротко остриженные светлые волосы, придающие его обрюзгшему лицу какой-то отвратительной слащавости. Он уставился на Милен с той хамоватой подозрительностью, которая свойственна блюстителям правопорядка. Она почти не сомневалась, что этот нагловатый тип – какой-нибудь жандармский начальник.
Он коротко поздоровался и, беспардонно взяв Зои под руку, отвел ее в сторону.
– Хм. А все, чего уставился, кина не будет. Пошли чего-нибудь съедим. Я, когда нервничаю, все время есть хочу, – Мила потянула растерявшегося Поля к фуршетному столу, возле которого изучая закуски постоянно толклись гости наполняющие свои тарелки. Потому что, как ни крути, а большинство из них собирались здесь с одной целью – пожрать. Мама, конечно, это знала, поэтому стол ломился от угощений. Ну, а что тут поделаешь? Давно почивший друг куда менее интересен, чем возможность набить брюхо и посплетничать. Она взяла две тарелки, стоящие на небольшом приставном столике сбоку, и, протянув одну из них Полю, начала выискивать глазами то, с чего бы ей хотелось начать трапезу.
– Мила, – послышался за ее спиной радостный голос.
Перед ней стоял приземистый старичок, его круглое лицо расцвело от улыбки, собравшей в уголках водянисто-голубых глаз лучики морщин.
– Диди.
Мила, отставив тарелку на стол, крепко обняла старика и стояла так, пока он похлопывал ее по спине своей мягкой старческой ладонью.
– Познакомишь меня со своим приятелем? – выпустив ее из объятий, он кивнул в сторону стоящего рядом Поля.
– Конечно. Это мой жених – Поль, – начала она. – Милый, это Дидье Томи, папин компаньон и друг.
Мила никогда не называла Поля на людях – милый. Поэтому он сопроводил протянутую старику руку, радушной улыбкой.
– Жених? – уточнил старик. – И когда ждать приглашения на свадьбу?
Мила слегка растерялась от такого напора. Диди взял ее за руку и с лукавым прищуром посмотрел ей в глаза.
– Никак наша бунтарка Милен смутилась? Думаю, молодой человек, это серьезно, – засмеялся он, глядя на Поля.
– Надеюсь, – Поль перевел взгляд на все еще смущенную Милу.
– Даже не сомневайся, – она поспешила закончить этот разговор. Зная о бесцеремонности и чувстве юмора Диди, это было по-крайней мере не безопасно.
– Ты маму не видел? – поспешно спросила она, пока Диди не начал выяснять подробности.
– Как не видел, вон она, – он кивнул головой в сторону двери, в которую как раз входила мать с тем наглым типом, что так бесцеремонно ее увел.
– Опять с этим Олсоном путается, – брезгливо выплюнул он, провожая их взглядом.
– Ты его знаешь? – спросила Милен, видя, что не только у нее толстяк вызывает отвращение.
– Да как не знать, милая. Гнусный тип. С таким спутаешься – сам в дерьме измажешься. Я уверен, что у него на всех здесь присутствующих имеются секретные папочки. Поэтому с ним никто не связывается, и ты не вздумай, – совершенно серьезно предостерег он.
Диди, как и ее отец, не смотря на непреклонность и подчас жесткую игру, никогда не опускался до «грязного» шантажа.
– И какие дела его связывали с папой?
– С папой? О нет, родная, Крейг – друг твоей матери, – ни без сарказма пояснил Диди.
– Мамин? – недопоняла Милен.
– Твой отец на порог бы этого мерзавца не пустил.
– Как же он допустил, чтобы мама с ним общалась?
– Она стала открыто приводить его в дом только после смерти Филиппа, – пояснил старик.
– Открыто приводить в дом? – переспросила Мила.
– Прости, дорогая? – словно не расслышал старик.
– Ты сказал, что она стала открыто его приводить в дом только после папиной смерти, – повторила Милена.
– Я так сказал? В самом деле? – Диди ловко включил старческую забывчивость, глядя на нее с благодушной улыбкой. – Прости, родная, – бросил он и уже тянул руки к проходящему мимо высокому худому брюнету. – Даниэль.
– И что это было? – спросил Поль, поедая бутерброд с икрой.
– Не знаю, – задумчиво протянула Милен, глядя в спину быстро удаляющемуся Диди.
* * *
Милен сидела в высоком кожаном кресле и, упершись ногами в пол, поворачивалась на нем из стороны в сторону. Поль нашел себе собеседника – кого-то из знакомых его отца, и Мила без зазрения совести решила совершить очередной набег на папины бумаги. Но стоило ей сесть в его кресло, как мысли тут же устремились в прошлое, и она совершенно забыла, зачем пришла. Сколько раз она, сидя на коленях отца, играла за этим столом или беспардонно разрисовывала его отчеты. Он позволял ей все. Все, кроме верхнего ящика стола. Туда ей лазить было строго-настрого запрещено. Однажды она все же решила его ослушаться и в первый раз за свои десять лет увидела его по настоящему рассерженным. Потом она долго ходила вокруг да около, желая все же узнать, что такого секретного он там прячет. Да, желания сбываются, но подчас не так, как мы того хотим. Вот и ее желание узнать, что отец так ревностно хранил в выдвижном ящике стола, сбылось: она до сих пор помнила тот громкий, разрывающий сонную тишину ночи, хлопок. Не смотря на болезненность воспоминаний, Мила их ревностно хранила. Может быть, она просто каждый раз напоминала себе о хрупкости нашего существования, о ранимости тех, кого мы любим. Ведь тот роковой выстрел навсегда уничтожил и часть ее души.
Милен прекратила крутиться и медленно выдвинула верхний ящик стола. Пистолет лежал на месте, под ворохом каких-то старых деловых бумаг. После всего случившегося мать не потрудилась избавиться от него. Она точно знала, что Мила не удержится и снова залезет в бумаги отца.
Она вытащила пистолет из черного бархатного футляра. Он был тяжелый, и казалось, что от него до сих пор пахнет порохом. На экспертизу его не забирали, так как мать подсуетилась, и, чтобы защитить имя отца и семью от пересудов, причиной смерти записали инфаркт. А с Милы она взяла обещание, что никто и никогда не узнает, что на самом деле произошло в ту ночь за закрытыми дверями его кабинета.
Воспоминания мерзким комом подступили к горлу, словно не было всех этих лет, и она снова стояла в его кабинете в одной ночной рубашке, разбуженная среди ночи громким звуком. В первые минуты, переступив порог его кабинета, Милен пребывала в состоянии какой-то странной отрешенности, будто все это происходит не с ней. Она медленно, шаг за шагом приближалась к столу. В кресле, завалившись набок, грузно обмяк отец. Вся правая сторона его головы и ворот голубой рубашки были залиты кровью, которая в тусклом свете настольной лампы казалась черной. В этой звенящей тишине слышалось только тиканье настенных часов. И этот страшный контраст стремительно бегущего времени и его неподвижной фигуры, неестественно завалившейся набок, вдруг привело ее в чувства, обрушившись всей своей тяжестью и неотвратимостью. Тело ее, словно растеряв все кости, стало бесформенным и тяжелым, ноги задрожали, она упала на колени, упираясь трясущимися руками в пол. Мир словно исчез, сжался до его руки, безвольно свисающей с подлокотника кресла, до пистолета на полу. В нос бил невыносимый жженный запах пороха. К горлу подкатила тошнота, не давая ей дышать, в голове зашумело. Кто-то схватил ее за плечи и резко рванул вверх, дальше была только пустота: черная звенящая бездна.
Она поспешно убрала пистолет на место, словно вместе с ним пыталась спрятать и воспоминания, что он пробудил.
Знакомый голос прервал душный плен ее воспоминаний:
– Ты все никак не успокоишься?
Милен подняла глаза на вошедшую мать. Та медленно прошла в кабинет разглядывая его, будто была здесь впервые. На ее лице было выражение какой-то странной отстраненности. Тревогу в душе Милен стремительно сменило негодование. Ее оскорбляли ложь и лицемерие матери. Этот прием в честь человека, которого она никогда по-настоящему не любила, и сейчас она пришла в его кабинет только за тем, чтобы снова обвинить Милен в вероломстве.
– Если бы ты не упрямилась, мне не пришлось бы рыться в его бумагах, как воришке. Каждый раз такое ощущение, что я его предаю, – Милен старалась говорить спокойно, но бешено бьющееся сердце заставляло ее голос дрожать и сбиваться.
– Я же тебе сразу сказала, всеми бумагами занимался отец. Я была не в курсе. Да и зачем это мне? – совершенно бесстрастно ответила мать, даже не взглянув на дочь.
– Ну, да… Ну, да… – с притворным пониманием ответила Мила и с силой захлопнула ящик стола.
– Пойдем к гостям, здесь ничего нет, – холодно сказала Зои и направилась к выходу. В дверях она обернулась, дожидаясь, когда за ней последует Милен.
Мила усмехнулась, понимая, что мать не оставит ее в покое и, медленно поднявшись с кресла, направилась следом.
Когда, преодолев полутемный коридор, они оказались в хорошо освещенном холле, Зои тут же куда-то испарилась, оставив Милен в одиночестве кипеть от раздражения. Она быстро пошла в сторону гостиной и, отыскав среди гостей Поля, бесцеремонно прервала его беседу и, взяв за руку, потащила его к выходу.
– Что стряслось? – в недоумении спросил Поль, когда они покинули наполненную людьми гостиную, направляясь к высоким парадным дверям, в которые несколько часов назад вошли. – Ты хочешь уехать?
– Да, – огрызнулась Милен, даже не поворачиваясь.
– Что, даже не попрощаемся с твоей мамой?
– Я уже это сделала от нас обоих, – с раздражением ответила Мила.
Она старалась не смотреть на Поля, так как понимала, что не права. И для него это знакомство с ее матерью, и он хочет произвести хорошее впечатление, но она была уже сыта визитом домой. Она чувствовала, как раздражение начинает настойчиво пульсировать в висках, пытаясь перерасти, как обычно, в головную боль. Это была наивысшая точка кипения, и после этой фазы они с матерью обычно начинали орать друг на друга. Ну, как орать? Орала только Милен, Зои, как обычно, была сама невозмутимость, и скоро Мила начинала чувствовать вину, считать эту ссору очередной своей ошибкой. В общем, она старалась не доводить до крайностей. А Поль? Поль скоро привыкнет.
* * *
Весь обратный путь Милен пребывала в состоянии какой-то зудящей нервозности: она то рылась в бардачке, выискивая жвачку, не найдя ее, принялась искать конфеты, которые постоянно валялись в подстаканниках, но как назло не сегодня; затем она полезла на заднее сиденье, чтобы достать из сумки воду. Осушив бутылку, она принялась переключать радиостанции и в конечном счете, ругаясь себе под нос, совсем выключила музыку и, откинувшись на сиденье, зло уставилась в окно. За окном мелькали все те же аккуратные деревеньки, которые они проезжали днем, но сейчас, в опускающихся сумерках, без всех этих буйных красок дня, выглядели, как оборванные грязные попрошайки, стоящие вдоль дороги, глядя на нее с укоризной глазницами темных окон. В образовавшейся тишине, которую разбавлял только шум двигателя, рычащего на пределе возможностей, Милен начала успокаиваться. Она повернулась к Полю, который за все время пути даже не пытался заговорить с ней:
– Прости, – сказала она коротко.
Поль на мгновение взглянул на нее и снова уставился на дорогу.
– Я знаю, не самое удачное знакомство с родителями, – виновато улыбнулась она. Но Поль снова проигнорировал ее.
– Поверь мне, даже если бы мы приехали специально для этого, все закончилось бы точно так же.
– Да, брось, – прервал он раздраженно, – ты все это мне говоришь? Пару месяцев назад отцу подарили новенький Астон Мартин. Ты знаешь, как я мечтал об этой машине. И вот я подошел к нему с просьбой дать ее мне хотя бы на время. Он все равно не водит машину, ну что ему стоило. Знаешь, что он мне ответил? – Поль на секунду замолчал. Мила внимательно смотрела на него.
– Он сказал мне, чтобы я заработал на нее, а не клянчил. Мне словно пощечину дали. И так во всем. Так что не нужно разыгрывать мелодрам.
Поль снова уставился на дорогу.
Эту нелепую размолвку прервал телефонный звонок. Поль взял трубку и несколько секунд смотрел на светящийся экран.
– Ну, конечно, – буркнул он и с силой нажал «ответить».
– Привет, – произнес он сдержанно. Его брови поползли вверх. – Почти приехали. Что-то случилось?
– Ты есть хочешь? – спросил он Милу, на что она отрицательно покачала головой.
– Нет, – бросил он в трубку. – Минут двадцать.
Он отключил мобильник и бросил его в подстаканник.
– Прямо вечер сюрпризов, – не отрываясь от дороги, раздраженно пробурчал он.
Мила несколько минут молчала, ожидая, что он сам расскажет, в чем дело, и, не дождавшись, спросила:
– Кто звонил?
– Отец, – после небольшой паузы ответил Поль.
– Что-то случилось? – не унималась Милен, услышав, о ком идет речь.
– Спросил, когда вернемся.
Мила внимательно смотрела на него, и Поль продолжил после не большой паузы:
– Просто он никогда не звонит сам, всегда только через мать. А тут такая забота. С чего бы это?
– Может волнуется? Уже совсем темно.
Поль с сарказмом посмотрел на Милу и снова отвернулся.
Больше они не разговаривали, а через полчаса уже въезжали в высокие кованные ворота.
Поль помог Миле выйти из машины. Дом с пугающей отчетливостью смотрел на нее глазницами черных окон. Они поднялись по ступеням, и через несколько минут она уже была в своей комнате. Поль машинально чмокнул ее в щеку и устало побрел дальше по коридору в свою комнату.
Мила чувствовала себя вымотанной. Она злилась: на мать, на Поля, даже на Жано, но больше всего на себя. Это было ее обычное состояние после возвращения из родительского дома, но сегодня было особенно мерзко. Она обидела Поля. Просто так, ни за что.
Она сняла платье и бросила его на спинку высокого кресла у окна, а сама направилась в душ. Больше всего хотелось сейчас смыть с себя воспоминание о сегодняшнем дне и поскорее заснуть.
* * *
Как Милен ни старалась, но уснуть у нее не получилось. Мысли в голове роились, как пчелы: она снова вспомнила слова Диди о приятеле ее матери. Олсоне, кажется. И что ее может связывать с таким типом? Ведь, по словам Диди, он был настоящим отморозком. К тому же, она снова ни на шаг не продвинулась в своем расследовании. Они повздорили с Полем, и Милен не покидало отвратительное чувство вины.
Всю свою жизнь Милен словно писала черновик – ей казалось, что времени еще полно, еще чуть-чуть, и она начнет переписывать набело. А совсем недавно поняла, что переписывать нечего. Единственный человек, которого она по-настоящему любила, уже умер, а все остальное – лишь пыль. Поэтому с такой маниакальной упертостью она искала свою родную мать – уж она-то должна ее любить. Она словно пыталась найти какую-то опору, чтобы зацепиться за нее в этом мире пластиковых чувств. Раньше она думала, что такой опорой для нее был Поль, пока она не встретила Жано, с которым ощущала какое-то странное родство. Может быть это – одиночество, что иногда проскальзывало в глубине его холодных глаз?
Ей вдруг безумно захотелось почувствовать его близость, жар его тела. Снедаемая этим внутренним зудом, она выскользнула в полутемный коридор.
В кухне был привычный полумрак, Жан стоял к ней вполоборота и смотрел в окно. Сейчас, когда он был так близко, Мила уже не могла бороться с желанием дотронуться до него. Ее демон толкал ее на необдуманные поступки не раз, но сейчас это граничило с безумием. Она словно под гипнозом тихо подошла сзади и положила руки ему на плечи. Он вздрогнул. Спина его мгновенно окаменела под ее ладонями. Он не шевелился. Лишь его тяжёлое дыхание, да бьющееся колокольным набатом сердце Милен наполняли тишину кухни. С трудом прервав это наваждение, она отпрянула, пытаясь спастись бегством, но он не позволил ей. Резко развернувшись, он схватил ее за запястье и притянул к себе. Его глаза блестели в полутьме, а на лице была гримаса бешенства. Она попробовала вырвать руку, но он не дал.