* * *
– М-м-м, обожаю «Мельфеи», – Тереза чуть наклонилась над тарелкой и аккуратно, чтобы не обсыпаться крошками, откусила кусочек пирожного. – Они ассоциируются у меня с любовью и смертью, – с пафосом сказала она, запивая его ароматным улуном.
– Боже, как романтично. Почему с любовью и смертью? – спросила Мила, зацепившись, как ей показалось, за интересную тему. По крайней мере лучше, чем весь вечер мусолить очередные глупые сплетни, которые Тереза в огромных количествах потребляла из средств массовой информации и от таких же манерных балаболок – ее подруг. А тут любовь и смерть. Что может быть интереснее?
– О, мы как раз только познакомились с Жаном, и он чуть не каждый день присылал их мне с роскошным букетом цветов. Я думала, растолстею от такого количества сладкого, – усмехнулась она, – но он не давал мне сидеть на месте.
Тереза была уже вся во власти воспоминаний, и Миле спешно пришлось вмешаться, чтобы разговор не ушел не в ту степь:
– А почему тогда со смертью?
– В это время в городе произошли убийства. Они наделали много шума, только ленивый не говорил о них, – она взяла двумя пальцами тонкую витую ручку фарфоровой чашечки и, поднеся к губам, сделала небольшой глоток.
– Убийства? – переспросила Милен и, отложив свое пирожное на тарелку, откинулась на спинку дивана.
– Да, моя дорогая, убийства, – многозначительно повторила Тереза, видя, что Мила внимательно слушает.
– Говорили, что в городе появился маньяк. И как таких мерзавцев земля носит?
– Даже маньяк? Что, много жертв было?
– Две девушки. По-моему, обе были проститутками, – понизив голос почти до шёпота, ответила Тереза, поморщив свой аристократический носик. – По крайней мере, одна – точно. Со второй была какая-то странная история.
– А почему посчитали, что это маньяк? Разве не три похожих случая связывают в серию? – недоумевала Мила, которая была немного знакома с вопросами квалификации преступлений, так как в пору юности много времени проводила в обществе господина По, Конан Дойла и Симады.
– Одна из жертв была то ли чьей-то незаконнорожденной дочерью, то ли содержанкой, в общем – дело темное и уже позабытое, – махнула рукой Тереза.
– Содержанкой? – переспросила Милен, не давая Терезе переключиться на другую тему.
Та слегка поморщилась, но, нацепив на лицо маску вселенского терпения, продолжила с присущей ей предвзятостью, которая всегда появлялась в ее голосе, когда речь заходила о людях с низкой социальной ответственностью, будь то проститутки, наркоманы или бомжи – все они были для нее отбросами общества, не меньшими, чем убийцы и насильники.
– Да. А так как убийства были аналогичные, решили не дожидаться общественного резонанса. Тем более, убийцу схватили, он признался в содеянном. Префект требовал к нему самых строгих мер, и чтобы наказание было под стать его преступлению, его классифицировали, как серию. Отец Жана лично курировал это дело, – ответила Тереза, откинувшись на спинку кресла, – он тогда как раз и был Префектом.
– Да что вы? Даже так, – Мила в задумчивости поднесла к губам уже остывший чай и машинально сделала глоток. – И кто же им оказался? Убийства проституток – вроде не уровень префекта полиции? Тем более, жертвы всего две, и маньяка поймали быстро, как я поняла, – в задумчивости продолжила она.
– Какой-то учитель рисования, будь он неладен. И что главное, не насиловал, только издевался, а потом душил и оставлял на груди жертвы карту – джокера. Ублюдок, – выплюнула она, – не хочу больше о нем.
Тереза взяла со стола очередное пирожное и, откусив кусочек, запила уже остывшим чаем. Она поморщилась и поставила чашку обратно на стол.
Чтобы как-то сгладить неприятное послевкусие от разговора, Мила потянулась к высокому фарфоровому чайнику, что стоял на серебряном подносе вместе с сахарницей и молочником, и налила в ее кружку ароматного чаю, которой тут же наполнил комнату запахом клубники со сливками.
Лицо Терезы сразу просияло, и она, с присущей ей манерностью, взяла в руки чашечку вместе с небольшим блюдцем и сделала глоток.
– Поль говорил, что его назвали в честь деда? – продолжила Милен, желая еще больше польстить самолюбию Терезы.
– Да, мы надеялись, что он вырастет таим же сильным, невозмутимым и преданным делу, как и его дед, но Поль, видимо, взял больше от меня, – Тереза манерно рассмеялась.
– Да, Поль мне рассказывал о нем, – соврала Милен, чтобы закончить разговор на позитивной ноте.
IV
Поль вернулся ближе к полуночи. Его виноватая физиономия просунулась в приоткрытую дверь ее спальни. Он окинул комнату беглым взглядом и обнаружил Милу сидящей в высоком кресле возле окна. Видя, что она не собирается запустить в него чем-нибудь тяжелым, он вошел.
– Еще не спишь? – заискивающе спросил он и опустился на пол у ее ног.
Мила в задумчивости вертела в руках телефон и, меланхолично перехватывая его за уголки, продолжала его игнорировать.
– Малыш, прости. Я не думал, что все так затянется, потом еще ребята подтянулись, ну, в общем… – он замолчал, когда Мила обратила, наконец, на него внимание и виновато улыбнулся.
– Забей, – безучастно ответила она и вернулась к своему занятию.
– Что-то случилось? – поинтересовался Поль, видя, что расстроенный вид подруги связан отнюдь не с его безобразным поведением. Он осторожно взял из ее рук телефон и отложил на подоконник.
– Малыш? Ну, я дурак. Ну, не обижайся. Скажи, что случилось? Я же уснуть теперь не смогу.
– Мать звонила, – вставая из кресла и осторожно перешагивая через его ноги, ответила Мила.
Поль проводил ее взглядом до окна и, поднявшись с пола, сел в опустевшее кресло.
– И что? – спросил он, не отрывая взгляд от напряженной спины Милен.
– А то, что она опять решила устроить посиделки по случаю очередной годовщины со дня смерти отца, – слишком эмоционально ответила она и, сложив руки на груди, молча уставилась в темный квадрат окна.
– А это плохо? – осторожно поинтересовался Поль, видя в темном окне отражение ее раздраженного лица.
Он почти ничего не знал о взаимоотношениях Милен с матерью. Она никогда о ней не рассказывала и обычно меняла тему, если спрашивал он. Но то, что там не все гладко, было понятно и без слов.
Мила резко развернулась и с вызовом бросила ему в лицо:
– Уже пять лет прошло, ну, сколько можно?
Будто это он заставляет ее ехать.
– Может быть, она скучает? – предположил Поль, чувствуя повод проникнуть в тайны семейных взаимоотношений.
– По кому? – усмехнулась Мила.
– По твоему отцу, по тебе.
Милен на секунду замолчала, приходя в себя, и снова отвернулась к окну:
– Она это мне назло делает, – сказала она уже спокойнее. – Никак простить не может.
– Чего простить не может?
– Не важно, – она подошла к Полю и села ему на колени:
– Не важно. Не бери в голову.
Она поцеловала его в лоб, окончательно уходя от ответа:
– Как посидели? – спросила она мягко, проводя руками по его волосам.
– Отлично, – ответил Поль. Он настороженно вглядывался в ее лицо, словно искал признаки недавней истерии. Но Мила выглядела вполне спокойной, и он решил не упускать такую редкую возможность узнать о семье невесты побольше.
– Когда ты едешь?
– Завтра, – ответила она, отведя взгляд.
– Хочешь, я поеду с тобой?
– Милый, это будет наискучнейшая тусовка закоренелых снобов. Поверь мне, ты не много потеряешь, если пропустишь ее. Я бы сама с удовольствием осталась, но… не могу, понимаешь? Он всё-таки мой отец, а там будет много его друзей и коллег. В общем, не вариант, – начала оправдываться Милен.
– Я хочу поехать, – уверенно ответил Поль и, прихватив ее подбородок двумя пальцами, заставил посмотреть на него. – Мы скоро поженимся, а я даже не знаком с твоей мамой. Не порядок, – он приложил палец к ее губам видя, что она хочет возразить. – Я думаю, это хорошая возможность, особенно если ты не хочешь ехать для этого специально.
– Боже упаси, – ухмыльнулась Мила.
Она понимала, что он прав, и знакомство с матерью нельзя откладывать на долгий срок, а тут действительно хороший повод. Ехать к ней в гости специально, чтобы познакомить с Полем, у нее желания не было.
– Если ты хочешь, – обреченно протянула она.
– Решено, – воодушевился Поль. – Во сколько едем?
– Думаю, если часа в два выедем, как раз к четырем будем на месте.
– Чудно.
Поль, обхватил Милен за талию и поднялся, увлекая ее за собой. Чмокнув в нос, он пожелал ей спокойной ночи и, пока она не передумала, быстро ушёл.
Милен тяжело опустилась обратно в кресло и задумалась.
* * *
Всю дорогу до дома матери Мила молчала. Как ни пытался Поль втянуть ее в разговор – она отвечала односложно и невпопад. Скоро ему это надоело, и он включил радио, лишь изредка бросая тревожные взгляды на притихшую подругу. День выдался солнечный и теплый. За окнами машины мелькали небольшие городки с маленьким домиками под черепичными крышами, утопающие в свежей зелени и цветах. Мила отвернулась к окну и, откинув голову на подголовник, равнодушно смотрела в окно.
– Остановимся перекусить? – спросил Поль, когда они проезжали очередной городок, расположившийся по обе стороны извилистой дороги. – Ты же с утра ничего не ела.
Мила действительно даже не позавтракала, так как еще утром разругалась с собой же в душе и решила не портить аппетит присутствующих своей кислой миной. Наверное, ей нравилось чувствовать себя этаким Вертером – драматичным и ранимым героем, вся жизнь которого предопределена, и часы его уже тикают: тик-так, тик-так, тик-так… Если бы не весь этот напускной трагизм, маскирующий чувство вины, ее взаимоотношения с матерью со временем сошли бы на нет. Но они знали слишком много постыдных тайн друг друга, которые, как фантомная боль давно ампутированной конечности, продолжали ныть внутри одиночеством и обидой. Именно они так крепко связывали этих двух таких близких друг другу, но абсолютно чужих женщин.
– Скоро приедем, – то ли спросила, то ли ответила Милен, и Поль понял, – это команда к действию. Он не спеша съехал с дороги и припарковался возле небольшого придорожного кафе. Его неброская деревянная вывеска гласила: «Вкусная компания», что позволяло путникам надеяться как минимум на радушный прием и горячий кофе.
На небольшой террасе под выцветшем на солнце тряпичным навесом располагалось несколько столиков, один из которых был занят тучным господином в замасленном сером комбинезоне с логотипом автозаправочной станции, которую они проехали несколько минут назад. Его стол был плотно заставлен тарелками с едой, и, не обращая внимания на пришельцев, он быстро и с аппетитом орудовал своими толстыми, как сардельки, пальцами, хватая еду то из одной, то из другой тарелки, и быстро отправлял ее себе в рот, словно ел на время.
– Ты уверен, что мы не отравимся здесь?
– А по-моему вполне себе аппетитно, – ответил ей Поль, тоже не спуская глаз с толстяка. – Посмотри, как ему нравится.
Наскоро перекусив яблочным пирогом и кофе, они двинулись дальше и через полчаса подъехали к роскошному особняку.
Он заметно отличался от дома Поля: здесь не было цветущих садов и увитых плющом террас. Все здесь было чопорно и строго: словно вышколенные стояли безупречно подстриженные деревья и ровные ряды кустов, за которыми располагался двухэтажный особняк из темного камня, прекрасно вписывающийся своей цветовой гаммой в скучный, слишком прилизанный окружающий его пейзаж.
* * *
Все было точно так же, как пять лет назад, когда она уезжала отсюда, как она думала – навсегда. Но мать словно нарочно привязывала ее к дому, вынуждая постоянно возвращаться. Мила не могла сказать, что это было неприятно., отнюдь – с этим домом у нее было связано много хороших воспоминаний. Казалось, что двери сейчас откроются, и ей на встречу выйдет отец, как обычно в своем строгом костюме и неизменном галстуке. Он с абсолютно серьезным видом почти пройдет мимо, чтобы сесть в припаркованный возле крыльца черный лимузин, но в последний момент развернется и дернет ее за косичку, а потом засмеется своим громовым смехом. И эта его нелепая выходка тут же сорвет и с ее милого детского личика маску напускного безразличия, и она бросится ему в объятия, чтобы поцеловать и пожелать удачного дня. Но отец больше никогда не выйдет из дверей, да и косичек у нее давно уже нет. И это маленькое теплое воспоминание, что растревожила память, снова заноет внутри одиночеством.
Они медленно поднимались по каменным ступеням, пологим полукругом уходящим вверх к высоким парадным дверям. Мила краем глаза ловила волнение Поля: как он подстраивался под темп ее шагов, как постоянно бросал на нее едва заметные взгляды, как машинально сжимал и разжимал кулаки.
Оказавшись на верхней площадке, она повернулась к нему и взяла за руки:
– Готов? – спросила она, всматриваясь в его глаза, словно он собирался прыгнуть на резинке с моста.
– Готов, – Поль старался придать голосу уверенности, но от усердия дал петуха. Он тут же кашлянул, словно прочищая горло и мягко улыбнулся ей, давая понять, что все под контролем.
Милен отпустила его ладони и, подойдя к двери, постучала.
Им открыла бессменная экономка матери – Мей, она жила в их доме, сколько Милен себя помнила, и была не просто помощницей по дому, она была единственным по-настоящему близким человеком для ее матери. Эта маленькая азиатка имела довольно строгий, даже можно было сказать – хищный вид. Милен ее всегда боялась, но, по-видимому, там, в глубине ее бесстрастной души, она была способна на беззаветную преданность, которую и демонстрировала ее матери все эти годы. Будучи ребенком, Мила придумала ей прозвище – Цербер. И они с отцом часто «дружили» против Мэй, устраивая чаще всего безобидные розыгрыши, которые делали ее бесстрастное желтое лицо злым. Но надо отдать должное ее выдержке: она ни разу не сорвалась и никак не проявила своего недовольства. Правда, и не упускала возможности отплатить им той же монетой. Позже Мила поняла, зачем отец всегда старался задеть Мей, через нее он пытался задеть мать. Вот и сейчас от ее холодной отстраненности ладошки Милен вспотели.
– Привет, Мэй, – старалась не показать своего замешательства, она коротко поздоровалась и, не останавливаясь, прошла внутрь. – Где мама?
– Ваша мама в большой гостиной, – прозвучал у нее за спиной бесстрастный голос Мей.
– Спасибо, – словно между делом бросила она и, схватив растерянного Поля за руку, потащила вглубь дома.
Когда они зашли в гостиную, Поль окинул ее придирчивым взглядом. Помешанный на стиле отец привил ему отличный вкус. Интерьер был выполнен в английском стиле и в первые мгновения показался ему скучным: серые стены с широкими белыми карнизами напомнили ему униформу гувернанток начала прошлого века. Но при ближайшем рассмотрении он стал раскрываться и даже завораживать своей элегантной простотой: деревянные панели, закрывающие стены на треть, были покрыты искусной резьбой, а простота предметов интерьера с лихвой компенсировалась дороговизной материалов.
В гостиной уже было полно народу. Все было тихо и чинно, как любил отец, а теперь и мать с нарочитым рвением изображала скорбящую вдову – в лучших традициях дома Мартини. Приглушенное гудение десятков голосов, неспешное движение и темные тона костюмов присутствующих напоминало Милене какое-то ритуальное бдение. Она отмахнулась от язвительных мыслей и стала глазами искать среди гостей мать. Это заняло у нее не больше десяти секунд, так как было сложно ее не заметить: высокая, худая, с прямой, точно палка спиной, она стояла в компании папиных коллег с бокалом шампанского в руках.
– Вон она, – Мила показала головой в другой конец зала и, не оборачиваясь на Поля, направилась к матери.
Поль старался не отставать от нее, пока они шли через заполненный людьми зал.
– Мама, – окликнула Милен, подойдя к ней сзади.
Женщина обернулась. Вблизи она казалась еще выше и суше: ее накрашенные красной помадой плотно сжаты губы придавали ее вытянутому лицу выражение усталой брезгливости, а гладко зачесанные назад почти черные волосы, словно подчеркивали драматизм мероприятия.