Москва, наши дни
Два дня спустя, в субботу утром, в дверь позвонили. Я открыл и увидел на пороге своего дорогого племянника Виктора Георгиевича Лордкипанидзе, здорового, румяного детину лет восемнадцати. В руках он держал большую картонную коробку из-под корейской микроволновки.
– Принимайте груз, дядя Леша, – бодро объявил Витька.
– «Заходь, заходь, светлый ходок!» – приветствовал я его фразой из какого-то давнего юмористического рассказа.
Витька вошел в прихожую и оглянулся по сторонам.
– Куда поставить?
– Да ставь здесь, я потом разберусь. Чаю хочешь?
– Не, дядя Леша, – откликнулся Витя. – Идти надо. Дела!
– Ну, ты хоть два слова-то скажи… Как учеба?
– А что учеба? Идет потихоньку.
– Что нового?
– Да ничего… А! Я тут с Ксенией недавно общался, – спохватился Витя.
Моя дочь Ксения натурально приходилась Вите двоюродной сестрой. Разведясь со мной, моя бывшая жена Елена Викторовна Новожилова отбыла на ПМЖ в Канаду и забрала ребенка с собой. Я не препятствовал. С Ленкой мы не общались, а с Ксюхой время от времени переписывались в мессенджере, реже – говорили по скайпу.
– Ну и о чем же говорили?
– Обо всем понемногу. В университет она собирается поступать…
– Да, про это я знаю…
– Еще парень у нее появился. Бойфренд.
– Бойфренд? Ну-ка, ну-ка… Что-то она про бойфренда мне ничего не рассказывала.
– Дядя Леша, только, чур, между нами! Не закладывайте меня! А то вроде получается, что я сплетничаю.
– Могила! Так что за парень-то?
– Зовут его Стив…
– Степа по-нашему… Он не из украинцев, случайно?
– Не могу знать, фамилия у него вроде бы английская – Лейн…
– Значит, Стивен Лейн. Звучит недурно. И что, там все прямо так серьезно?
– Ну, не так чтобы совсем-совсем серьезно… Но к родителям его она уже ездила знакомиться.
– Ого! Они что, вместе в колледже учились?
– Не-е-т… Я так понимаю, Стив этот постарше Ксюхи.
– Постарше – это как?
– Ну, лет на восемь.
– Хм… И кто же он? Ну, в смысле чем занимается?
– Он по финансовым делам. Рулит в каком-то инвестиционном фонде. Только слово какое-то другое… Это фонд, который финансирует всякие новые бизнесы, стартапы разные…
– Венчурный?
– Точно – венчурный! Ксюха мне даже название написала, но я забыл.
– Интересно. И во что же они вкладываются?
– Ну, это я не спрашивал.
– И давно они… это… со Стивом встречаются?
– Точно не знаю, но несколько месяцев…
– Понятно…
– Да вы не волнуйтесь, дядя Леша! Ксения – девушка правильная, она глупостей делать не будет.
– Ты меня успокоил. Но выйти замуж за инвестиционного банкира, может быть, – очень даже не глупость.
– А что это я вам притащил? – спросил Витька, пнув ногой стоявшую на полу картонную коробку.
– А тебе что, мама с бабушкой не сказали?
– Нет, они только командовали, – усмехнулся Виктор, – загнали меня на антресоли, на верхотуру, и давай руководить: там посмотри, сям посмотри. Я – им: что ищем? Они: коробку картонную. А там темень, пыль, да еще не разогнуться. Ползаешь на карачках, на останки каких-то дореволюционных велосипедов натыкаешься. Реально покалечиться можно. Жуть! Я оттуда вылез весь в паутине… Так ради чего страдал?
– Это, Виктор, бумаги твоего прапрадедушки – академика Заблудовского.
– Ух ты! А зачем они вам?
– Мне заказали статью о нем, – сообщил я.
– И много заплатят? – заинтересовался Витька.
– Боюсь, Витенька, ничего не заплатят, это – некоммерческий проект, имиджевый.
– А кто он был, прапрадед?
«Вот опять этот вопрос», – подумал я.
– Твой прапрадед, Витек, был видным советским ученым-физиологом.
– Физиологом? А это что такое?
«Вот сейчас он засыплет меня уточняющими вопросами, и я провалюсь», – с тревогой подумал я.
– Физиология – это часть биологии, – заявил я с важным видом.
Витька, услышав знакомое слово, заулыбался.
– Я в школе по биологии не успевал, – радостно сообщил он мне, – к тому же училка нам попалась контуженая, Евгения Ивановна…
– Это та, которой вы дымовую шашку в кабинет подбросили?
– Точно! А вы помните, дядя Леша?
– Еще бы! Такое не забывается. Скандал-то был какой! Если бы вас, балбесов, поймали, из школы бы точно выперли!
Мы поболтали еще пару минут, и Витька собрался уходить. Уже в дверях он спохватился и воскликнул:
– Тьфу! Вот балда! Чуть не забыл! Мама вам еще тут просила передать. Отдельно.
И Витя извлек из кармана небольшой сверток, обмотанный пленкой и заклеенный скотчем. Рассмотреть, что там внутри, было невозможно. Я взял сверток и взвесил его на руке. Он был совсем легким.
– Ну, я пошел, дядя Леша, – бодро заявил Витька, наматывая на шею шарф.
– Спасибо тебе, Витя, за помощь, – сказал я.
– Не за что! Напишете статью – дайте почитать.
– Непременно. Маме с бабушкой – привет!
– Обязательно.
Виктор ушел, а я постоял еще несколько секунд в прихожей, рассматривая загадочный сверток. Потом пошел на кухню, взял нож и осторожно рассек пленку. Внутри оказался еще один слой упаковки – из бумаги. «Узнаю сестру Катю, – подумал я, – всегда аккуратная, другая побросала бы все в пакетик, и баста!» Я вскрыл бумажную обертку, но не очень ловко, и на стол с громким стуком выпали три предмета – две небольшие прямоугольные деревяшки и маленький металлический кругляш с кольцом. Я повертел в руках сначала одну деревяшку, потом другую. Это были угловые штампы, такие в прежние времена ставили на документы. Они были очень старые, ручки отломаны, полировка на дереве совсем облезла, а печатающая поверхность покрылась толстым слоем засохших чернил фиолетового цвета. Я попытался разобрать надписи, но не смог. Различить удалось только отдельные буквы и символы «уп», «№», «оюз». Я встал и принес из ванной комнаты ватные диски, которые забыла после нашего последнего свидания моя подруга Алина. Достал из шкафа бутылку с ацетоном, смочил несколько дисков и начал осторожно, слой за слоем, снимать со штампов засохшие чернила и грязь. Затем сходил за чистым листом бумаги, положил его на стол и крепко прижал один из штампов. Отняв печать от листа, я увидел, что не все буквы пропечатались как следует, но в целом надпись читалась.
– Лечебно-санитарное управление Кремля, – прочитал я вслух. – Ничего себе! Откуда это?
Я взял сверток, из которого вывалились штампы, и заглянул внутрь. Там лежал маленький листок, вырванный из блокнота. На листке размашистым Катькиным почерком было написано: «Леша! Нашла это в ящике письменного стола в кабинете. Мама говорит, прадедовы. Может, тебе пригодится?» «Хорошие штампики у вас в столе хранятся, – подумал я. – Какое отношение прадед имел к Кремлю?» Отложив штамп Лечсанупра, я взялся за второй, и вскоре на бумаге появился новый оттиск: «Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ). Гистологическая лаборатория». Третий предмет, металлический кругляш, оказался именной печатью прадеда, по кругу шла надпись «Профессор П. А. Заблудовский».
Я перетащил из прихожей в кухню принесенную Витей коробку и открыл ее. Бумаг внутри было действительно не очень много. Сверху лежала старая, пожелтевшая от времени газета. «Правда» от 26 января 1935 года. На первой полосе портрет Куйбышева в траурной рамке. «Правительственное сообщение… 25 января 1935 года в своем рабочем кабинете от склероза сердца скоропостижно скончался Валериан Владимирович Куйбышев, первый заместитель председателя Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Совета Труда и Обороны, председатель Комиссии Советского Контроля, член Политбюро Центрального Комитета ВКП (большевиков)… Перестало биться сердце верного ленинца… Страна склоняет свои знамена… Оборвалась боевая жизнь… Выдающийся государственный деятель…» Я осторожно развернул газету и внимательно просмотрел ее. В номере не было ничего, что касалось бы профессора Заблудовского и вообще науки. Почему эта «Правда» попала сюда? Я отложил газету и извлек из коробки темно-коричневую книгу в твердом переплете. Обложку украшал тисненый портрет прадеда. «Академик П. А. Заблудовский, – прочитал я. – „Проблемы сперматоксинов и лизатов“». Роскошь какая! Прямо академическое издание! Почему я раньше не видел эту книгу? «Не интересовался», – сказала бы мама. Я раскрыл том и посмотрел выходные данные. Подписано в печать 11 января 1938 года. Судя по всему, это был посмертный сборник трудов Павла Алексеевича. «Очень хорошо, что все статьи собраны в одном месте, – подумал я. – Это облегчает задачу, хотя все равно придется повозиться. Четыреста с лишним страниц сугубо научных текстов…» Я взвесил том в руке и отложил его в сторону. И снова полез в коробку. Там лежала еще одна книжка – потоньше, не такая капитальная, как первая. «„Материалы о гистолизатах проф. П. А. Заблудовского. История и теория вопроса. – прочитал я. – С предисловием заслуженного деятеля науки Д. Д. Плетнева“… Хм, уж не тот ли это Плетнев, которого потом репрессировали? Да, наверняка тот самый. Мама столько раз говорила, что прадед знал их всех лично, кремлевских врачей, которых потом ликвидировали…» Я стал вынимать из коробки пожелтевшие от времени газеты и научные журналы. «Юбилейный сборник, посвященный проф. П. А. Заблудовскому, 1929 год», «Архив биологических исследований, № 2, 1931», «Труды Государственного института ветеринарии, 1930», «Коневодство и конезаводство, № 95, январь 1931 года»… Господи, как же сквозь все это пробраться? С чего начать?
Я еще порылся в коробке и достал оттуда старенький, сильно потертый коричневый портфель с приделанной к нему серебряной биркой, на которой было выгравировано «Дорогому Борису в день рождения. 25 апреля 1935 года». «Интересно, кто этот Борис? – подумал я. – И почему предназначенный ему подарок оказался здесь?» Открыв портфельчик, я извлек на свет два ветхих листка бумаги с расплывающимся, нечетким машинописным текстом. На первой странице заглавными буквами было напечатано «Автобиография П. А. Заблудовского»…
Москва, 1 февраля 1935 года
Накануне нового, 1935 года, Павлу Заблудовскому позвонили из Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук и попросили написать автобиографию. Он не стал спрашивать зачем, догадывался. В начале декабря у Заблудовского состоялся разговор с президентом академии Вавиловым. От него Павел Алексеевич узнал, что вопрос о выдвижении его в академики ВАСХНИЛ практически решен. Видимо, поэтому и понадобилась автобиография… Профессор осведомился, насколько подробным должно быть жизнеописание.
– Много писать не надо, Павел Алексеевич, две-три странички, – сказали ему.
– Хорошо, – сказал Заблудовский.
Он решил, что займется автобиографией сразу после Нового года. Но шли дни, а он все никак не мог взяться за дело. В 20-х числах совсем уже собрался, но 25 скоропостижно умер его пациент Валериан Куйбышев. Это событие так взволновало профессора, что несколько дней он не мог больше ни о чем думать. Но тут ему снова позвонили из академии и напомнили. Деваться было некуда. Вечером 1 февраля Павел Алексеевич закрылся у себя в кабинете на Новинском, сел за письменный стол, взял чистый лист бумаги и вывел на нем красивым округлым почерком: «Автобиография профессора П. А. Заблудовского». Немного подумав, написал: «Родился 12 мая 1879 года в предместье города Казани – Адмиралтейской слободе. Отец мой был капитаном волжского парохода Общества „Самолет“…»
Павел Алексеевич вспомнил старый дом на Охотной улице в Адмиралтейской слободе, где когда-то давно жила вся их большая семья. У Алексея Трифоновича Заблудовского и его жены Натальи Степановны было семеро детей – Алексей, Андрей, Ольга, Анна, Елена, Павел и Сергей. Алексей Трифонович скончался, когда Павлу было пять лет. Вроде бы и не маленький уже, но сколько Павел Алексеевич ни напрягал память, не мог вызвать никаких воспоминаний об отце. Ни слов, сказанных им, ни звука голоса, ни даже лица. И когда потом сестра Ольга показывала ему на старых фотографиях невысокого человека со слегка выпученными светлыми глазами и пышными усами и говорила «Это – отец!», ничего не шевелилось у него внутри. Нет, не помнил. Только какие-то обрывки, смутные образы, похожие на сны. Вот сидит в комнате человек в кресле-качалке и курит папиросу, и Павел откуда-то знает, что это – отец. На человеке рубашка в полоску и жилетка. Из кармана жилетки свисает золотая цепочка, на конце цепочки – часы. Время от времени человек вынимает часы из жилетного кармана и открывает крышку, и тогда слышится тихий мелодичный перезвон. Часы притягивают маленького Павла, ему смерть как хочется посмотреть на них поближе, но он не смеет просить… Куда делись эти часы после смерти отца? Достались кому-то из старших братьев? Или были проданы, ушли за долги? А вот мать, умершую на год раньше отца, Павел почему-то помнил яснее. Высокая бледная женщина с расчесанными на прямой пробор волосами сидит на кровати. Впрочем, все это не нужно писать.
«…В возрасте пяти лет я остался круглым сиротой, воспитали меня сестры, из которых одна в то время была преподавательницей французского языка в женской гимназии, а другая давала частные уроки. Образование я получил сначала в семье под их руководством…»
Ольга и Анна. Они заменили младшим родителей. Посвятили себя семье. Так и остались незамужними. Это тоже не надо писать…
«…Восьми лет я поступил в образцовое училище при Казанском учительском институте, из которого перешел затем в 1-ю Казанскую классическую гимназию…»
«Перешел! Выгнали меня из училища из-за спора с учителем Закона Божьего, – усмехнулся про себя Заблудовский. – По нынешним-то временам это, пожалуй, заслуга… Вроде как атеистическая пропаганда. Ах, ладно, пропустим!»
«В 1898 году я поступил в Казанский ветеринарный институт…»
Павел Алексеевич снова остановился и задумался. В начале 90-х годов самый старший из братьев Заблудовских, Алексей, связался с какими-то сектантами и ушел в Сибирь. Про него так и говорили: не уехал, а именно ушел. Больше об Алексее никто ничего не слышал… За старшего в семье остался Андрей. Он взвалил на себя всю их большую семью и потащил. Человеком был строгим, расхлябанности не терпел. Говорили, что отец, Алексей Трифонович, был человек непутевый и умер от пьянства, но в семье об этом вспоминать не любили. Известно было только, что брат Андрей сам не пил и младшим не велел. Обычно спокойный и рассудительный, он приходил в бешенство, если кто напивался. Однажды Павел перебрал на студенческой пирушке и пришел домой сильно навеселе. Так Андрей Алексеевич схватил его за шкирку, вытащил во двор и стал макать, как щенка, в бочку с водой, приговаривая: «Я те покажу, как водку жрать! Я те покажу…» А старшая из сестер, Ольга, бегала вокруг и причитала: «Андрюшенька, отпусти его, Христа ради… Он больше не будет!» Павел Алексеевич усмехнулся, вспомнив эту историю… Так вот Андрей был просто одержим идеей выбиться в люди и братьев своих вывести. И путь для этого видел один – образование. Он первым проторил дорожку в Казанский ветеринарный институт, но, проучившись там три года, бросил и поступил на юридический факультет университета. А вот младшие братья – Павел и Сергей – так и пошли по ветеринарно-медицинской линии…
«Я окончил институт в 1902 году со степенью „Ветеринара cum eximia laude“ (с отличием). Был оставлен при институте для подготовки к научной деятельности, но так как в бытность студентом пользовался стипендией Военного ведомства, то последнее не отпустило меня, и я был назначен ветеринарным врачом в Уссурийский Казачий дивизион на Дальний Восток…»
Да, денег в семье было мало, потому и стипендия Военного ведомства. «Дорого она мне обошлась, стипендия эта, – подумал Заблудовский. – А что было делать? Без этих денег вообще ничего…» Он снова взял ручку.
«…На Дальнем Востоке я провел исключительно тяжелую жизнь, мыкаясь по Уссурийскому краю и Маньчжурии – от Порт-Артура до Харбина по глухим захолустьям и по военным постам, где не было ни людей, ни культурной жизни. Здесь я начал усиленно заниматься медициной и бактериологией с целью оставить ветеринарную службу и поступить на медицинский факультет…»
Теперь, вспоминая о тех временах, Павел Алексеевич понимал, что именно там, на Востоке, в соприкосновении с традиционной китайской медициной, он усвоил некоторые идеи, которые впоследствии легли в основу его теории. Взгляд на организм как на единое целое, все части которого взаимосвязаны. Мысль о необходимости поддержания баланса всех систем и органов, тела и духа, как непременном условии здоровья и долголетия. Но свое собственное здоровье он в Китае подорвал…
«…Вследствие переутомления я заболел «неврозом сердца» и был уволен в запас. Неожиданно вспыхнувшая Японская война вернула меня назад в полк. Я был назначен исполнять обязанности старшего ветврача в передовом Конном отряде генерала Мищенко. Вынес тяжелый Корейский поход, где был во всех боях и стычках. После Тюренченского боя наш полк отошел к Ляойяну. Я снова заболел и на этот раз был уволен в отставку (10 октября 1904 года)…»
Заблудовский перевел дух. Пришло время переходить к самой интересной для него части автобиографии – к научной деятельности.
«…Вернулся в Казань, где с 1 января 1905 года занял должность сверхштатного ассистента при Бактериологической станции Казанского ветеринарного института. С этого времени для меня начинается новая жизнь. Я весь отдался науке. Под личным руководством профессора Степанова, большого знатока не только в области ветеринарии, но и медицины, я проработал весь курс бактериологии и иммунологии. Стал интересоваться смежными дисциплинами (биохимией, коллоидной химией, общей патологией, физиологией, фармакологией), брал специальные уроки, учился делать клинические обследования и пр. В вакационное летнее время я производил прививки и ездил по большим городам (Москва, Петербург, Саратов и др.), где посещал лаборатории, музеи, институты, знакомился с новыми методами исследования, новыми идеями…»