«Да, славное было время, – подумал Павел Алексеевич. – Жадность была какой-то до жизни, до знаний… И надежды, и мечты о славе, и уверенность, что все получится… И смерть Ольги стала, конечно, страшным ударом». К тому времени брат Андрей женился и жил отдельно, а сестра продолжала опекать младших братьев, они жили одним домом… Ольга умерла внезапно, от апоплексического удара, инсульта, как теперь говорили. Ей было сорок с небольшим. Павел Алексеевич тяжело переживал кончину сестры, но уже тогда невольно смотрел на это трагическое событие глазами ученого. Он впервые задумался о том, что организм, как правило, гибнет из-за слабости одного звена. Все жизненно важные органы здоровы, и только один дает сбой, и это становится причиной катастрофы. Вот если бы найти такое средство, которое поддерживало бы работу всех органов в нормальном состоянии, чтобы они изнашивались равномерно…
Да, вся жизнь перевернулась, думал Павел Алексеевич. Вот когда он по-настоящему почувствовал свое сиротство. Не в детстве, когда умерли родители, а тогда… Заблудовский до сих пор помнил охватившее его ощущение пустоты. Он просто физически не мог оставаться в доме, где все напоминало ему о сестре. Он задыхался, нужна была перемена…
«…И я перешел на службу в Москву врачом для командировок при Военно-ветеринарном управлении…»
Это было спасительное решение. Павел Алексеевич вспомнил, как с головой погрузился в работу, много ездил по Центральной России – Тула, Калуга, Курск, добирался и до Северного Кавказа. Постепенно боль притупилась, и через год его снова потянуло домой.
«…Я вернулся в Казань, занял прежнее место и стал готовиться к экзаменам на степень магистра, которые с успехом выдержал. В 1910 году я защитил диссертацию и получил степень „магистра ветеринарных наук“. С этого времени я стал получать предложения занять ответственные должности в больших городах: Москве, Варшаве, Киеве и других, но я тяготел к родному городу, тем более что здесь также открылась возможность получить профессуру. Я делал доклады, которые давали мне возможность выдвигать те вопросы, над которыми я работал, в частности о значении продуктов белкового распада для обмена веществ. В том же году я выступил с официальными лекциями pro venia legend. Лекции прошли для меня исключительно успешно…»
Заблудовский снова отложил ручку. Да, исключительно успешно, с улыбкой подумал он. На одну из его лекций пришла двадцатилетняя Сима Болотникова. Пришла случайно, за компанию с подругой, студенткой-медичкой. Нашлись общие знакомые, после лекции их представили друг другу. Взаимный интерес возник сразу. Серафима с восхищением смотрела на интересного молодого человека, перспективного ученого, восходящую научную звезду. Через несколько месяцев он сделал предложение, Сима сразу согласилась. Оба считали, что сделали хорошую партию. А потом родилась Ариадна… Заблудовский любил вспоминать это время – время успехов и подъема во всем – и в работе, и в личной жизни…
«…11 мая 1912 года я получил звание приват-доцента, и мне был поручен курс микробиологии с учением об инфекции и иммунитете. Такой курс в то время был впервые открыт в Казанском ветеринарном институте. В Университете такого курса не читалось, и поэтому мои лекции привлекли большое число слушателей, среди которых были чужие студенты, преподаватели и даже профессора. В общественном мнении (неофициально) я считался уже профессором. Я был первым кандидатом на двухгодичную заграничную командировку в Париж, но этому, к сожалению, не суждено было осуществиться ни в то время, ни позднее. Я никогда не был за границей…»
Да, не суждено было осуществиться, вздохнул Заблудовский, не суждено…
«…В 1914 году началась Империалистическая война, я был призван в действующую армию и назначен старшим ветврачом в 7-ю Сибирскую артиллерийскую бригаду. Был в делах и походах в Восточной Пруссии в составе 3-го Сибирского корпуса. В 1915 году был возвращен в Казань для заведывания Бактериологической станцией и проведения курса бактериологии. В июле 1917 года прошли новые ветеринарные штаты, и я был утвержден доцентом. Через год назначен экстраординарным профессором, как имеющий полный профессорский стаж. Со времени революции…»
Тут Заблудовский снова прервал работу и крепко задумался. Он подошел, пожалуй, к самому трудному месту. Еще только начиная свое жизнеописание, он уже думал о том, что напишет… или не напишет, когда дойдет до революции. Строго говоря, скрывать и бояться Павлу Алексеевичу было нечего. Он не примкнул к Белому движению и не участвовал в вооруженной борьбе против нынешней власти. Как и многие русские интеллигенты, он хорошо принял Февральскую революцию, считал, что монархия обветшала и что стране нужны перемены. Но с октябрьским переворотом было иначе, его Заблудовский не одобрил. Вернее, не так… Он не придал ему значения. И не понимал, почему так кипятился брат Андрей, кричавший, что власть в стране захватила «банда политических авантюристов и мародеров». Даже младший брат, смешливый и легкомысленный Сергей, как-то вдруг посерьезнел и насупился. Павел Алексеевич объяснял это влиянием старшего брата. «Напрасно Андрей так его возбуждает», – думал он. Сам средний Заблудовский, занятый своими научными исследованиями, о политике думал мало. Был уверен, что большевики долго не продержатся и что через несколько недель или месяцев все вернется на круги своя. Да еще шутил! В конце 1917 года Павла Алексеевича избрали секретарем совета Казанского ветинститута. Так он при встрече со старшим братом любил говорить: «Я теперь, Андрюша, тоже советская власть!» Андрей выходил из себя, плевался и ругался. Павел Алексеевич снова взялся за перо.
«…За это время моя научная работа изменилась. Я стал особенно интересоваться эндокринологией и стремился эти дисциплины (иммунологию и эндокринологию) увязать вместе. Взял еще курс общей патологии. Патологическая физиология настолько меня заинтересовала, что я стал мечтать о занятии этой кафедры как основной…»
В Казани большевики захватили власть сразу после Петрограда и Москвы. Командование местного военного округа вместе с татарскими отрядами попытались было разоружить большевизированную артиллерийскую бригаду, но из этого ничего не вышло. 8 ноября по новому стилю Красная гвардия захватила вокзал, почту, телефон, телеграф, банк, окружила Кремль, арестовала командующего войсками округа и комиссара Временного правительства. В начале 1918 года в Петрограде разогнали Учредительное собрание. Брат Андрей был вне себя, обзывал большевиков «бандитами» и багровел при одном упоминании о них. Прошла весна, в мае взбунтовались чехословаки. В июне в Самаре образовался Комитет членов Всероссийского учредительного собрания. Андрей Алексеевич приободрился, ходил с видом заговорщика и шепотом сообщал Павлу, что с большевиками скоро будет покончено. И вправду, в августе чехословаки и отряды Комуча ненадолго выбили красных из города. Андрей достал из чулана мундир и снова занял должность прокурора Казани, Сергей записался в армию Комуча военным врачом. «Н-да, об этом писать определенно не надо, – усмехнулся про себя Павел Алексеевич. – Хотя они наверняка знают… А вдруг это проверка: напишет он правду или не напишет? Что за вздор! Семнадцать лет прошло, сколько анкет и прочих бумаг за это время было написано и заполнено, и никто никаких вопросов не задавал. К тому же это – моя автобиография, я о себе должен писать, а о родственниках не обязан». И Заблудовский снова взялся за перо.
«…В то время опыты по “омоложению”, изучению неспецифического иммунитета дали мне основу для моих современных работ по лизатотерапии…»
Да, именно тогда Павлу Алексеевичу впервые пришла в голову мысль о возможности стимулирования деятельности различных органов продуктами белкового распада. Он был чрезвычайно воодушевлен, горизонты раздвинулись, речь шла о создании нового направления в науке… Но мысли о братьях и о драматических событиях 1918 года не отпускали. Павел Алексеевич отложил рукопись и выдвинул ящик письменного стола, пошарил в глубине и извлек на свет конверт, в котором лежали старые фотографии. Вывалил карточки на стол, провел по ним рукой, словно разравнивая песок, нашел ту, что искал. На небольшом снимке была запечатлена жена брата Сергея Анна. На ней длинное пальто с меховым воротником и меховыми манжетами и шляпка с перьями – белым и темным. Рядом с Анной на низкой банкетке большая черная собака с гладкой блестящей шерстью. «Чья это собака? Разве у них была собака? Хотя кто знает…» На обороте аккуратным почерком брата написано: «Милым, дорогим Симе, Павлуше и Риночке на добрую память от Анечки и Сережи. Париж, 30 декабря 1923 года. Снято в Софии 26 ноября 1923 года». Фотография эта пришла к Павлу Алексеевичу кружным путем в начале 1924 года. Это была первая за долгое время весть от брата. Теперь Сергей с женой живут в Нью-Йорке. Павел Алексеевич сгреб фотографии со стола, сунул их в конверт и убрал в стол. Нет, не надо об этом писать, эти истории не для официальной биографии…
«С 1921 по 1922 год я помимо Ветеринарного института читал лекции в Казанском политехническом институте в качестве профессора по сельскохозяйственной и технологической микробиологии. 1 мая 1922 года был единогласно избран профессором и заведующим Бактериологической лаборатории Казанского института для усовершенствования врачей имени Ленина, где и оставался до отъезда из Казани в 1931 году. В 1924 году около года читал курс патологической физиологии на Медицинском факультете Казанского университета, а с 1921 по 1930 год вел этот курс в Ветеринарном институте. В 1930 году я едва ли не первый в Казани получил персональную ставку…»
Заблудовский на секунду запнулся. «Нужно про ставку писать? Вроде как хвастаюсь, – подумал я. – А почему нет?»
«…С 1928 года, когда опыты по применению гистолизатов стали давать благоприятные результаты, я решил посвятить себя этим работам… 1 мая 1931 года я перешел на службу в Всесоюзный институт экспериментальной ветеринарии в качестве заведующего лаборатории Патофизиологии. Здесь я вел ряд работ с целью найти активные методы для борьбы с инфекциями и разработать лизатопрепараты для повышения продукции скота. С 1 февраля 1932 года назначен заведующим экспериментальной лабораторией органопрепаратов Всесоюзного института экспериментальной медицины, которая с начала 1933 года развернута в отделении ВИЭМ, позднее на правах отдела. В отделении ставятся эксперименты по изучению и приготовлению «гистолизатов» по моему методу. Я принимаю ближайшее участие в разработке активных методов лечения, благодаря чему имею самую тесную связь (состою штатным консультантом) с Лечебно-санитарным управлением Кремля… 2 ноября 1934 года удостоен Академией с/х наук им. Ленина научной степени Доктора биологических наук. Я неоднократно консультировал и сотрудничал с различными ведомствами, научно-исследовательскими институтами и лабораториями по вопросам медицины и ветеринарии. Независимо от службы участвовал в культурно-просветительной работе, делал доклады в научных собраниях и читал лекции студентам, врачам и на различных курсах. Имею 29 печатных работ и столько же приготовленных, но не сданных в печать».
«Полагаю, этого будет достаточно», – подумал Заблудовский. Быстро пробежав написанное, он снова взял перо и поставил место и дату: «Москва, 1 февраля 1935 года». Затем встал из-за стола, открыл дверь кабинета и позвал:
– Сима?
– Что, Павлуша? – донесся из столовой голос жены.
– Я тебя попрошу, перепечатай это, пожалуйста, на машинке… В двух, нет, в трех экземплярах!
Москва, наши дни
В понедельник пришла эсэмэска от Алины. «Вечером дома?» – спрашивала она. «Вечером – это во сколько?» – «После семи». – «Дома». – «Я приеду». – «А если я не один?» – попробовал поломаться я. Но с Алиной этот номер не проходил. «Прогони ее. Или займемся любовью втроем. Другого времени на этой неделе у меня не будет», – последовал ответ. «Приезжай», – написал я.
Алина была замужем и имела двоих детей-подростков, поэтому время наших встреч всегда выбирала она. А началось наше с ней знакомство так. Год назад у меня на ногах вскочила какая-то сыпь. Долгие годы я ничем не болел и совершенно утратил связь с отечественной системой здравоохранения. Позвонив в районную поликлинику, я с удивлением узнал, что дерматологов там больше не держат. Что мне было делать? Я обратился за помощью к главному решальщику бытовых проблем в нашей семье – сестре Екатерине. Она, как сказал поэт, была «в вечном сговоре с людьми» и знала всех в этом городе. Я позвонил и сказал: «Кать, мне нужен дерматолог». И через пару дней нашлась подруга подруги по имени Алина Григорьевна Завьялова. Сестра скинула мне ее мобильный телефон.
Я думал, что под именем Алина Григорьевна скрывалась толстая пожилая тетка, но голос в трубке оказался неожиданно молодым и звонким. Я начал долго и путано объяснять, от кого я, но Алина не стала меня слушать. «Есть два варианта, – решительно заявила она. – Первый – клиника в Крылатском, платить через кассу три тысячи. Второй – у меня, в частном кабинете на Самотеке, деньги из рук в руки, две тысячи пятьсот». Я выбрал Самотеку даже не из-за денег. Кому, скажите на милость, охота ехать в Крылатское? Докторша назначила мне день и время и повесила трубку.
Через два дня я явился по указанному адресу. Это был неновый кирпичный дом советской постройки. В однокомнатной квартире на шестом этаже был оборудован настоящий врачебный кабинет. И одета Алина была не по-домашнему, а по-рабочему, в белоснежный накрахмаленный халат и белую шапочку.
Она мне сразу понравилась – невысокая, но ладненькая. У нее были густые темно-русые волосы, красивые серые глаза, высокие скулы и немного вывороченные губы. Смерив меня взглядом, Алина велела идти в комнату. «Я сейчас», – сказала она. Послышался звук текущей из крана воды. Через секунду Алина появилась в дверях и сказала: «Ну, показывайте, что у вас». Я сел на кушетку, снял ботинки, носки и закатал штанины. Сделав это, я поднял глаза на Алину Григорьевну, она внимательно разглядывала мои икры и слегка пожевывала губами. «Так-с, – наконец произнесла она, – ну-ка, положите правую ногу сюда». Она накрыла обитый белым кожзаменителем табурет салфеткой и пододвинула табуретку ко мне. Я послушно водрузил ногу на нее, а Алина подошла и, слегка наклонившись, стала изучать мою голень. Сквозь тонкий халат были видны ее трусики – совсем маленькие. Дальше все случилось как-то быстро и непроизвольно. Я вдруг запустил левую руку под халат и положил ладонь на гладкую и упругую Алинину задницу… Она не вздрогнула, не взвизгнула, не отпрянула. Не крикнула возмущенно «Да как вы смеете!» или испуганно «Что вы делаете?». Алина не обернулась и ничего не сказала. В ту секунду, когда я к ней прикоснулся, она ощупывала мою ногу, а тут остановилась… Она спокойно ждала, что будет дальше. Я понял, что, как у поднявшегося в атаку взвода, у меня был только один путь – вперед! И я запустил под халат другую руку и быстро стянул с Алины трусики…
Потом мы иногда вспоминали начало.
– Что ты почувствовала в тот момент? – допытывался я.
– Чужую руку на своей жопе, – не моргнув глазом отвечала Алина.
– Ну хорошо, и что ты подумала? – допытывался я.
– Подумала: «Ни фига себе!»
– Почему же ты не дала мне по роже?
– Не знаю, – отвечала Алина, задумчиво глядя куда-то мимо меня. – Видимо, ты мне понравился…
– Но ты же видела меня всего несколько секунд, – удивлялся я.
– А может быть, этого вполне достаточно?
– Слушай, а к тебе раньше пациенты приставали?
– Ну, бывало, заигрывали… Тары-бары. Но чтобы вот так руки распускать – нет.
– То есть я был первый?
– Нет, ты был второй.
– А кто первый?
– Ты его не знаешь, – усмехалась Алина, – это было много лет назад.
– И ты?..
– Сначала я его отшила, – улыбалась Алина, – а потом все равно дала.
– Почему?
– Очень настойчивый был…
– А как его звали?
– Митя. Мой муж.
Придя с работы домой, я сразу направился в спальню. Поменял постельное белье, выложил на тумбочку рядом с кроватью презервативы и смазку, чтобы было легко дотянуться. Слегка прибрался в ванной комнате. Вернулся на кухню и достал из шкафа коробку конфет «Линдор», которые Алина очень любила. Потом, немного подумав, оделся и спустился вниз. Недалеко от дома, в тени лип, стоял маленький цветочный киоск. Не знаю, как он уцелел после того, как городские власти разгромили уличную торговлю. Я купил букет темно-красных роз. Алине нравились розы. Она всегда говорила: «Я не могу взять их с собой, но мне приятно знать, что здесь у тебя стоят мои цветы».
Вернувшись домой, я поставил розы в вазу, а вазу – на кухонный стол. Потом переоделся во все чистое. «Как перед битвой», – подумал я. Никогда нельзя было заранее знать, по какому сценарию пройдет наше свидание. Алинино настроение менялось, как погода в зоне столкновения атмосферных фронтов. Иногда она являлась нежная и расслабленная, ластилась ко мне и терлась щекой о плечо, как кошка. Иногда впархивала раздраженно-веселая, дразнила, уворачивалась и не давалась в руки. А иногда входила в дом прямая и холодная, как древняя воительница, бросала в прихожей сумку и, не говоря ни слова, направлялась в ванную комнату, роняя по дороге предметы одежды. В постели она тоже бывала разной. То длила ласки, оттягивая кульминацию, то просто ложилась на живот или на спину и приказывала кончать все побыстрее. Я никогда ни о чем ее не спрашивал, не пытался узнать причину дурного или, напротив, хорошего расположения ее духа. Не интересовался, как дела на работе или дома. Я даже толком не знал, кто ее муж. Мне было только известно, что его звали Митя, а детей – Саша и Коля.