Думаю, в начале нашей связи мы оба играли в игру «секс с незнакомцем», но чем дольше длились наши отношения, тем яснее мне было, что «костюмчик» этот становится нам мал. Мы встречались уже больше года, за это время – хочешь не хочешь – узнаешь человека, и Алина все меньше подходила на роль незнакомки. И я напоминал себе человека, который, проснувшись утром и увидев свет, пробивающийся сквозь шторы, прячет голову под подушку, пытаясь убедить себя, что на дворе все еще ночь.
Раздался звонок в дверь, и я пошел открывать. На Алине были серый тренчкот и туфли на высоком каблуке. Я обнял ее за плечи и поцеловал в макушку. От волос приятно пахло духами и сигаретным дымом.
– Привет!
– Привет, – ответила она, высвобождаясь.
«Сегодня без прелюдий, – понял я, – ну и хорошо».
Алина положила сумку на пол и стала развязывать поясок плаща, завязанный двойным узлом.
– Ты сегодня торопишься? – спросил я, принимая плащ и вешая его в шкаф.
– Да.
Она была явно чем-то раздражена, но я знал, что расспрашивать, выяснять причины бесполезно и даже опасно. Она только начинала еще сильнее злиться. Ее просто надо было успокоить хорошо известным нам способом.
– Выпьешь что-нибудь?
– Нет, спасибо. Я хочу в душ.
– Дорогу ты знаешь.
Алина скинула туфли и босиком пошлепала по коридору. На ней было короткое облегающее платье стального цвета и поясок из переплетенных металлических колец.
– Классный поясочек, – сказал я, глядя ей вслед. – Я сейчас представил, что на тебе ничего нет, кроме него.
– Это можно устроить, – ответила Алина, не оборачиваясь.
И голос ее прозвучал уже не так напряженно.
– Хочешь, я приду к тебе в душ?
– Нет, давай не сегодня, – сказала она и скрылась за дверью ванной комнаты.
Я пошел в спальню, стянул с кровати покрывало. В ванной зашумела вода. Я начал не торопясь раздеваться. Сняв с себя всю одежду, сгреб ее в кучу и запихнул в платяной шкаф. Постоял совершенно голый посреди комнаты. «Пойти к ней? – подумал я. – Нет, лучше не надо. Только разозлится. Терпеть не может, если что-то происходит не так, как она запланировала. В этом мы с ней удивительно похожи». Я стал рассматривать свое отражение в зеркале. «Ну что, Алексей Батькович, не стыдно тебе еще раздеться перед молодой женщиной? Да вроде ничего… Хотя животик намечается и боковички уже есть. Зарядку надо каждый день делать, милый друг, а ты позволяешь себе пропускать иногда по три раза на неделе. Нехорошо, брат! И не оправдывайся, пожалуйста, потому что нет тебе никакого оправдания». В ванной комнате все стихло, спустя минуту хлопнула дверь, и Алина вошла в спальню. Тоже босая и голая. Только чресла ее, как и было обещано, украшал поясок из металлических колец.
– Ну как? – спросила она и, поднявшись на мыски, сделала оборот на сто восемьдесят градусов. Сверкнул крепенький белый задок.
– Восхитительно, – сказал я.
Она подошла ко мне и обняла за шею.
– Ты же любишь, когда на мне совсем ничего нет, – тихо проговорила она, – тебя не заводят все эти финтифлюшки – белье, пояса…
– Подвязки, – подсказал я.
– Подвязки, – повторила Алина. – Чулки…
Голос ее звучал уже мягче и спокойнее.
– Нет, не заводят, – признался я. – Меня возбуждает нагота.
– Нагота так нагота, – произнесла Алина, глядя мне в глаза.
Она на секунду убрала руку, и цепь, соскользнув с ее бедер, со звяком упала на пол.
– Пусти, я тоже пойду помоюсь.
– Не надо, – сказала Алина, – ты и так чистый.
Она провела пальцем по моей груди, как проводят по столу, чтобы проверить, нет ли на нем пыли.
– Видишь? – она показала мне палец.
– Значит, буду трахать тебя немытый.
– Валяй, – сказала она и поцеловала меня в губы.
Мы легли и стали целовать и гладить друг друга. Но когда я скользнул вниз и стал ласкать языком ее вагину, Алина остановила меня:
– Я хочу, чтобы ты вошел в меня сразу.
– Я хочу твою попку…
– Не сегодня.
– Почему?
– Муж меня вчера… У меня все там болит.
– Я напишу ему письмо…
– Письмо? Что еще за письмо?
– «Дорогой друг! Так как мы оба имеем честь… нет, имеем удовольствие любить одну и ту же женщину, предлагаю установить правила, которые регулировали бы нашу половую жизнь. В частности, предлагаю составить график сношений…»
– Дурак!
– Ты бы ему сказала вчера: не надо, оставим Леше этот кусочек сладкого…
– Во-первых, вчера я еще не знала, что мы с тобой увидимся, а во-вторых, с чего это кто-то тебе должен что-то оставлять?
– Как с чего? У твоего мужа гораздо больше возможностей. Он может е… тебя каждый день, а я только раз в неделю. Мне нужны преференции, льготы. Он – естественная монополия, а я малый бизнес.
– Трепло ты, а не малый бизнес…
Я потянулся к тумбочке, где лежали презервативы.
– Ты куда? – спросила Алина.
– За презервативом.
– Господи, какой же ты благоразумный!
– Тебе же самой так спокойнее.
– Да, спокойнее… И подложи мне подушечку под спину.
Через полчаса я встал, надел трусы и пошел на кухню.
– Чай или кофе? – крикнул я.
– Что? – откликнулась Алина.
– Я спрашиваю, что ты будешь – чай или кофе?
– Чай!
Я любил эту часть наших свиданий не меньше, чем постель. Я всегда знал, нравится мне женщина по-настоящему или нет. Если после секса мне хотелось, чтобы она побыстрее ушла, значит, нет, а если хотелось, чтобы осталась, то, значит, да. Я желал, чтобы Алина оставалась со мной как можно дольше… «Странно, я ведь не так уж много думаю о ней в перерывах между нашими свиданиями. Где она? С кем она? – размышлял я, заваривая чай. – И не ревную совсем. Ни к мужу, ни к другим мужикам, если они у нее есть. А они есть? Нет, просто интересно, встречается она еще с кем-нибудь? Вряд ли, говорит, совсем времени нет. Хотя, кто знает… С Леной совсем не то было. Ревновал ужасно. Хотел, чтобы она всегда была рядом. Бесился, когда не отвечала на звонки… Может быть, это потому, что я – не муж…»
Послышались шаги, и в кухню вошла Алина в моей рубашке. Рукава ей пришлось подвернуть три раза. Она прошлепала по кафельному полу и села у окна.
– Могу принести тебе халат, – сказал я, доставая чашки.
Алина подняла голову и посмотрела на меня слегка осоловелым взглядом.
– Я не хочу халат, – раздельно произнесла она. – Я хочу в твоей рубашке.
– В рубашке так в рубашке…
– Это мои цветы? – спросила Алина, нюхая розы.
– Твои.
– Красивые…
– Слушай, ты в прошлый раз оставила в ванной свой крем для снятия макияжа. Не забудь забрать.
– Он тебе что, мешает?
– Нет, мне не мешает, но другие женщины спрашивают, чей это?
– Если хотят, могут пользоваться, – сказала Алина. – Хотя на самом деле нет у тебя никаких других женщин.
– А ты почем знаешь?
– Знаю, – ухмыльнулась она. – Ты – моногамный. Да и зачем тебе другие женщины? У тебя же есть я.
– Ну, ты нахалка!
– А что, разве нет? Разве я не права?
– Нет, конечно, если бы ты меня каждый день так трахала, то, может быть, мне другие женщины и не понадобились бы. Но ты же, бывает, исчезаешь на месяц. Что же мне делать – в душе дрочить?
– А что? Хотя бы и дрочить. Думать обо мне и дрочить. Что вы так этого, мужики, стесняетесь? Вот мы, женщины, совсем не так к этому относимся. Себя поласкать – самое милое дело. А сколько тебе надо?
– Чего надо?
– Ну, сколько бы тебе хотелось со мной, чтобы с другими не хотелось?
– Хорошо излагаешь.
– Брось, ты меня понял.
– Серьезно спрашиваешь?
– Серьезно.
– Ну, раза два-три в неделю.
Алина закатила глаза, словно что-то подсчитывая в уме.
– Нет, это вряд ли получится.
– Вот то-то и оно.
Я налил ей чаю в прозрачную стеклянную чашку. На две трети. Положил тоненький ломтик лайма на блюдце. И поставил все это перед Алиной. Она взяла лайм двумя пальцами и аккуратно опустила его в чай. И несколько секунд, не отрываясь, смотрела, как бледно-зеленый кружок плавает в золотисто-оранжевом чае.
– Красиво…
– Что?
– А тебе хочется, чтобы я приезжала к тебе чаще?
– Да, я был бы не прочь.
– А как думаешь, мы смогли бы жить вместе?
– Мне кажется, смогли бы. А что это ты вдруг такие разговоры завела? Муж выгоняет?
– Да куда он меня выгонит? – отмахнулась Алина. – Он без меня не может.
Некоторое время она молча пила чай, потом взгляд ее упал на картонную коробку с прадедовыми документами, которая так и стояла на кухне. Алина вытянула голую ногу и подцепила пальцами крышку коробки.
– Что это? – спросила она.
– Да так, бумаги.
– Что за бумаги?
Мне не хотелось снова все рассказывать с самого начала.
– Бумаги. Прадеда моего.
– А кто был прадед? – спросила Алина, заглядывая в коробку.
– Ученый. Физиолог. Академик ВАСХНИЛ.
– Вот как? А как звали прадеда?
– Павел Заблудовский. Слышала о таком?
– Нет, не слышала.
– А ведь он был довольно известным ученым в тридцатые годы.
– Да? А чем занимался?
– Вот в этом мне и предстоит разобраться. Пока я знаю только, что он считался основоположником целого направления в науке – лизатотерапии. Он предлагал лечить различные заболевания с помощью специальных препаратов – лизатов. Механизм я тебе точно описать не могу…
– И что потом?
– В смысле?
– Ну, зачем тебе это? Какой выхлоп?
– Статью напишу.
– Для кого? Для своего журнала?
– Бери выше! Для сборника трудов Казанского ветеринарного института. Может быть, даже выступлю с докладом на научной конференции.
– О, интересно!.. Дашь потом почитать?
– Конечно.
Алина посмотрела на меня, потом на часы на стене и отодвинула недопитую чашку с чаем.
– Мне пора, – сказала она и встала.
Рубашка распахнулась, открыв красивый круглый живот и маленький, аккуратно подстриженный кустик волос на лобке. Внутри у меня опять все заныло. Я встал на колени и поцеловал Алину в пупок.
– Жаль, что тебе надо уходить…
– И мне жаль.
– А помнишь, как мы с тобой один раз заснули после секса и чуть не проспали все на свете?
– Помню.
– А потом бегали по квартире, как герои какой-то кинокомедии, собирая трусы, часы, телефоны, тюбики помады… И ты все повторяла: «Муж меня убьет!»
– А ты говорил: «Тогда оставайся, я предоставлю тебе политическое убежище!»
– А ты сказала: «Нет, милый…» Впервые назвала меня милым.
– И еще я все-таки забыла тогда зонтик и шарф…
– Кроме зонтика и шарфа после тебя остался запах твоих духов… Я долго его чувствовал на подушке.
– Пора идти, – сказала она. – Цветы я сегодня заберу.
– А как же конспирация? Ты провалишь все явки…
– К черту конспирацию! Проводишь меня немного?
Москва, вечер того же дня
Вернувшись домой, я прошел на кухню. Зачем-то включил чайник и сразу выключил. Подошел к окну и выглянул во двор. Уже темнело, накрапывал дождь. Где-то внизу тренькнул домофон и послышались голоса. Что-то неразборчиво сказала женщина. Хлопнула дверь, и снова стало тихо. Не было в мире громких звуков. Только изредка шелестел по асфальту, разбрызгивая лужи, невидимый автомобиль. Мне было грустно. Я представил, что Алина не ушла, а просто ненадолго отлучилась. Сейчас она вернется, и мы снова ляжем в постель. Я представил, как скину с себя все и нырну к ней под одеяло, в темную духоту. Как снова стану целовать ее спину, живот, бедра… А она будет слабо отбиваться: «Фу! Ты холодный!» – «Я сейчас согреюсь, родная…» Что-то сдвинулось в наших отношениях. Ничто ведь не может оставаться неизменным неопределенно долго, все развивается и движется куда-то. «Ведь она права, меня перестали интересовать другие женщины. Интересно, а для нее что-то изменилось? Так посмотреть, вроде бы и нет. Но ведь она не бросает меня… Мы уже больше года вместе… или не вместе, а как-то рядом. И я все чаще думаю: что дальше? Вот если она разведется с мужем, сделаю я ей предложение? Хм… А ведь сделаю. По крайней мере, мне это уже не кажется невозможным…»
Чтобы отвлечься от мыслей об Алине, я уселся на стул и решительно пододвинул к себе коробку с прадедовыми документами. Вот возьму сейчас что-нибудь и прочитаю. Да вот хотя бы те же «Материалы о гистолизатах», которые с предисловием Плетнева. Ну-ка!
Я раскрыл книгу наугад: «…Белок сам по себе не ядовит, но все высокомолекулярные продукты распада белка в той или иной мере ядовиты; по мере расщепления ядовитость падает. Аминокислоты не ядовиты. Следовательно, высокомолекулярные продукты распада клеток (альбумозы и пептоны) ядовиты и специфичны, а продукты глубокого распада (абиуретовые) неядовиты и неспецифичны. Строго говоря, последние свойства присущи всецело только аминокислотам. Аминокислоты можно считать биологически почти индифферентными, но продукты аминокислот, образующиеся при их декарбоксилировании, так называемые протеиногенные амины, по своей ядовитости превосходят пептоны; для образования протеиногенных аминов необходимы, однако, особые условия (гниение, патологический распад)…»
Я захлопнул книжку. Эйфория улетучилась. «Бедная мама! – подумал я. – Неудивительно, что ты ничего не поняла в этой китайской грамоте. Не огорчайся! Твой сын тоже ни черта не понял. Но с этим надо что-то делать, надо хотя бы в общих чертах понять, о чем речь… Продраться сквозь это самостоятельно не представляется возможным. Значит, надо найти кого-то, кто мне в двух словах все это объяснит. Вот только кто бы это мог быть?»
Я отложил в сторону книжечку «Материалов» и взял в руки том трудов профессора Заблудовского. Быстро пробежал оглавление, потом вернулся к началу. Перед статьями шло предисловие.
«…Нас, близких товарищей по работе и личных друзей Павла Алексеевича Заблудовского, до сих пор не покидает чувство восхищения его блестящим интеллектом, его оригинальным и несколько склонным к парадоксальности, но всегда продуктивным мышлением, его животрепещущей силой и радостью бытия, его потребностью учить и передавать другим все, что накапливала его необычайная память, острая наблюдательность и глубокая рассудочность. Где бы он ни появился и кем бы он ни был окружен, он всегда сразу же становился центром внимания. Те, кто его уже знал, встречали его радостными улыбками, у тех же, кто впервые с ним встречался, в глазах появлялся интерес и внимание после первой же брошенной им мысли, всегда новой, оригинальной и блестяще выраженной…»
«Недурно сказано! – подумал я. – Кто же это написал?»
Я перевернул страницу. Текст был подписан профессором А. Г. Беклемишевым. «Ого! Да это же Антон Григорьевич!» – поразился я. Беклемишевых я хорошо знал. Это была старая академическая семья, кстати, как и мы, казанская. С Заблудовскими они были знакомы с давних времен – жена Антона Григорьевича Мирра Семеновна, урожденная Гольденберг, училась с прабабушкой Серафимой Георгиевной в одном классе в гимназии. Когда в начале 30-х всю науку стали стягивать в Москву, Беклемишевы, как и Заблудовские, получили квартиру на Новинском. Только мы жили на пятом этаже, а Беклемишевы – на втором. Старик Антон Григорьевич был крупным физиологом, лауреатом и академиком. Занимался, кажется, мозгом. Дожил чуть ли не до девяноста лет и умер в году то ли 1965-м, то ли 1968-м. Я его, конечно, не знал. Но мама рассказывала, что светила – Павел Алексеевич и Антон Григорьевич – были хорошо знакомы.
«Мы полагаем, что опубликование этого сборника явится ценным вкладом в советскую науку и даст новые стимулы молодым кадрам научных работников для дальнейшего развития и разработки тех творческих идей, которые оставил нам безвременно ушедший от нас Павел Алексеевич, – заканчивал свою вступительную статью Беклемишев. – В заключение приношу свою глубокую благодарность профессору Константину Моисеевичу Руфимскому, принявшему на себя труд соредактора и снабдившему этот сборник двумя ценными сопроводительными статьями, доценту Борису Ростиславовичу Кончак-Телешевичу, ученику и сотруднику покойного профессора Заблудовского, проведшему основную работу по подборке и подготовке всех материалов данного сборника к печати, а также вдове Павла Алексеевича – Серафиме Георгиевне Заблудовской, оказавшей нам большую помощь и содействие в этой работе…»