Как могла охрана допустить такое?
Это уже не имело значения.
Гость здесь, и он вряд ли явился с добрыми намерениями, застав Алиева врасплох. И Алиев это понимал.
– Что не говно, то к нашему берегу… – шёпотом произнес он, а после, раскинув по сторонам руки, будто рад гостю и готов обниматься, собрался повернуться к нему лицом и встать с кресла. – Какими судьбами?
Но краем глаза заметил в отражении, что гость был вооружен, а значит, пришел сюда вовсе не для того, чтобы попить чайку и поболтать о трудностях жизни зарубежной.
Алиев, не поворачиваясь, тихонько потянулся за пистолетом, который всегда держал в верхнем ящике стола. Но тихий скрипучий голос с явным акцентом предупредил, что этого делать не следует.
Следом гость поднял пистолет на уровне своих глаз.
– Тебе не успеть, Алиев. Ты проиграл.
Алиев опустил руку и медленно повернулся, чтобы поглядеть в глаза непрошенному гостю, который решил отнять у него великий шанс. Убедившись, что перед ним действительно тот, с кем вживую видеться не хотелось, да и связываться – тем более, он попытался спасти своё положение.
– Что тебе нужно от меня, брат?! Деньги? Отдам тебе всё, что у меня есть! Но после того, как поймаю Палача! Я же говорил тебе об этом! Мне нужно видеть, как он будет умирать! После того делай со мной, что хочешь!
Гость не ответил Алиеву на заклинание отсрочить смертный приговор, лишь презрительно хмыкнул и качнул головой. А затем, не церемонясь, молча выстрелил в него. Несколько раз пальнул, хоть и знал, что одной пули старику Алиеву сполна хватило бы.
На всякий случай проверив и окончательно убедившись в том, что Алиев мёртв, гость, напевая себе под нос мелодичную песню из репертуара диско семидесятых, надменно доковылял до сейфа в другом конце кабинета и взял оттуда досье на Фархада Башара.
– Палач несомненно встретится с тобой, Алиев. – тихо проскрипел гость, без особого интереса листая досье. – Кто я такой, чтоб лишать тебя последнего желания? – усмехнулся и, повернувшись вполоборота к убитому, резко захлопнул папку с документами. – Но сперва Палач послужит мне. До последней капли крови послужит. Я первый его нашёл. Вот так будет честно. Молчание знак согласия? Ну тогда, я пошёл. Если ты не возражаешь…
Гость, надменно пожав плечами, спрятал досье под солидным пиджаком, подкурил сигарету и покинул кабинет Алиева так же безмятежно и неторопливо, как и вошёл сюда. Далее он без труда преодолел пост охраны, затем сел в свой приметный черный лимузин, припаркованный у главного входа, выбросил окурок на тротуар как раз перед тем, как лимузин тронулся с места, и с безмятежной улыбкой покинул место преступления.
Глава 1. Фархад
С простительной долей небрежности после бессонной ночи, проведенной в раздумьях, сварил себе кофе покрепче, как обычно без сахара, затем достал из верхнего шкафчика чашку из кофейного сервиза – свадебный подарок от дальних родственников, о существовании которых узнал совсем недавно – и резко наклонив турку, наполнил миниатюрную чашку до краев.
Немного пролил на столешницу, как частенько бывает со мной по утрам, затер лужицу, а потом попробовал получившийся кофе на вкус.
Злющий и пряно-горький.
То, что доктор прописал, чтоб нам с женой обоим глаза продрать. Переборщил знатно с гущей и кардамоном, но я сильно спешу, потому некогда переделывать. И так сойдет.
Мы с Катей любим кардамон и добавляем его всюду и побольше. Но у Кати, в отличие от меня, от него не усиливается половая активность, и штаны по швам не трескаются. Может, дело в том, что Катя не грызет кардамон, как семечки, и ударную концентрацию будоражащих веществ не получает. А я грызу. Жменю в ладошку насыпаю и хожу по дому, щёлкая, когда делать нечего. А ладошка у меня немаленькая.
Неуклюжим движением перемешал густоватую субстанцию неудобной для моих пальцев крошечной ложечкой, поставил чашку на блюдце и спешно устремился на нарастающее звучание заставки телепрограммы новостей.
Эта мелодия звучала в нашем доме чаще всех вместе взятых. И давненько как стала меня «подбешивать».
Как обычно, когда я бывал дома, ровно в сраных девять утра, срабатывал таймер на телевизоре в спальне. Катя установила его, дабы начинать новый день, естественно, с напряга и тревоги, а не с положительных эмоций.
Как Катя поясняла ту противоестественную и приевшуюся для меня привычку – чтоб ничего важного из того, что творится в мире, не проворонить.
Я б не расставался с топором сутками и неистово бы принялся всем подряд рубить головы, но уже по воле сердца, а не по приказу, будь я на Катином месте. Но с моей головой, несмотря на то, с чего начинается и мой день тоже, пока все в норме. Это единственный и неоспоримый плюс того плачевного факта, что мы с женой спим раздельно, по разным комнатам.
Поначалу меня дико огорчала перспектива раздельного сна с Катей, но, скрипя зубами, я уступил ей. Тем самым, из двух зол все же выбрал меньшее, постановивши тогда, что психика моя в итоге будет целее, а сон – крепче. Потери, конечно, есть, и ощутимые, но они не столь велики, как могли бы быть, если б я каждый день на протяжении полугода просыпался под ненавистную мне передачу.
Дома ночую в последнее время все реже – в том, видимо и есть основная заслуга моего душевного покоя, и того, что мозги на месте, готовые пахать в правильном ключе, бесперебойно выдавая новые, качественные и безошибочные тактики.
А вот что с Катиными мозгами творится, лишь догадываться остается и молиться, чтобы ничего страшного в ее черепной коробке не развилось и не прогрессировало.
Не пропускает Катя ни одного выпуска, целиком и полностью выпадая из реальности. И так каждое утро.
Порой и весь день просматривает одно и то же столько раз, сколько транслирует новостной канал. Как будто ждёт услышать нечто из ряда вон потрясающее ее воображение, что могла каким-то странным образом прослушать ранее.
Я не раз пытался убедить Катю в том, чтобы не волновалась попусту и не забивала голову всякой чепухой. Иначе не мужчиной я буду, не мужем и не отцом, если не огражу семью от угрожающего им извне вреда. Со мной, под моей зашитой и полным контролем всех жизненных сфер, коим-то образом затрагивающих семейную безопасность, им никто не страшен и страшен не будет. Клялся Кате, дабы угомонить, и не раз, что вот она – настоящая истина, которой следовать нужно и принимать как данность, а не то, что болтает кто-то там зачем-то там…
А Кате мои слова и клятвы – как об стену горох. Вместо того, чтобы поверить мне, она продолжает слушает телек.
От новостей тех злое***чих – сплошное уныние. Страдаю и я, и Катя, и наш брак. Я, получается, не так важен и не так интересен ей стал, чем какой-то хренов телек. Так бы в окно его вышвырнул, прямо в бассейн, как и все остальные, рассыпанные по дому, но Катя крайне огорчится. Для нее новости российские – единственное, что напоминает о родине, пока она здесь, в городе своей мечты, небоскребов, роскошных тачек, передовых технологий и, увы, чужих традиций, которые Катя наотрез не принимает и не признает.
Ради Кати этот злосчастный телек до сих пор висит в спальне. Вместо холста с четко достоверным отображением нашей помолвки. Этот холст в рамочке ручной работы мы как поставили на пол у шкафа несколько месяцев назад, так как не могли придумать для него место изначально, так и до сих пор он там пылится.
Судьба картины, написанной моей дочерью Авророй, в итоге оказалась предрешена. Как заявила Катя на днях, когда я снова поднял вопрос, что неплохо бы повесить холст у изголовья кровати, чтобы напомнить, что мы женатые люди, а не соседи по коммуналке: «Нынче стало модно не вешать картины на стены, а ставить на пол.» Катя сразу сделала всё по фен-шую и была тем довольна как слон.
Но лично я – консервативный сторонник традиций. Считаю, что воспоминания эти священны и ценны для нашей семьи, и они не должны храниться там, где ступает нога. Кто б меня спросил…
Подпирая плечом дверной косяк, с антипатичным настроем от неприятного наблюдения, что прозаические планы на ближайшие минуты неожиданно поменялись не в лучшую сторону, я потягивал горький пряный кофе, глядел на уголок картины со дня помолвки, которую за ненадобностью кто-то задвинул за шкаф, и гадал, что ж могло пойти не так вот прям с раннего утра.
При этом заискивающе, но сжато посматривал на Катю, которая, к моему изумлению, и не мыслила обращать на меня внимания.
Ждал от нее милейшего деяния, к которому за недолгое время нашей слаженной практики успел пристраститься.
Как повелось по негласной традиции, каждое утро я делился с Катей своим кофе, а взамен получал поцелуй. Ну и заодно старался поднять ей настроение и отвлечь от телека, насколько это было возможно.
Все началось с одного незабываемого момента, случившегося три месяца назад, когда я заскочил в спальню, как помню, с поистине раскаленным кофе, который все не остывал и который я цедил буквально на бегу. Думал, Катя еще спит, – поцелую ее в лоб и помчусь по делам. Опаздывал сильно, и пару глотков голого кофе без сахара – весь мой завтрак вместе с обедом и, как выяснилось позже, ужином.
Катя с хитрым прищуром присвоила мой кофе самым наглым образом в то шальное утро, а в качестве поощрительного приза подарила мне поцелуй. Это был первый поцелуй, который я получил от Кати за все время, сколько знаем друг друга.
Это произошло как атомный взрыв.
Неожиданная и полнейшая потеря в пространстве. Вспышка в миг, которая ослепила, со скоростью света забросила в невесомость и одновременно заморозила мозг вместе с телом и остановила время, концентрируя сознание лишь на том непривычном инциденте, что Катя меня целует сама.
Вот прямо сейчас, в данную секунду.
Она. Меня. Целует.
Голова кружилась, кровь ощутимо танцевала, порхая по венам; ноги стали ватными, в грудной клетке и ниже – теплое статическое ощущение хмельной ломоты, снимавшее скованную напряженность мышц. Я невольник, покорно ведомый чувством безграничной эйфории; незрячий, полностью подчинившийся женщине, которая повелительно и бескомпромиссно обуздала мои эмоциональные порывы противостоять кардинальным переменам; я, освободившийся от предрассудков, коими был переполнен до того момента, беззаботно и счастливо парил в невесомости, сняв блокировку с прежде неприступных рубежей и горячих точек на границах, где мое собственное «я» возможно сломить и слепить из него все, что только душе угодно; внутри буквально все дрожало от волнения и невиданного трепета, – столь необычно и неестественно для меня было интегрироваться с машинально навеянным и прочно просевшим в сознании образом первой любви, – реалистичным для большинства, но для меня чуждым. Будто бы я пацан неопытный, и меня целует куда более решительная девчонка, которая втихаря мне нравится, но которая устала ждать, и сама сделала первый шаг.
В то утро я познал подлинную сладость поцелуя неподдельной и нетленной взаимности – особенное чувство, мягкое и волнующее, которое прежде не испытывал. Причем, не могу припомнить, чтобы кто-то целовал меня когда-либо даже без чувств, но хотя бы по своему волеизъявлению, а не потому, что я заставил.
Катя оказалась первопроходцем в этом плане. Я, конечно же, в то утро растаял перед ней дребезжащей лужицей, напрочь позабыв, зачем заходил, и что самолет одного меня ждать не будет.
Как помню, весь тот день провел на голодняках, так как поесть не представилось возможности, зато в прекрасном расположении духа и с желанием поскорее возвратиться домой. Наивный, весь день думал, что вечером мне обязательно перепадет «сладенького».
После того чудесного поцелуя, я нарочно заходил в спальню, когда начинались новости, и лишь с одной чашкой кофе, а Катя, хоть и разгадала мой тайный умысел через пару-тройку таких попыток выклянчить «безешку», неизменно подскакивала с кровати, не успевал и порог переступить, затем с хитрющим, но счастливым выражением лица отбирала у меня чашку и убегала к тумбочке. После того, как оставляла чашку там, Катя возвращалась и в прыжке дарила мне неуклюжий поцелуй в знак благодарности за очередное романтическое утро и неизменный кофе в постель – элементарный милый жест, выражающий мои чувства к ней.
Когда в щеку целовала, когда в нос, когда в глаз, и даже пару раз после «того утра» в губы попадала, но то и поцелуем назвать было трудно: сухо чмокала, не давая мне свободы разгуляться даже здесь. Внутрь меня не пускала, обнимать не давалась – клюнула не целясь и умчалась кофе хлебать под любимую передачу.
Вот так у нас начиналось утро, по обыкновению.
И именно так, заботой и любовью, которая кроется в мелочах, я вывел Катю из депрессивного психоза общей продолжительностью более пяти лет, который одолевал ее до меня, который чуть не добил ее при мне, и с которым мы слаженно боролись, в итоге одержав заслуженную и выстраданную победу, но не до конца.
Не желает ломаться в Кате ее непреодолимый внутренний барьер, из-за которого она не подпускает меня близко. Вот как раз эту «стену китайскую» пора сносить без потенциала обратного возведения, но так сносить, чтоб сама Катя давления не испытывала.
Для меня это сложное, кропотливое и дюже затратное по времени занятие, не дающее плодов во всех смыслах этого слова. Так что с некоторыми аспектами нам еще предстоит работать, смею надеяться, что недолго.
…Но именно сегодня происходит явно что-то не то.
Возможно, Катя проснулась раньше, чем сработал таймер, и, проглядев новости в интернете, уже чем-то грузится…
Катя продолжала делать вид, что не замечает меня. Даже на кофе с кардамоном не позарилась.
Мне же стоит на время завязать с кардамоном, пока на сторону мотаться не начал от переизбытка нерастраченного влечения. Я ведь верный, преданный однолюб. Кроме Кати, никто не нужен и даром, а Катю не уломать совсем.
Этот кардамон реально действует на меня, как возбудитель.
Либо это все Катя и ее женские чары, сделавшие из меня безумца, а кардамон тут не причём?
Неужто, у Кати изменились вкусовые предпочтения?
Либо нос заложен, запаха не чует?
Вчера был прохладный и ветреный вечер, могла и подзастыть слегка.
Что ж не так с ней сегодня?
Я, томившись в ожидании увидеть Катины глаза, обращенные на меня, а не на ведущего телепередачи, размышлял, как предстоит изгаляться сегодня, унизительным образом выпрашивая у жены мизерную толику любви и ласки, которую давно заслужил, но ввиду кучи обстоятельств не получал.
А лучше бы дала не поцелуй – а голого секса без прелюдий и комплиментов с признаниями и прочей сентиментальной лабуды, которую мой разум так и не освоил надлежаще.
В общем-то, я и есть тот старый солдат, который не знает слов любви, и ломать себя еще и в этом – только бесчеститься напрасно. Катя и без повторений знает, что люблю ее. Если разлюблю – дам ей знать обязательно. Я человек прямой, и таких вещей утаивать не стану. Но и культ поклонения развивать, каждый час в любви признаваться… Превращаясь в слабохарактерного подкаблучника, ползать у Кати в ногах, дабы она эти ноги раздвинула по своей воле – считаю последним делом, на которое никогда не решусь. Быстрее коленные чашечки себе прострелю, чем опущусь до такой низости.
…Продолжая изучать ее, заключил.
Нет. Это не насморк.
Катя нарочно меня не замечает.
Сегодня, как погляжу, не то утро, чтобы поцелуями разбрасываться. Я в чем-то провинился, сам того не подозревая. Или у Кати опять месячные. Которые, к слову сказать, зачастили в последнее время.
– Солнце, доброе утро. – решил первый о себе напомнить, раз Катя по каким-то причинам традициям не следует. – Я кофе принес.
Катя не то, что не ответила – она даже не взглянула в мою сторону. Проигнорировала и меня, и ядреный кофейный аромат, молниеносно распространившийся по комнате с моим появлением.
Катя собиралась на встречу с подругой, которая должна была прилететь сегодня. Но, видимо, услышав знакомые имена, застыла как вкопанная.