Порученец сделал паузу. Чуть посидел, склонив голову. Продолжил тихо:
– Да-а-а… Я необычен для вас… Да-а-а. Но… я… не совсем человек! Бываю насмешлив, высокомерен, неожиданен, циничен, ядовит, провакационен! Многолик! Служба! А иногда, ах – лицо его стало грустным – просыпается то давнее во мне, «человеческое, слишком человеческое». Ценное! Ах, я уже слезлив… Да-а-а… Я – художник-оборотень с тонкой душевной организацией. Что вам-то, художникам объяснять… Мы – выдумщики, наш излюбленный приёмчик – парадоксы, «кувырки-перевёртыши» и в голове и в жизни. Да-с… Бываем пошлячками-с… – голос его стал вкрадчивым, скребущим по маскам лиц, сверлящим и проникающим, как ножевое ранение. – О себе-то я позже-с, позже-с! Не назвал бы я нашу прогулочку внутри себя слишком уж опасной или, э-э-э…, психотравматической, хотя от вас-с зависит-с. Вы же Алла, и вы, Владислав, любите сюр-с и абсурд-с. Да-с? Желаете, любезные мои-с, заглянуть в «чистилище», м-да,… краешком-с глаза? А? Хе-хе…маски наши, да намордники снимем-с. А может даже кожу с налипшей грязью… Да-а-а… Некроз! Вижу насквозь вас… вижу, кто и как напроказничал… Психорадар! Ну-ну, не кукситесь. Хорошее-то в людях тоже вижу. И ценю! Помню… человеческое и стараюсь быть… э… координатором, даже покровителем своим, хе, подзащитным – Воловьев осклабился в заунывной и капризной улыбке снял на секунду очёчки, протёр их и продолжил свой пространный монолог. – Должность-то у меня маленькая. Мала-с! Не выслужился… Куды уж! Я всюду – настройщик! Играть – другим-с!
Кирилл Алексеевич ближе подошёл к «рулетке» и внимательно вглядывался в «свой» сектор. «Ницше называют троллем… А Сталин – кто? И этот тоже, наверное…» – подумал он.
– Что вы! Что вы! Куда ужо! Мал-с, мал-с для Тролля-с! Но знакомство с ними вожу… Порученьица их выполняю… И вам, господа, доведётся… познакомиться, прочувствовать… «оковы нашего гостеприимства». И перспективы! Хочется, небось, подтянуться… ну до Гёте, Гоголя, Баха, Дали. Заглянуть за горизонты пространства и времени. И воображения! Хе-хе! Шанс-с! Три вещи как известно, не возвращается: время, слово, возможность. А мы можем вернуть. Можем-с! А вам, ха-ха, дадим порученьице тоже – вернуться в ваши грехи-с! Так нады! Полезно-с! – его косоглазие и это жутковатое «соло» словно искусственного (или чужого) глаза пугали. Пугали-с!
«Страхи… страхи. И женщины… Они ведь тоже, как и мы, мужики, всегда (ха, лет до семидесяти!) сексуализируют свои представления, мотивы и поведение… А попробуй «вытащи» из неё! Не скажет правду! Только то, что ей выгодно, что её выгодно маскирует!» – размышлял Владислав Фёдорович.
– Так… так…, мой режиссер… Женщины очень скрытны. Они бояться разочарования, невыразимости. Они не желают «вляпаться» в стыд, в смятение души, они сокрушённость своего сердца воспринимают как насмешку Судьбы, чуть ли не как глумление… Да-с. Это – забирает. А они должны родить, сберечь… чтобы не выковырнул из жизни чужой человек, чужой страх!… М-да… Есть печальное… Как без него! Никак-с! Ницше перед смертью лаял в железной клетке. Ха! Вот вам и тролль. Подтянулся, да не вытянул, заглянул за горизонт и… Нелегки бывают наши поручения… И не мы виноваты… Дерзки бывают люди в соревновании с Лукавым! А тот, Другой Создатель, всё наблюдает, взвешивает всё людишек, взвесит… да и бросит перед стеной невыразимого… лёгок-с, видите-ли-с! – пауза – Но ближе к делу! Мы предлагаем вам ЭВАКУАЦИЮ… из себя, из обыденной яви… К нам! Ненадолго, для обоюдной пользы-с! Нам – новый экспериментик-с, вам – новый горизонтик-с. Ха!
Этот новый «харон» – перевозчик-эвакуаторшик достал из видавшего виды саквояжа волчок. Он был выполнен в виде фигурки смеющегося тролля с длинным носом-стрелкой. Опробовал. Оказалось, что при вращении волчок-тролль гогочет и строит рожицы.
– Пра-а-шу… кружочком-с – Витольд сел первым. Координатор-настройщик-крупье. Следом присели остальные. – По старшинству-с! Вы, почтеннейший и драматургичный. Вам первому вскрывать драматургию «рулеточки».
Ростислав Всеволодович подумал «Надо быть смелым…», крутанул волчок и внимательно посмотрел на стрелку: «Трусость». «Да! Ты угадал, носатый! И ты, кривой подселенец-координатор прав! Вот оно – то, внешнее… И правильно: как драматург без драмы в сердце…»
– Чудненько! Я хочу лишь предупредить гостей наших дорогих, что не стоит быть «одномерными» и наши пороки-с могут принимать самые разные формочки-с: трусость – не воина-защитника, а, например, измена самому себе, своей свободе и назначению. Может она быть-с предательством, подлостью, малодушием. Клеветой, ха! Двуличие, лжесвидетельство! Давайте уменьшать грехи до пороков, слабостей человеческих. Молодец, драматургичный вы наш смельчак! Далее: «зависть» и «алчность» монтируются со «злобой», «воровством», «жадностью», а «гнев» и «уныние» с «обидой» и «раненым сердцем». А уж «гордыня»-то! Хо-хо! И не из хвастовства, эгоизма и зазнайства вовсе, а из призвания своего высокого. И не путаем с тщеславием, честолюбием. Она, гордынюшка – внутрь! Как змея подколодная. Она – высокомерие. Но высокая мера и внутрь себя может быть направлена. Э-хе-хе… Букетик-с! А любострастие? То вовсе «за-блуд-илось» между блудом и любовью. Ха! Следующий! Вы – депутат!
– А чё я-то! У меня вообще депутатская неприкосновенность! И я не сам… Я вместо брата… Да заплачу я за вашу путёвку!
– О неприкасаемости своей хре… ты своим дружкам ментам, «оборотням в погонах» лепи. За борт его! Мешок с баблом на шею и к едр…, на самое дно! – направил большой палец вниз Владислав.
– Зачем вы так? – огорчилась Алёна.
«Избранник народный» нажал волчок. Чуть не плача, высморкавшись, наблюдал. Стрелка «избрала» сначала «зависть», затем, дрогнула, и перепрыгнула (!) в «алчность».
– Браво! Как у вас там: «Легче верблюду влезть в игольное ушко, чем сребролюбцу попасть в Царствие Небесное». Точно-с! Теперь вы, господин учёный.
– Ух ты! Вы тоже «богач»! Заставили «Тролля нос воротить» в «алчность» и в «гордыню». Да-а-а. Я понимаю-с, знаю-с, вижу-с связь… почему-то с уважением сказал координатор. – Прошу вас Аллочка. – пауза – Да-с. «Гордыня». Очевидно-с! Поздравляю. Вы, дорогая Алёна Игоревна, прошу.
Стрелочка опять поиграла в «классики», ткнув и в «уныние» и в «гнев».
– Да-с, милая. Где обида – там и гнев, и уныние… – резюмировал настройщик рулеток. – Деборочка, солнце моё – вы!
– О! Прелестно! Завидую! «Любострастие»! Ох, и балова́л я лет двести назад, в мои младые человеческие годы! Помню: в Хорватии… Ой, что я… Вопрос всем: стоит ли «крутить» режиссеру? На лицо его гляньте… Да, крутите-крутите, «крутой» наш. Не обижайтесь, «Э-ф-рос, Эрос». Опаньки! Ха! «Любострастие»! Ещё раз позавидую! С Деби, деткой, вам Судьба… Да-с!
Деби-деточка о чём-то размышляла. Вслух:
– Знаете… я думаю вот: если напротив этих секторов… Впрочем…
Бывшая «кают-компания» обратилась в «неуют-компанию»: духота, сумрак и инфернальность. Хорошие люди сидели с опущенными глазами и потупив очи. Не вставали. Их «вжало» в кресла. Молчание нарушил Воловьев:
– Последнее… Нет-нет! Не «четыре последние вещи». Вам начнут сниться ваши сны! Сны-видения, сновидения. Непростые, специальные, но выбранные вашими Ид, Эго и Суперэго. Семь дней подряд. И просоночные состояния – непростые. Но это – ваш Урок! Без этого анализа не состоится Визит к нам! Тот, что должен случиться в вашей Судьбе! Не киснуть, избранники! Всё. Мы поработали. А сейчас танцы!
Он ушёл.
Лица гостей начали светлеть.
Первым поднялся драматург: он был задумчиво-деятелен. Сказал:
– Нам предложена Игра! Пусть! И пусть она связанна с… некоей демонизацией… инъекцией демонизма… не знаю, внутреннего… магнетизма, чего-то магического, мистического… И нами… поиграют… Обещают неопасно. Хм… Укрепиться наш Дух? Сломится? Ясно, что будет Драма. Но выпуклым образ может сделать только ирга света и тени. Добра и Зла. Я – за! За «врата запретные».
– Но «укол в сердце» может быть… Мне вот от картин Мунка, Фюзели, или Одилона Редона… становится тяжело, дурно. Заставляют «вывернуть глаза внутрь» и за-кри-чать. – Дебора всё думала о чём-то.
– А можно найти «потухший свет» – молвила Алёна.
– А можно «залаять»? – тревожно спросила Алла. – А вообще Роль мне по душе.
– А можно напротив этих секторов… закольцевать, круг грехов кругом молитвы… Оптинских странцев. Тоже семь: каяться, терпеть, надеяться, верить, прощать, молиться и любить.
– Умно́! – отозвался учёный.
– «Запретные желания». Я ставил такую пьесу. Да не о сексе! Не совсем… о сексе… О тех настоящих запретах: запрет на свободу выбора, запрет на взаимопонимание, запрет на взаимную, чистую, бескорыстную любовь. Это вот круги! Цепи! И в кабалу фальшивых святош не хочу!
Они более не желали говорить вслух о главном: кто есть порученец. Кто поручил. Пока нежелали.
– Я пойду прогуляюсь по лайнеру – сказал драматург и ушёл.
– И я пойду – сказал учёный.
– Можно мне с вами? – спросила актриса.
– Буду рад! – ответил Кирилл Алексеевич и они ушли.
– А я приглашаю вас, Алёна, поиграть в нормальную рулетку! Я чего-то протрезвел от этой. В казино. А?
– А пойдём! – задорно согласилась музыкант, засмеявшись.
– А мы? Деби, мы куда? На танцы? – несколько холодно спросил режиссер и выпил целый стакан виски с содовой.
– Да, пожалуй. Ненадолго. Вы только не пейте больше. И не злитесь больше. Вам это не идёт. Вы ведь… очень добрый! Да? – неуверенно ответила девушка.
– Хм… Чёрт! Вы, как и все женщины, любите контролировать и руководить, да? А я не люблю этого. Извините… Хм. А мне-то показалось…
– Это вы, Владислав, извините меня… Я… Я не выношу совершенно… – мне плохеет – запах алкоголя! И это всего-то… что я контролирую. Извините. А тусовки молодёжные обожаю! И танцы! Идёмте же! – уже ободряюще-зазывно воскликнула Деби.
В концертном зале этой вип-зоны у наших гостей были заборнированны отличные места в первом ряду напротив центра авансцены. Пространство шириной метра в четыре между столиками и сценой, возвышающейся на метр от пола, было предусмотрено для спонтанных танцев слушателей. Ряды в зале были расположены террасами с большими проходами. По этим проходам шныряли официанты и люди, которые то приходили, то уходили, то переходили на самую верхнюю террасу, где располагались бары.
– А, вот и мои туристы! Только двое? Я всё равно рада, немножко заскучала одна – Татьяна Эдвардовна действительно сидела одна, без соседей. – У нас три столика, на девять персон, по три за столиком. А на столиках… ах вот бежит официант… Нам же положен «капитанский коктейль»…
Владислав Фёдорович не из скупердяйства, а просто «по приколу» заказал полный набор этого лёгкого фуршета:
– Да, и коктейли на девять человек, и мороженное, и фрукты и десерты… Нет, мороженное пока три порции. – В глазах его бесятами играли огоньки куража.
Татьяна, чуть раскрасневшаяся, рассеянно и очаровательно улыбнулась. Она обмахивала лицо, плечи и шею красивым веером из слоновой кости с бирюзовой инкрустацией. Она вообще как лебедь белая любила взмахивать холёными руками. Знала, что золотые украшения на пальцах с алыми ноготками и загорелых запястьях выписывают заманчивые иероглифы.
– Я, собственно, уже собиралась уходить. Извините, это ни… в коей мере не связанно с вашим приходом. Сдаю пост! – она рассмеялась – А если честно, сегодня выступление Мюзик-холла (только вот закончили),… эта именно, сегодняшняя программа, мне нравится менее всего. У них чередуются три программы. Следующая посвящена этническим, культовым танцам древних египтян, индейцев, арабов и прочее. Это – высокий класс. Но более всего я люблю третью, под классическую музыку. Нет, не чопорную и сдержанную, а… страстную, виртуозную, экспрессивную, где-то даже эпатажную… – Лучевая заметила, что Владислав смотрит на неё «сквозь её слова», что-то прикидывая «о ней».
А прикидывал он банальное: пойдёт на флирт эта дама? Не пойдёт? «Не пойдёт! Даже на танцы не остаётся… Иную, хм, страсть предпочитает… А, да ладно…».
– Да… Ещё три танцевальные пары исполняют «латину», вальс и прочее… Когда девочки Мюзик-холла переодеваются… Между номерами. Одна из пар весьма… эмоциональна, особенно когда классический оркестр сменяет на это время джаз-бэнд. – продолжала и заканчивала Татьяна своё информационное сообщение уже без видимого вдохновения, дежурным размером гида. – Приятного вечера! До завтра!
Она ушла. Дискотека «заводилась». Уже и на сцене несколько человек… Маловато пока… А вот за перилами небольшой балюстрады, ограждающей столики первого ряда зрителей, перед сценой, прямо напротив Владислава, назойливо танцевали две девицы. Судя по «коровьим» взглядам, томно и призывно порхающим длинным наклеенным ресницам в сторону VIP-клиентов, в частности Влада, их не смущало наличие ни Деборы, ни кучи резвящихся детишек и степенно перемежающих танцевальные «па» пожилых пар справа и слева. В этот раз они не попали в «эскорт-услуги» и намеренны «отбить» затраты на поездку уже на лайнере. Это бойцы, умеющие воевать и на суше и на море. Не сдающие позиций. О, они виртуозны в разных позициях!
На сцену вышли две певицы в концертных платьях и трое профессиональных танцоров: две девушки и парень, наряженные под «бальников». А может это и были те «бальники», что выступают здесь. Следует сказать, что «концертное платье», привычное такое (длинное, «в пол», с блёстками, воланами, шифоном и кринолином), безнадёжно устаревает, уступая место платью «для коктейлей», ну такому, что хоть и прикрывает пупок, но отвлекает от «подпупковой» зоны лишь блёстками. И это, последнее, сохраняет традиции. Зато длина демократично объединяет двух певиц с теми двумя соискательницами перед сценой.
Конферансье представил вышедших:
– Наши «золотые голоса»: Милена и Орнелла. Да, милая Милена и «орлица» Орнелла. Поприветствуем аплодисментами! Наши «шустрые ножки» Эрика, Мишель и наш «бычок» Мигель. Искупаем в овациях! Сейчас, по вашему приглашению, они могут составить вам танцевальную компанию. Мастер-класс! Бесплатно! Разбираем! Спешим!
«Студенты, наверное, любят Татьяну Эдвардовну. Она умеет и внимание аудитории держать и дисциплину. И строга, и умна, и обаятельна. И стройна! Но почему смуглая кожа? У меня, южанки, светлей. А она бледнолицая петербурженка. Солярий? И может не шатенка вовсе? Да, салоны… уход… Эти загадочные дамы из загадочного Петербурга… «Колдуньи», «Пиковые дамы»… «не от мира сего». И эта цельность без высокомерия, эта глубина натуры, это особенное достоинство. Свою врождённую, не показную, тихую тактичность они носят в себе как завещанный оберег! Это – начинка! Никаким макияжем, тренингами и притворством этого не добьёшься! А я? Я более на этих двух девок похожа… Моё прошлое… И это «любострастие» выпало! Точно! Но я…, я больна! Что во мне начинка? И ему, Владиславу… Выпало… Ах, зачем он вновь пьёт! Эти котейли проклятые! Я пойду. Пойду.» – думала Дебора.
– Извините, Владислав Фёдорович… Я тоже пойду… Чуть пройдусь по кораблю… осмотрюсь… Извините. – сказала девушка.
– Что вы всё извиняетесь? Скромница. Глаза-то выдают: недовольны, что я пью!? А что вам? И откуда вам знать… Эх! Разное у нас, видать, «любострастие» с вами. Что ж: спокойной ночи! Снов… сладких!
Она быстро поднялась наверх, к выходу возле баров. Вдруг остановилась, оглянулась. Почему? Любопытство? Да, острое! Непростое! То, что ведёт к открытиям! Бывает научным… Сейчас – к открытию новой, близкой, родственной души. Половинки твоей. Может быть…
«Господи! Ну зачем! Зачем эти две бля… сидят уже рядом с ним? Он что – пригласил? Угощает их… А!» – сжалось горячим, колючим комочком и забилось терзающим трепетом сердечко Деби.
Да – пригласил. Его тоже терзали и слова, и всё поведение В.В.В. этим вечером. Ему не нравилась режиссура этого «Мефистофеля». Ещё Владислав не любил оставаться один после «спектакля». Рука привычно тянулась «к стакану». Но того, что кричит внутри не залить, не избыть… Девки тоже лишь помогали пережить эпизод. Но без стакана и без девок… Как? Как быть тому, кто всю жизнь ждёт чистоты и света, а вляпывается в грязь и надежда на светлое тает, тает, тает… «Это – моя болезнь. Дрянная, уже хроническая… К чёрту! Не хочу думать! Эти – ушли…, церемонные больно… «Татьяна – броня» и «Даша – недаваша». Деби – Даша… Что-то в ней такое есть… моё. Музыкантша слишком высока и, ха, высокую грусть несёт собою… Актриса – гордячка. Учёные и люди искусства давно уже «униженные и оскорбленные». Хорошее название «Оскорбленная луна». Как мой любимый фильм «Горкая луна»… Да-а-а. Сам ты, впрочем, дурак и пошляк… Вот гляделки все на меня проглядели эти две сучки…, из платьев рвутся. Ладно, приглашу… Но как однообразно, как всё обрыдло!»