Заседание «круглого стола» было назначено на одиннадцать часов, но уже в девять от Дома журналистов в разные концы города разъехалось несколько автомашин. За учеными.
Своей известностью Кыш обязан Василию Величко. Их обоих доставили с заснеженных вершин Памира в Ашхабад, а оттуда – в сопровождении медработника – в Москву. Величко сняли с трапа самолета в состоянии острого алкогольного психоза и направили в специализированную лечебницу. А Кыша поселили в квартире Величко, уговорив его жену Наталью потерпеть необычного гостя несколько дней, «до решения вопроса».
В воскресенье Наталья проснулась рано и направилась на кухню, где на полу стелила Кышу. Здесь-то она и обнаружила исчезновение странного, впрочем, безобидного квартиранта, который за два дня сдружился с детьми и хитрым вороном. Птица, которую привез из Сибири Василий Петрович, ставшая почти членом семьи, непостижимым образом льнула к Кышу, даже клевала с его рук. А вот кошка Мурка, чувствовавшая себя в квартире полноправной хозяйкой, с появлением нового жильца забилась под диван в гостиной и отказывалась от пищи…
Прибывший за Кышем журналист был как громом поражен, узнав, что тот исчез. Связавшись по телефону с товарищами из оргкомитета, он сообщил о случившемся. На поиски гуманоида отрядили три машины, благо исчез он недавно, да и внешность его приметна. Если журналист кого-то ищет, будьте уверены, справится с заданием быстрее любой милиции.
В 8.45 в квартиру старшего научного сотрудника академического Института социологии Сосновского позвонили. Дверь открыл хозяин и вопросительно посмотрел на двух молодых парней.
– Мы из оргкомитета симпозиума по проблеме снежного человека, – бодро отрекомендовался старший. – За вами прислали машину.
– Очень любезно с вашей стороны, – с деланой улыбкой отозвался Сосновский, – но я не могу принять участие в симпозиуме. Я, знаете ли… простужен.
– Профессор А. тоже нездоров, однако он принял приглашение, – соврал тот, что помладше. – Речь идет об официальном мероприятии, руководство вашего института извещено, вы в списке участников.
Сосновский сдался. Он надел свежую рубашку, галстук и сказал жене, что уезжает на конференцию. Растерянный вид мужа и его неожиданный уход в воскресное утро в сопровождении двух незнакомцев не на шутку встревожили женщину. Поразмыслив немного, она позвонила в милицию.
Также взяли психолога Слуцкого (Академия педагогических наук) и врача Горелова (Институт физиологии детей и подростков). А вот с сотрудником Института антропологии Наумовым пришлось повозиться. Здесь журналисты, надо признать, переборщили.
Вчера супруги Наумовы засиделись в гостях, домой вернулись за полночь. Когда в начале десятого утра Лариса Николаевна хлопотала на кухне, а Владимир Федорович собирался в ближайший ларек за свежими булочками, в дверь позвонили. «В воскресенье почту не приносят», – подумала Лариса Николаевна и стала прислушиваться к доносившимся из передней голосам.
– …не поеду, я не готовился.
– …ваше мнение… и без доклада…
– …нет и нет… разговор окончен.
– …поедете, это неуважение…
– …вы не имеете права…
– …а вы имеете… уклоняться…
– Я вызову милицию! – фальцетом вскричал Владимир Федорович.
Лариса Николаевна поняла: необходимо ее вмешательство. Она запахнула халат и решительно шагнула в коридор. Там взору женщины предстала безобразная сцена: муж вцепился в ручку входной двери, а двое незнакомцев пытались выволочь его на лестничную клетку. Лариса Николаевна бросилась на помощь мужу, но незнакомцы грубо потащили Владимира Федоровича к лифту.
Из восьми приглашенных ученых удалось взять четырех. Шел двенадцатый час, Дом журналистов гудел как потревоженный улей. Центральный вход осаждала толпа страждущих попасть на заседание. В то время как журналисты колесили по Москве в поисках гуманоида, сотрудники угрозыска разыскивали похищенных ученых.
В 11.15 на столе капитана милиции Соколова зазвонил телефон.
На проводе был дежурный по городу:
– Вы докладывали о задержанном по фамилии Ким. Или Кым?
– Так точно, товарищ майор! Кыш.
– Ну, Кыш. Его нужно немедленно препроводить в Центральный дом журналистов.
А еще через несколько минут Соколов принял телефонограмму от дежурного врача 67-й городской больницы: исчез пациент.
– Острижен наголо? Та-ак… Бородка? Та-ак. А он случайно не из ученых?
Положив трубку, капитан подумал, что такого беспокойного воскресного дежурства у него еще не было.
3. «Пора, брат, пора…»
Путешествуя воздухом, я всегда жду, когда самолет поднимется над облаками, мне нравится смотреть на небо «сверху». Пролетая над густой облачностью, воображаю, будто мчусь на аэросанях по бескрайней снежной пустыне. Или мысленно облекаю облака в законченные формы – тела мифических животных, лики святых, а то и целые баталии из античных сюжетов. Вот и сейчас мой взгляд остановился на «крылатом» облаке. Из нижней части выступают два мохнатых отростка – «ноги», а сверху нечто вытянутое – «шея». В воображении проступал контур большой птицы. Орел с распростертыми крыльями, вцепившийся когтями в камень.
Я почувствовал сопричастность к пушкинскому узнику и к этой гордой птице, которая, «со мною задумав одно», тоже стремится «туда»…
Самолет шел на посадку. Он зарылся в облачность, и «орел» исчез. Железную махину трясло, она переваливалась с боку на бок, отчего пропадала земля то справа, то слева. Временами казалось, что мотор захлебывается, и тогда становилось жутковато. Наконец облачность прорвало, и под крылом самолета открылась Вена.
Я проснулся ночью, проснулся от знакомого голоса: «Любимый, не спи…». Приснилось.
…Самолет на Вену отправлялся в четырнадцать часов, но мы прибыли в аэропорт Шереметьево утром, чтобы занять очередь на таможенный досмотр ручной клади. Основной багаж, прошедший досмотр три дня назад, отправится в Италию железной дорогой, потом через океан – в Америку.
Здание аэропорта запружено людьми, улетающими и провожающими, и работниками разных служб. Уединиться негде. Заняв очередь, мы вышли к стоянке такси.
Мотель «Союз» находился в нескольких километрах от аэропорта. У входа в ресторан нас встретил швейцар. Наметанным глазом он оценил ранних посетителей и сделал приглашающий жест.
– В двенадцать нужно такси, – бросил я.
– Будет сделано, – услужливо ответил швейцар. – Отдыхайте.
В это серое будничное утро ресторан был почти пуст, два официанта неторопливо обходили столы, меняли скатерти. Мы заказали по бокалу белого вина, курили и мало разговаривали. Да и о чем говорить, и так ясно: я улетаю, она остается.
Последние дни мы только и обсуждали, как преодолеть преграды, стоящие на пути к нашему воссоединению. И каждый раз оказывалось, что что-то не учли, забыли. Сейчас же разговор не клеился. Если бы мысли обрели видимость, то между нашими головами вспыхнул бы серо-пепельный мост, как дымок от не желающих возгореться осенних листьев. И если бы пытливый физиолог погрузил руку в это пси-поле, то почувствовал бы острые электрические покалывания.
– Ты меня не забудешь? – снова и снова спрашивал я, заглядывая в глаза Марины.
Обычно она морщилась в ответ: «Ты только пиши чаще». Сейчас же грустно улыбнулась и покачала головой:
– Вот ты говоришь, а сам первый забудешь. – Потом, спохватившись, принялась торопливо что-то искать в сумочке. Достала замысловатый брелок: – Это талисман. Золотой. Я его заговорила, чтобы никакая другая женщина не вскружила тебе голову. – Она продернула через отверстие в брелке кожаный шнурок и повязала мне на шее. – Будь там осторожней, говорят, китайцы какой-то вирус в Италию занесли.
– Не беспокойся, – отвечал я, – нас, транзитников, в резервации под Римом содержат.
– Любимый, что бы ни случилось, мы будем вместе, – сказала Марина. – Главное – в это верить.
Была ли сама Марина уверена в этом, не знаю, ведь в моих глазах она искала подтверждение.
Швейцар помахал нам рукой:
– Такси ждет.
При досмотре ручной клади эмигрантов беспредельно царит принцип «симпатичный – несимпатичный». Если эмигрант не вызывал антипатии, держался спокойно, ему разрешалось пронести в салон самолета лишнюю баночку черной икры и бутылку шампанского. Но чаще, ссылаясь на инструкцию, таможенники изымали из сумок «лишние» вещи. Если кто-то протестовал, следовал ответ, мгновенно восстанавливающий порядок: «Сейчас вообще снимем с рейса».
Очередь в основном состояла из людей «упакованных», с чемоданами, набитыми дорогими вещами, что, естественно, вызывало неприязнь таможенников. Утруждал ли себя кто-нибудь из этой важной государственной службы несложным житейским раскладом: люди уезжают навсегда, у многих имелись какие-то сбережения, но деньги вывозить запрещено, вот и приходилось приобретать разрешенные к вывозу «предметы роскоши». И шли женщины, увешанные янтарными бусами, шли мужчины при серебряных портсигарах и дедушкиных золотых часах. И так ежедневно перед таможенниками проплывала вереница суетящихся людей, предъявлявших вместо паспорта израильскую визу. Поневоле всех возненавидишь…
В декларации, в графе «драгоценности», я указал только «золотой брелок» и попал в разряд «симпатичных». Таможенник, длинный как жердь прыщавый парень, оказался словоохотлив, стал пояснять принцип работы импортного аппарата:
– Багаж кладется сюда…
Он провел меня за служебную стойку. Нажал на какую-то клавишу, и транспортер потащил саквояж в чрево всевидящей машины.
– У тебя ничего подозрительного. – Он хитро подмигнул, – Очень полезный аппарат. Раньше, когда его не было, приходилось вещи перетряхивать, радиоприемники вскрывали.
– Часто находили?
– Бывали проколы, – скривился таможенник. – Ведь чего только ваш брат не придумает…
Пока взвешивали и оформляли багаж, таможенник поведал историю, которую я давно слышал и считал байкой.
– Получили мы сигнал: один ювелир бриллианты в каблук замуровал. Поджидали его, конечно. А перед самым досмотром его мандраж хватил. «Боюсь, – говорит он своему брату. – Если найдут, далеко в другую сторону отправят. Лучше оставлю камушки у тебя, потом придумаем, как мне за кордон переправить». Поменялись они, значит, обувкой. Изрезали его туфли и, понятно, ничего не нашли. «Как же я босой полечу?» – спрашивает ювелир. Ну, наши ребята и подсказали – бери, говорят, обувь у провожающих. Так и забрал он свои туфли у брата. – И, запрокинув голову, парень громко захохотал.
А я смотрел на Марину, которая ждала меня за барьером, и думал, что этот весельчак безжалостно расправляется с нашими последними минутами.
Подошел коренастый мужчина в черном костюме. Стрижка ежиком, острые, проницательные глазки.
– Приветик!» – Он подал руку таможеннику, потом мне: – Виктор. А тебя впервой вижу. Недавно у нас?
Я промолчал. Было ясно, что службист, увидев меня по эту сторону барьера, за своего принял. Мой таможенник, заложив руки за спину, нехорошо ухмылялся.
– Улетаете? – уже подозрительно спросил Виктор. – Командировка?
– Угу, – ответил я и, предупреждая дальнейшие вопросы, извлек из кармана израильскую визу.
На лице Виктора проступили красные пятна. Он оглянулся, потом, кашлянув в кулак, сипло произнес:
– Ну, ты это там… того… не подкачай, – вздернул подбородок и быстро зашагал прочь.
Объявили посадку. Мы молча смотрели в глаза друг другу. Впервые я видел слезы Марины. Как тяжело.
– Можете опоздать, – ворвался в наше прощание голос таможенника.
Быстрые частые поцелуи – губы, лоб. Резко оторвал ее от себя и побежал на посадку.
В начале семидесятых советской разведке стало известно, что американцы прощупывают сонарами тектонические разломы в Тихом океане. Советские военные сейсмологи расценили эту информацию как подготовку США к геофизической войне. СССР немедленно приступил к изучению разломов на дне Тихого океана, чтобы, взорвав там ядерный заряд, вызвать катастрофическое землетрясение и цунами в Калифорнии[1].
4. В Вене
В венском аэропорту наш рейс встречал Алекс, представитель еврейского агентства «Сохнут». Тоном развязного конферансье он поздравил господ с прибытием в свободный мир и спросил, кто направляется в Израиль. Отозвались только двое, пожилой мужчина без левой руки, с орденской колодкой на пиджаке, и близорукая девица. Другие эмигранты прятали глаза, слышались притворные вздохи.
– Прошу внимания! В Вене вы будете три дня. Отберите одежду и предметы личной гигиены. На человека – одна сумка, остальной багаж необходимо сдать в камеру хранения. Во избежании вирусного заражения тесно с незнакомцами не контактировать. Советую приобрести в аптеке медицинские маски. Прошу поторопиться – вас ожидают в отелях.
Тотчас эмигранты загалдели, принялись перетряхивать дорожные сумки и чемоданы, выбирая из них шампанское, черную икру, русские сувениры – все на продажу на местном блошином рынке. Инвалид, направлявшийся в Израиль, стоял поодаль и с нескрываемым презрением смотрел на копошившихся у своих пожитков «господ», так неблаговидно начавших новую жизнь в свободном мире.
Еще в самолете я был охвачен волнующим ожиданием непривычных впечатлений. И сейчас вот они, впечатления: непонятные надписи в аэропорту, сверкающие металлом и стеклом переходы, соединяющие залы ожидания, приветливые лица, пограничники в зеленых беретах, с короткоствольными автоматами. Потом – новенькие микроавтобусы, развозящие эмигрантов по отелям. Нас везли по широким улицам, повсюду мелькали яркие рекламы и витрины магазинов.
Меня поселили в скромном пансионе вблизи Западного вокзала. Комната на четыре койки, с окном, выходящим в глухой дворик-колодец. Туалетная комната и душ этажом выше, туда вела винтовая лестница. Две койки заняты. Миша и Аркадий прибыли вчера поездом из Минска. Миша – музыкант (в углу футляр от виолончели), лет под тридцать. Было в нем что-то былинное: ширококостный, голубоглазый, с русой бородой. Аркадий, человек неопределенного возраста, представился инженером, но, как оказалось, специального образования не имел, работал снабженцем в какой-то конторе. Румяный, кучерявый, с черными фартовыми усиками, он походил на тех мужчин, каких рисуют на витринах провинциальных парикмахерских. Занятно было наблюдать со стороны эту кинематографичную пару – степенного, тяжеловесного Михаила и сладенького, вертлявого Аркадия.
Четвертый жилец появился под вечер, протиснулся в дверь бочком. Несмотря на теплую погоду, он был в драповом пальто и потертой шляпе. На лице медицинская маска. Руку вошедшего оттягивал обшитый грубым сукном чемодан.
Постояв у двери, пожилой человек ощупал каждого из нас бесцветными глазками:
– Здесь все здоровы?
– У нас больных нет, – ответил Аркадий. – Заходите, уважаемый. Без страха и упрека.
Шагнув к свободной койке, мужчина затолкал под нее чемодан. Потом, сняв с лица медицинскую маску, присел на краешек стула и стал осматривать комнату. Представился Яковом Соломоновичем. Из Литвы.
– А вы знаете, – игриво воскликнул Аркадий, – у нас на Западе по отчеству звать не принято. Можно, мы будем звать вас дядей Яшей?
– Зовите так, – покорно согласился дядя Яша.
Ужинали вместе. Дядя Яша расщедрился и выставил на стол бутылку «Пшеничной». Скоро все повеселели, разговор пошел непринужденный.
Аркадий подтрунивает над дядей Яшей:
– Дядя Яша, признайся, тебе было плохо в Советском Союзе. Там евреев не любят, да и зарплата маленькая.
– Ну, зачем ты так говоришь? – улыбаясь с набитым ртом, отвечает дядя Яша. – Савэцкий Союз тебя воспитал, дал образование, а ты так неблагодарно… Мы-таки вынуждены были уехать. А вообще, в Савэцком Союзе тоже жить можно.