Иногда их ласки заходили весьма далеко, и, однажды, он, полушутя, полусерьёзно сказал: «Наташка, а давай согрешим. Чего там ждать?». Просто так сказал, в готовности, если она обидится, отшутиться, но ответила Наташа неожиданно серьёзно: «Если ты очень хочешь, если считаешь, что.., – она не уточнила «что» и тут же, произнесла: – Я боюсь, но, если ты хочешь, – снова пауза и добавление уже несколько виноватым голосом: – Правда, мне будет потом перед самой собой как-то стыдно, да и перед мамой – тоже». Быть может, он и не мог с предельной точностью вспомнить теперь её слова, но смысл их память сохранила и над смыслом сказанного ею, он потом очень часто думал.
Он ещё не понимал в то время, какую ответственность берёт на себя молодой человек, мужчина, убеждая девушку переступить с ним ту грань, которую она не должна переступать до свадьбы. Тогда он думал скорее о том, что, нарушив её чистоту, может подтолкнуть к более вольному поведению во время разлуки с ним. Ведь она останется в своей студенческой среде, а он будет далеко, в училище, в казарме. Думал и о том, что не смеет переступить грань ещё и потому, что Наташина бабушка, его первая учительница и Наташины родители доверили ему её, оставили их одних, поскольку были убеждены в его порядочности. А Наташа была рядом, была в его руках, была готова на всё. Стоило только решиться. Но он не решился, потому что не позволила сделать этого незамутнённая его душа.
Потом он иногда жалел о том, что не переступил эту грань, но жалел по совершенно определённой причине – вовсе не потому, что «не добрал очков» по сравнению со своими сокурсниками, иные из которых бахвалились победами после каждого отпуска. Причина была в ином, но назвать её ещё не подошло время.
А ведь и Наташа, будучи чистой, благочестивой девушкой, готова была пойти с ним на всё, потому что не совсем понимала, по какой причине нельзя этого делать. Ведь всё казалось ясным – он её избранник на веки вечные. Она столь же наивно соглашалась с ним, сколь же наивно поясняла, почему могла, но не хотела решиться на всё. Почему? Да потому что они были детьми века безбожия, потому что понимание необходимости сохранения благочестия оставалось у них лишь на подсознательном уровне: нельзя, потому что так сказала мама, которая предупреждала, что «нельзя» до свадьбы. Впрочем, тогда ещё и «мамино нельзя» было серьёзным сдерживающим фактором для большинства девушек. Книги же, журналы, газеты и прочие средства массовой информации, напрямую не призывали к спешке в этом весьма деликатном вопросе. Хотя уже и в то время очень хитрые и тайные враги благочестия добивались выхода кинофильмов, в которых близкие отношения между школьниками осуждались не очень сильно, а так, для цензора. Более того, в некоторых из них даже высмеивались молодые люди или их родители, которые выказывали свои недовольства, когда невеста оказывалась бывшей в употреблении.
Общество приближалось к той грани, через которую легко перешагнуло в период завоевания полных свобод, в том числе и свободы бесчестия. Но радетели этих свобод не учли, что они сумели бросить в пучину самого низкого секса только часть молодёжи. Другая же её часть стала всё более обнаруживать стремление к сохранению чистоты и нравственности, причём делать это осознаннее, нежели это делала наша героиня, ибо часть молодежи пошлой эпохи ельцинизма увидела свет в конце туннеля, за которым начинался Путь к Богу, Пусть к Истине. И невозможно было уже установить, которая часть больше, ибо, как гласит пословица, золото всегда тонет. В нашем же примере, не тонет, а незримо оседает дома и не шастает с голыми животами по ночным барам и клубам. На виду постоянно другое, весьма известное вещество, которое плавает, как плавают определённого рода лица по злачным притонам. Велико ли число тех, кто избрал благочестие, решающего значения, как ни странно, не имеет. Недаром святой преподобный Серафим Саровский, исполняя волю высшую, сказал, что лишь «Остаток Русских людей восстанет за Царя и победит», именно остаток, поскольку он рассчитывал не на подавляющее большинство высоконравственных людей, а только на тот самый остаток – «остаток избранных людей». Избрание, с ударением на втором слоге, и остаток – духовные категории.
Всего этого Теремрин ещё не знал, не понимал и обо всём этом ещё не думал. Но память его выискивала в прошлом именно самое чистое и ясное, и цеплялось за это чистое. Сколько раз в последующие годы он вспоминал именно те моменты, которые не были замутнены и замараны серостью жизненной прозы…
Они с Наташей покинули пансионат буквально за день до его отлёта в Москву. Отпуск заканчивался, впереди ждал четвёртый выпускной курс. Впереди был целый год, но они с Наташей мечтали о том, что удастся встретиться на октябрьские праздники. Решили, что Наташа приедет в Москву, поскольку ему было приехать в Симферополь сложнее. Увольнительная записка не давала права покидать гарнизон, а отпускные на два-три дня обычно не выписывали. Четвёртый курс участвовал в парадах, и курсантов отпускали обычно в середине дня седьмого ноября максимум до вечера девятого.
Пансионат покидали с грустью. Расположившись на заднем сидении микроавтобуса, прижались друг к другу, и Наташа вцепилась обеими руками в его руку. На глазах у неё появились слезинки. И у него на душе кошки скребли. Всего лишь две недели назад он проезжал по этой дороге, направляясь в пансионат, проезжал, свободный от всяких чувств. Какие-то увлечения у него, конечно, случались и прежде, одним из коих можно было считать и детское трепетное чувство к Наташе, вскоре, впрочем, если и не погасшее совсем, но ослабленное временем и расстоянием. Теперь же всё его существо наполнилось любовным трепетом, и он с содроганием сердца думал о грядущей разлуке, ведь до отъезда оставалось чуть более двух суток.
Потом уже Наташа написала ему в училище, что и бабушка с дедушкой, и родители заметили изменение в их отношениях. Да и как не заметить, если они с Наташей всё время старались уединиться, чтобы обняться, поцеловаться украдкой, думая, что этого никто не видит. Он навсегда запомнил, какой подавленной и потерянной была она на аэровокзале. По дороге туда украдкой посетовала, что бабушка тоже поехала провожать, мешая им побыть одним последние часы. Он не согласился с этим, заметив, что её, такую подавленную и огорчённую, не стоило пускать одну, тем более билет Дмитрий взял специально на самый поздний рейс, желая до последней возможности отдалить отлёт в Москву.
Когда объявили посадку, они, уже не стесняясь бабушки, прижались к друг другу.
А потом была переписка, да какая! Её письма, писанные прозой, звучали, как лучшая поэзия в мире. Письма приходили почти каждый день, поскольку они писали их, не дожидаясь ответа на отправленные ранее.
И вдруг, в середине октября, Наташа сообщила, что мама категорически отказалась отпустить её в Москву. Предварительно поинтересовавшись, было ли что между ними, и, услышав отрицательный ответ, заявила, на каких, мол, правах ты туда поедешь? Получалось, что можно было бы поехать в том случае, если бы они так и остались просто друзьями? Подумалось: а как бы решила мама, если бы Наташа заявила ей, что между ними уже случилось всё, что могло случиться? И тогда он написал, что в ближайшие дни пригласит её на телефонные переговоры. Он решил попросить Наташу обмануть маму, сказать, что между ними было всё, в надежде, что тогда её всё-таки отпустят.
В назначенный день он отправился на Центральный почтамт, что на Кировской, но просидел там два часа безрезультатно, не ведая, что и Наташа всё это время была на переговорном пункте в Симферополе, также напрасно ожидая, когда её пригасят в кабину междугородней связи. Просто и он, и она были ещё слишком скромными для самостоятельного обитания в суровом мире жизненной прозы и стеснялись лишний раз потревожить телефонисток. Судьба словно бы развела их в тот день, а ведь разговор мог многое изменить.
Но Дмитрий не сдавался. Раз не пускали её, он решил лететь к ней сам, лететь сразу после парада, а выехать назад, чтобы не рисковать, поездом, поскольку рейсы в то время откладывались довольно часто.
Но как ехать? Как отправиться в другой гарнизон по увольнительной записке? Подошёл к командиру роты. Осторожно поинтересовался, можно ли получить отпускной билет? Тот сказал, что с этим делом помочь никак не может. Увольнение разрешено было только в Москву. Правда, намекнул, что, по возможности, прикроет в случае чего. Теремрин был на хорошем счету, весной его уже приняли кандидатом в члены партии. Командир роты всё же намекнул, что ответственности на себя не берёт. Предупредил: «В другой гарнизон я вас, если что, не отпускал». Такой уж командир доводил роту до выпуска из училища. Прежний, жёсткий и строгий, был выдвинут на преподавательскую должность. При прежнем ротном, при капитане Бабайцеве, может быть, все получилось иначе. Впрочем, решился бы или нет обратиться к нему Теремрин, если бы тот оставался ротным, сказать трудно. Побаивались курсанты Вадима Александровича, и лишь много позже, став офицерами, по-настоящему оценили его.
Но Бабайцев уже не командовал ротой, и надо было как-то решать свой вопрос в создавшейся обстановке по-иному, мягко говоря, не официально. Бланк отпускного билета удалось попросту купить у какого-то сверхсрочника из учебного отдела. И вот после парада он отправился во Внуково. Взял билет и опустился в кресло в зале ожидания. Сердце стучало, словно маятник часов, отсчитывая минуты, оставшиеся до полёта в счастье. Иного определения он и найти не мог, именно в счастье. Он уже всё просчитал: часов в девять вечера, если всё будет нормально, он постучит в калитку дома на улице Лодыгина. И у них будет целый вечер и ещё почти целый день до вечера, ибо поезд, который позволял успеть в училище к назначенному сроку, уходил из Симферополя в восемнадцать тридцать. Что же касается финансовой стороны вопроса, то при социализме такая поездка в Симферополь была вполне доступна даже для курсанта. Плутократия ещё не взвинтила цены, не сделала так, что на поездку только в одну сторону, деньги надо откладывать несколько месяцев даже старшему офицеру. И лишь много позже – в 2012 году – Путину удалось добиться сближения жизненного уровня офицеров с Советским. Хотя далеко не по всем параметрам. Эльциноиды с помощью прихватизации многих государственных структур сами устанавливали удобные им цены. Трудно было теперь выкорчевать всю ту мразь и мерзость, которая махрово расцвела при ельцинизме.
Но в Советскую пору курсант мог позволить себе полёт в Крым даже на один-два дня.
Теремрин ждал начала посадки, сгорая от нетерпения, когда вдруг объявили, что рейс на Симферополь откладывается на два часа. Было обидно, что у него погодные условия отнимают целых два часа общения с Наташей, но делать было нечего – оставалось ждать. Приехал он в аэропорт часов в шестнадцать, но вот уже стрелки часов приблизились к девятнадцати, то есть до отправления в обратный путь оставалось менее суток, а он всё ждал полёта. А вскоре вновь объявили о том, что рейс откладывается, теперь уже сразу до трёх утра. Он бы досидел, он бы дождался, но многие пассажиры стали сдавать билеты, собираясь ехать поездом. Посоветовали и ему не тратить напрасно время, пояснив, что это, вполне возможно, не последний перенос вылета. Ехать на поезде? Но поезд приходил в Симферополь всего за два часа до отхода того, на котором предстояло возвращаться. Поездка теряла всякий смысл, хотя он долго колебался, а не решиться ли поехать хотя бы ради того, чтобы полтора часа побыть с Наташей на вокзале.
Потом он описал ей все свои мытарства и размышления, но она только пожурила, заявив, что нельзя так рисковать. Она писала, что очень, очень хочет видеть его, но не такой ценой. Что же оставалось? Ждать зимнего курсантского отпуска? Он показался Теремрину очень и очень далёким, даже несбыточным.
Теремрин в то время ещё не осознал, что в характере его стала проявляться не очень приятная чёрточка – непостоянство. Он так хотел видеть Наташу, так мечтал встретиться с нею на октябрьские праздники, что просто перехотел и стал раздражаться против неё же за то, что она не могла убедить родителей отпустить её. Он даже не подумал о том, что она, его милая Черноглазка, в то время одна ещё никуда и никогда не ездила, кроме Севастополя, где училась в Судостроительном институте, да и туда её поначалу провожали родители, пока она не нашла попутчиц из сокурсниц. Не то чтоб при Советской власти такие поездки были опасны, но мало ли что. Всё-таки путь не близок, да и Москва была совсем незнакома ей. А его ещё могли и не отпустить в увольнение. Если бы он умел в то время судить здраво, понял бы, что и родители Наташины правы, да и она совсем не виновата в том, что не удалась их встреча.
Собственно, трагедии-то никакой не было. Просто нужно было подождать ещё три месяца, и во время зимних каникул они бы непременно увиделись. Есть в каждом мужчине хоть чуточку эгоизма. Попробуй только дать ему, этому эгоизму, волю, и махонькая капелька превратится в море разливанное. Наш герой так досадовал на несостоявшуюся встречу, что даже согласился встретить День Конституции 5 декабря в компании своих друзей. Там он и познакомился с девицей, которая отвратила его от чистых и добрых чувств к Наташе, хотя ничего путного из отношений с этой девицей так и не получилось. Тем не менее, переписка с Наташей стала затухать и скоро оборвалась вовсе.
Прошло время, прежде чем Теремрин, которому пришлось обжечься и не однажды, принимая фальшь за истинные чувства, понял, наконец, что он потерял в лице Наташи!
…В купе уже было темно, поезд шёл всё также быстро, а Теремрин, то дремал, то пробуждался от дрёмы, и всё думал, думал и думал. А думал об одном: была ли любовь? Может быть, просто иллюзия любви? Ведь всё способствовало тому, чтобы появилась такая иллюзия. После нелёгкой учёбы на третьем курсе он оказался в райском уголке, на море, где всё дышало чем-то особенно добрым, светлым, праздничным. И хотя коттеджи пансионата были далеко не пятизвёздочными, а просто фанерными домиками без удобств, всё это в то давнее время не имело никакого значения, тем более для него курсанта, привыкшего к спартанской обстановке. Его встретили с детства родные и близкие люди, с ним рядом была девушка, которую он помнил почти столько же, сколько помнил себя. И всё-таки это была его первая любовь, была сильная любовь, хотя с его стороны она не выдержала испытания, даже такого незначительного, как разлука в несколько месяцев.
Четвёртый же курс оказался богат увлечениями, но все они не шли в сравнение с теми его чувствами, которые он испытывал к Наташе, все, кроме одного. Оно возникло нежданно, во время первого лейтенантского отпуска. Оно казалось несерьёзным в виду разности в возрасте – предметом того увлечения, того чувства, была девочка, которой ещё не исполнилось и шестнадцати. Но на самом деле, как теперь начал осознавать Теремрин, чувства к ней были значительно более сильными и яркими, нежели все другие. А ведь та девчушка была из своего, столь же родного, как и Наташа, круга. Все остальные девушки, которые становились предметами его увлечений на четвёртом курсе, были бы, наверное, ничем не лучше той, что впоследствии стала его женой, той, с которой он так и не нашёл ни общего языка, ни общих интересов в жизни.
Теперь он размышлял над тем, что в старой, дореволюционной России были очень и очень даже мудрые порядки. Взять хоть тоже сватовство, высмеянное и позабытое после революции. А что же в нём было плохого? Да, конечно, случались издержки, случалось, что юношу принуждали жениться на нелюбимой девушке, или девушку выдавали замуж за нелюбимого юношу. Случалось, что родители ставили на первое место материальные соображения. Впрочем, такие случаи известны из художественной литературы, а, по меткому замечанию, одного из выдающихся Русских мыслителей, прошлое России целесообразнее изучать не по романам, а по судьбам конкретных национальных героев.
О сватовстве позабыли, влияние родителей на детей, устраивавших свои судьбы, оказалось сведённым к нулю. И что же из того вышло? Многое, очень многое здесь мог сказать Теремрин по своему личному опыту. Ведь, к примеру, Наташу прекрасно знал его отец, но отца совершенно не интересовало, что и как складывается у Дмитрия с нею. Единственно, что он отметил, так это великолепные её письма, которые Дмитрий хранил дома, и на которые отец случайно наткнулся, а, наткнувшись, прочитал. Он попросил у сына прощения за это, но одновременно выразил восхищение письмами. И всё. Когда Дмитрий прекратил писать Наташе и стал встречаться с другой девушкой, отец никак на это не отреагировал и даже не поинтересовался, кого тот предпочёл Наташе. А дальше – больше. Как-то Дмитрий по пути в увольнение догнал в подъезде совсем молоденькую женщину с ребёнком и поинтересовался, мол, что это за особа гуляла, как он выразился, с младшей своей сестрёнкой. Но в ответ услышал, что это уже замужняя женщина, что у неё маленькая дочка, но с мужем у неё нелады – он старше неё намного. Теремрин нашёл возможность познакомиться с ней, и завязался нелепый роман с замужней женщиной, который привёл к её разводу и к попытке выйти за него замуж. Ту особу, скорее всего, интересовало положение отца Дмитрия, а вовсе не он сам, ещё даже не лейтенант.