Я слышу, как он сглатывает комок. У меня у самой те же чувства. Та же боль от мысли, что я больше никогда не смогу обнять папу. Вот также утонуть в его объятиях, чувствуя себя в безопасности. Забытое ощущение. Несбыточная мечта. Остались лишь воспоминания, и нескончаемые кошмары.
–Определенно, я знаю почему, он отказался.
–Почему же?
–Мне думается, он просто боялся за тебя.
–Боялся за меня? – переспрашиваю не веря.
–Да. Этот подарок был ключами от «ягуара», на котором ты ездишь. Тогда он, конечно, не мог признаться, кому отдаст железного коня, если примет коробочку. Теперь не сказал бы, по иной причине – он отводит взгляд.
Я вижу, как темнеют его глаза. Как напрягаются пальцы. Я понимаю, что Эдвард хочет сказать. В памяти всплывает раздавленная грузовиком машина. Внутри нее мой отец.
–Спасибо, что рассказал. Ой, чуть не забыла, с днем рождения! – кричу, вылетая на улицу.
Он не успевает понять, как я уже оказываюсь за воротами, игрива раскручивая ключи с пауком от обещанной квартиры. Я не сомневаюсь в этом по одной причине, к брелоку приклеена записка из двух слов: для Ви.
Последнее, что я вижу, ликующая толпа, обступающая его.
Пусть я и не поздравила тебя как следует, но, похоже, подарила гораздо больше, чем все это сборище. До завтра Эдвард. Завтра все встанет на свои места. Снова учеба. Снова немые приветствия. Снова Виолетта. Вот только этот день останется для нас особенным. Ведь сегодня мы впервые заговорили.
Глава 4. Лизи-девушка из прошлого.
Я захожу в битком набитый лекторий. Гвалт стоит такой, что описанию не поддается.
Я смотрю на девушку, что стоит за стойкой завкафедры. Она молодая. Возможно, моложе меня, но в ней есть что-то такое, что заставляет содрогнуться. Я изучаю ее еще пристальнее, еще внимательнее.
На ней обычный черно-белый костюм в клеточку. Простые туфли с открытыми носами. Простая сумка, перекинутая через плечо. Обычная прическа. Но есть в ней изюминка.
Она выжидающе смотрит на меня. Я здороваюсь. Мне хочется узнать кто она и откуда. Я ловлю себя на мысли, что эта особа напоминает мне девушку из далекого прошлого. Прошлое, которое должно остаться за семью печатями. Прошлое, которое стоило мне многого. Прошлое, которое я не хочу вспоминать. По край не мере не сейчас.
Боковым зрением я отмечаю, как она пожирает меня. В ней чувствуется страх. Меня напрягает это. Я пытаюсь вспомнить, где могла видеть ее, но не выходит. Она указывает на часы, а затем на парту. Похоже, она будет заменять Элину Дмитриевну Лаврушину. По необъяснимой причине мне это не нравится. Я присаживаюсь на свое место, в самом углу, на галерке. Не хочу быть в центре внимания. Никогда не любила, но как назло, меня всегда замечают.
Она смотрит на меня с любопытством, вычерчивая иероглифы на доске. Меня начинает раздражать ее чрезмерное внимание. Эдвард проходит мимо. Он тоже опоздал на пару. Я с удивлением отмечаю, как распухла его щека.
Кто его так и за что?
Мне становится стыдно. Я понимаю, он получил за вазу. Он принял удар, который предназначался мне. Я прикрываюсь блокнотом. В лектории холод настолько сильный, что студенты вынуждены сидеть в куртках, и то это не спасает. У большинства красные носы. С удивлением, замечаю, что у девушки на замене краснеют уши.
Видимо я так привыкла к холоду дома, а потом на улице, что организм выработал иммунитет. Я сижу в футболке, единственная во всем лектории и не пытаюсь согреться.
–Сара Ви здесь? – спрашивает практикантка, с неохотой встаю – Очень хорошо – ее губы сужаются в насмешке – Кто написал «Джейн Эйр»? – спрашивает она, попутно облизываясь.
Мне не нравится ее нападение все больше и больше. Девушка явно наслаждается. Наверное, думает, что я из класса отстающих. Отчасти она права, не многие садятся на самом верху подальше от преподавателя. Кому в здравом уме придет такая мысль, исключения составляют прогульщики, да отпетые хулиганы. А я стою аккурат по серединке.
Я бы позабавила ее, да неохота. Мало того, что выделяюсь на общем фоне внешним видом, так еще она хочет выставить дурой. Что ж удачи тебе детка. Не на ту напала. Знай свое место. Имей мозги. Не суйся!
–Шарлота Бронте – без тени сомнения отвечаю, даже не взглянув на обложку.
Лекторий стихает. Я замечаю, как многие возможно впервые замечают не то что название книги, но и автора.
Имя автора выделено крупным шрифтом, почти тем же, что и название книги. Сама книга в потрёпанном переплете с пожелтевшими от времени страницами отставлена в сторону. У большинства она несколько недель пролежала, где придется, так и не раскрыв своей истории. От этого мне становится грустно.
–Как звали героев книги? – снова задает свой вопрос девушка с коварной ухмылкой.
–Мистер Рочестер – гордый, своенравный и суровый мужчина, богатый и знатный господин. Миссис Рид – тетя Джейн, отдавшая ее в приют для сирот. Элиза, Джон и Джорджиана – дети миссис Рид. Мисс Темпль – директриса Ловуда. Мистер Брокльхерст – один из попечителей Ловуда, жестокий и жадный человек. Элен Бернс – лучшая подруга Джейн в Ловудской школе. Адель Варанс – воспитанница мистера Рочестера. Миссис Фэйрфакс – экономка мистера Рочестера. Бланш Ингрэм – надменная красавица, главная претендентка на сердце и состояние героя. Берта Рочестер – сумасшедшая супруга господина. Грейс Пул – сиделка безумной Берты. Сент-Джон, Мэри и Диана – ближайшие родственники Джейн Эйр – без запинки отвечаю я. Девушка явно не ожидала такого. Как впрочем, все остальные.
–Название усадьбы?
–Торнфилд.
–Чем заболели в приюте?
–Холерой.
–Чем поразила мистера Рочестера Джейн?
–Рисунками – отвечаю с легкой едва заметной улыбкой, адресованной листу бумаги с фэшн-иллюстрацией.
–Как Джейн познакомилась с господином?
–Случайно. Она оказалась рядом в момент, когда конь сбросил мистера Рочестера. Тот повредил ногу. Она помогла ему доковылять до дома, после чего получила работу.
–Кем работала Джейн в Торнфилде первые месяцы?
–Гувернанткой.
Вопросы становятся все жестче, ответы стремительнее. Она почти срывается на крик, в то время как я умудряюсь рисовать, отвечая. Сразу заметно, как ее это бесит.
–Что побудила Джейн оставить вновь обретённых родных?
–Известие, что сумасшедшая жена Рочестера, устроила пожар, в котором погибла, а сам владелец живёт в другом имении.
–Главная причина! Это второстепенная. Я жду ответ – оповещает она, жестом приказывая, остановится. Не подчиняюсь. Рисование помогает не только отвлечься, но и думать.
Что она хочет услышать? Вопрос с подвохом, это настораживает. Настораживает не только это. Если задуматься Джейн мы должны проходить на следующей неделе, а сегодня Анжелика по плану. Меж ними огромная разница. В тоже время они похожи.
Однако она смотрит на меня так странно, как будто ей известно, то, чего не знаю я. Думай! Что было на прошлом занятии? Гордость и предубеждение. Что вы проходили перед этим? Долину кукол. А до этого? Царство. Что между ними общего? Хотела бы я знать…
–Кто поможет – теряя терпение, спрашивает синеволосая практикантка.
Тишина.
–Ну же, смелее.
Снова молчание.
–Есть здесь тот, кто хоть раз прочел это произведение?
Все взоры устремлены вверх, прямо на меня, стоящую возле парты с задумчивым выражением лица.
Я анализирую, аудитория ждет. Почти никто из присутствующих не читал, не только это, но и остальные шедевры литературы. Нас всего четверо: я, Бритни, Лукас и Эдвард. Если за Бри я могу поручиться, то за юношей не смею, лишь предполагаю. В конечном итоге наличие книги в руках на перемене, не говорит о ее чтение. Мало ли для каких целей она используется, тем более у волейболистов.
Я замечаю, как Бри на меня посматривает, она явно не готова отвечать. Видимо подруга улавливает тот же сигнал, что я сама. Какой ответ нужно дать, чтобы не сесть в лужу? В голове мелькают мамины лекции об искусстве, авторах, классике, но ничего близко похожего на ответ. А ведь была вынуждена выучить практически каждую книгу в домашней библиотеке тогда и сейчас!
Лукас дергается. Он явно не решается ответить, наверное, боится потерять авторитет в глазах ерзающей блондинки. Похоже, он и вправду увлекся Сероглазкой.
Эдвард, просто решает математику. Я вижу формулы, выведенные аккуратным подчерком. На литературе, он сидит прямо передо мной, эта уже традиция. Его пальцы со скоростью света перебирают клавиши калькулятора. Он где то в ином мире, явно не здесь.
Девушка вздыхает, но не отставляет попытку. Она продолжает наседать.
–Поставлю авто…
–Любовь – выпаливаю неуверенно так быстро, что лекторий не успевает раскачаться. Я и без пятерки автоматом за семестр выживу, но все- таки это не честный метод.
–Верно – говорит она сокрушенно.
С минуту мы сверлим друг друга взглядом, от чего в ребятах разжигается интерес. Они ждут продолжения перепалки, и дело не в литературе.
Внезапно я вспоминаю, где видела эту синюю девчонку. Она моя ровесница, я знаю это наверняка. Воспоминание приобретает четкое очертание.
***
Такой же ноябрь. Порывистый ветер бьет в лицо. В воздухе застоялый аромат жаркого лета. Ветер теплый. В противовес ему внезапный минус этак градусов двадцать пять настигает врасплох. Мой дом руины опаленных бревен. Вот уже месяц я болтаюсь по переулкам в слабой надежде, найти приют. Теперь я отчетливо понимаю бомжей. Мне хочется забыться. Хочется, чтоб все закончилось. Хочется, снова быть дома рядом с папой. Дома, где всегда тепло. Тепло не от батареек или камина, а от атмосферы.
***
Мы с папой отлично ладим. Оба не многословны, оба одиночки, оба увлекаемся творчеством. Я люблю смотреть, как он щеточкой чистит камень, придавая ему волшебный гипнотический блеск. Сижу рядом, подле диванчика, где устроился папа. Он курит, мне не нравится, но я не могу его заставить бросить. Он каждый раз смеется, переводя тему.
Часто он рассказывает о своем детстве. О тетях, что, по сути, вырастили его. О первой охоте на быка. О том, как учился водить. Иногда, я прошу повторить рассказанную только что историю, словно боюсь больше не услышать. Я впитываю каждое слово, каждый жест, при этом приставая с уроками. Он, как и я ничего не понимает в алгебре. Мы сидим молча, слышно только как, свернувшись калачиком, мурлычет серый котенок. Я глажу его, пытаясь успокоить папу. Они так похожи! Грей без труда повторяет все за ним. Дай ему сигару, и тоже закурит, я не сомневаюсь.
Частенько они играют в войну. Папа любит называть это «боем с минотавром», мне не нравится. Какой минотавр из серого приятеля? Да он мухи быстрее испугается, чем нападет. Конечно, я недооцениваю друга, в такие бои понимаю на сколько. У папы после этого всегда царапины, но он только и делает, что продолжает подразнивать котенка.
***
В животе урчит. Я возвращаюсь к реальности, не зная куда податься. Запасы еды кончились пару дней назад. Малыш плетется следом. Он едва переставляет лапы, когда на пути возникает сарай. Я присаживаюсь на корточки, растягивая изодранную куртку, приглашая погреться. Он без колебаний запрыгивает. Я поднимаюсь, прижимая кроху к себе настолько сильно, что боюсь придушить. Грей благодарно мурлычет. На долю секунды я улыбаюсь.
Сарай пуст. Простор. Есть место для ночлега. «Отлично!» кричу в пустоту и без сил падаю на сено, малыш устраивается поудобнее у меня под боком. Я засыпаю.
Раздается треск, дверь отворяется. Кто-то кричит. Я просыпаюсь и вижу ее! Синеволосая несуразная в легком халатике она смотрит на меня широко раскрытыми глазами. На ее лице читается отвращение пополам с ужасом. Мне становится неловко. Я пытаюсь подобрать слова, но понимаю бессмысленность. Мы буравим, друг друга почти также как сей час.
Вдруг в дверном проеме возникает мужчина. Его насупленные брови не сулят ничего хорошего. Ему хватает всего шага, чтобы достать меня. Грей дергается, ему явно не нравится этот человек. Он начинает истошно шипеть. Но не проходит секунды, как мужик вышвыривает меня на ночную улицу. На дорогу. Прямо на проезжую часть!
В куртке слегка вздрагивая, возражает Грей.
Я шарахаюсь, когда вижу яркий свет фар мчащегося на всех порах автомобиля. Мозг отключается. Каким-то чудом я успеваю прыгнуть за край обочины, катясь вниз.
Внизу ручей. Ручей неглубокий, конечно, но его хватит, чтобы искупаться. Что ж все легче, чем удар об бампер.
***
–Ты! – я не говорю, рычу скорее. Злость накрывает оглушительной волной. Я тону в ней. Впервые мне хочется стать настоящим волком. Впервые я хочу порвать человека. Впервые я не испытываю отвращения при мысли об этом. Я чувствую готовность избить ее до полусмерти. Это пугает. Очень пугает.
Я делаю шаг, потом другой. С каждым шагом решимость захлестывает все больше. Я ощущаю, как ногти впиваются в ладони, отмечаю металлический привкус крови. Оказывается, я прикусила губу так сильно, что пошла кровь. Сердце бешено колотится, кажется, будто оно выпрыгнет из груди, только дай волю. Ноги становятся ватными. Всего несколько сантиметров отделяют меня и девушку. Девушку, которая меняет гнев на милость. Снова ужас в глазах, снова тоже отвращение. Но на сей раз, она изучает меня, так будто пытается понять, трезва ли.
Разумеется, я ведь должна быть трупом. Не сомневаюсь, что тот мужик так ей и сказал. От этого еще сильнее хочется упиваться ее криками, мольбами о помощи, попытками вырваться.
Считаешь меня зомби (?), тем лучше, я сделаю то, что волки створяют с жертвой. Вцеплюсь сильнее, прикую к доске, и когда ты совсем отчаешься, вонжу в тебя «клыки».
Я облизываюсь при одной мысли об этом. Ее пугает моя близость. Ее пугают ребята, смотрящие заворожённо за происходящим. Каждый из них чует опасность. Опасность, что исходит от маленькой хрупкой девочки. Девочки, которая того гляди нападет!
На их лицах читается страх. Страх вперемешку с предвкушением. Разборки обычное дело. Для прекрасной половины настолько обычное, что парни сложили легенды о бунтовских побоищах. Сами то они дерутся, раз в пять меньше нашего. Но слухи о моих достижениях в университете, опережает славу бандитки.
Я замахиваюсь. Не важно, что в руках нет оружия, сама оружие. Улица с приятелями научила не только добыванию пропитания, не только умению держать язык за зубами, не только поиску прибежища. Главное, чему научилась, борьба. Борьба за жизнь. Дай мне оружие, и я убью. Раньше я сомневалась в этом, теперь не сомневаюсь. Дайте команду, и я это сделаю. Сделаю как гладиаторы в Древнем Риме: зрелищно, омерзительно, подло без единого промаха. Как истинный высокооплачиваемый киллер.
–Сара – раздается встревоженный баритон.
Что-то ломается. Я смотрю на ботинки Эдварда стоящего впереди девчонки. Впереди меня. Впереди тумбы. Тумбы на которую могла бы толкнуть ее, и не жалеть об этом.
«Зачем только помешал?» – спрашиваю про себя юношу. Конечно, она бы пострадала, быть может, сильно, но зато…эх, кого я обманываю, Эдвард правильно сделал. К тому же духа не хватило бы. Рано или поздно сама сообразила, что делаю. Но лучше рано, чем никогда.
Наконец решаю посмотреть ему в глаза. Юноша так спокоен, что мне становится страшно. Я вспоминаю прозвища. Кто он? Охотник. Кто я? Волк. Кто победит? Я знаю заранее, ответ не в мою пользу. При всех знаниях криминала, дзюдо, бокса, он победитель.
Черт!
Я отворачиваюсь, жалея только об одном, он, как и Бри потребует, объяснений. И что тогда, что я скажу? Не хочу думать об этом, не сейчас.
Беру сумку, выбегаю в коридор. Мчусь, куда глаза глядят. Первая попавшаяся дверь, дверь в столовую.
Не вхожу, врываюсь с порозовевшими от слез глазами. Повариха смотрит на меня нежно, сострадательно. Она знает, сколько народа прибегает сюда поесть с потухшими лицами. Каждый раз она задает вопрос «что случилось?» и каждый раз разочаровывается в детях. В детях, которые населяют университет, как пчелы улей, (та же система распределения ролей, те же обязанности, та же королева). Вот и сейчас она готова выслушать плач. Но только слезы останавливаются, я вытираю остатки тыльной стороной ладони. «Слезы – признак души» – учил отец. «Слезы – признак слабости» – говорил Монгол, с ехидством. «Слезы – ничего не изменят, потому что миру нет дела до них» – жестоко бросал Ромео. «Запомни Волк: люди не заслуживают твоих слёз, а те, кто заслуживают, не заставят тебя плакать» – повторяла Роки в минуты тяжкие. «Помни Сара: мы не имеем права лить слезы, иначе тело подчинится сердцу. А это прямое доказательством того, что наше сердце не подчинится никаким приказам» – однажды напутствовал ликвидатор. В тот момент я поняла, что никогда ни при каких обстоятельствах нельзя показывать истинных чувств. Каждый норовит причинить боль, едва ты откроешь душу.