Пеньковский уже знал, что Тамила Курагина была незамужней и бездетной; а домом ей служила комната в «семейном» общежитии, в двух кварталах от их явочной квартиры. Другое дело, что там она – никогда и ни при каких обстоятельствах – мужчин не принимала. Если, конечно, верить ей на слово.
Москва. Военно-воздушный атташат при посольстве США.
Апрель 1961 года
Накануне встречи британца с Пеньковским в ресторане отеля «Националь» военно-воздушный атташе при посольстве США полковник Малкольм вызвал своего помощника в кабинет «для консультаций». Понимая, о ком пойдет речь, капитан Дэвисон явился к шефу с небольшой светлой папкой, на которой черной тушью было размашисто начертано: «Полковник ГРУ Олег Пеньковский. Объект повышенного интереса».
– Насколько мне известно, капитан, первая встреча вашего «объекта повышенного интереса» с британским агентом Винном, проходящим по нашей картотеке под псевдонимом Британец, намечена уже на завтра, на десять тридцать утра? – мрачновато прищурившись, проговорил атташе.
– Так точно, сэр. Если только она, встреча эта, в самом деле состоится…
– Тогда почему я не слышу воинственных призывов к штурмовому вторжению в ситуацию? – спросил полковник уже в таком тоне, словно бы пытался изобличить своего помощника в попытке скрыть от него сам факт подобных контактов. – Вы что, собираетесь упустить «языка», добытого не где-то там, в окопах «второй линии», а чуть ли не под стенами Кремля?! Нет, в самом деле, что в моих рассуждениях «не так»?
– Как я уже сказал, сэр, нет уверенности, что встреча вообще в принципе состоится. Но если все-таки состоится, нужно будет как можно скорее встретиться с Британцем.
– Или сразу же с русским.
– Что с нашей стороны выглядело бы некорректно. При любом исходе этой попытки союзники воспримут её как удар в спину, как проявление губительного соперничества.
– И правильно воспримут: соперничества так или иначе не избежать.
– Но даже Винн пойдет на встречу с нами лишь после того, как получит «добро» из Лондона, – вновь попытался Дэвисон урезонить «штурмовой» пыл своего шефа. – Если только получит его.
– И снова это ваше пресловутое «если». Не знал бы я вашего послужного списка – неминуемо задался бы вопросом: как такой человек умудрился стать разведчиком? Как это в принципе могло произойти?
– Сам иногда удивляюсь, как… – невозмутимо согласился с ним Дэвисон. – Война, знаете ли, сэр.
– …О да, война, которая, как не устают повторять русские, «все спишет»? На это рассчитываете, капитан? Так ведь напрасно.
Дэвисон тоже знал эту поговорку – про «всё спишет», и даже несколько раз пользовался ею, поэтому сразу же определил, что в данном случае Малкольм употребил её не ко времени.
– Прежде всего, сэр, для нас важно понять, – тут же попытался вернуть беседу в деловое русло, – кто кого во время этой беседы вербует: англичанин – русского или все-таки наоборот?
– Интересный поворот мысли, – благодушно улыбаясь, вальяжно развел руками полковник. – А ведь и в самом деле не исключено, что вербовать начнут Винна.
– Так вот, до тех пор, пока мы не убедимся, что вербуют все же русского, а не наоборот, мы будем рисковать всего лишь каким-то заштатным агентом британской разведки, а никак не дипломатическим статусом атташата и всего посольства, не говоря уже о стратегическом имидже ЦРУ.
Малкольм вскинул брови, на какую-то минутку замер и с почтенным одобрением повел подбородком. Он далеко не всегда решался признавать это, но как дипломат, как разведчик и вообще как личность, Дэвисон представал перед ним со всё большей внушительностью. Он помнил, что в конце войны, еще пребывая в чине лейтенанта, Дэвисон прошел основательную школу, работая под началом резидента Управления стратегических служб США (УСС, предшественницы нынешнего ЦРУ) в Швейцарии Аллена Даллеса[3]. Теперь уже почти легендарного.
Мало того, он был лично знаком с начальником УСС генералом Уильямом Доновэном и в качестве адъютанта-референта, даже присутствовал на встрече Даллеса с Главнокомандующим союзными силами в Европе генералом Эйзенхауэром, будущим президентом Штатов.
Другое дело, что со временем Дэвисон, по какому-то странному случаю, впал в немилость руководства разведки, которое явно не спешило с повышением его в чинах и должностях, так что даже теперь, в 1961-м, он все еще ждал своего обещанного майорского чина. С которым тоже почему-то не торопились.
Впрочем, сейчас Малкольму было не до военных воспоминаний, к которым, – несмотря на то, что война завершилась всего лишь каких-нибудь пятнадцать лет назад, – многие теперь старались не обращаться. С появлением на горизонте «взбунтовавшегося» русского полковника Пеньковского и ему, и Дэвисону пришлось встряхнуться.
– И все же в это невозможно поверить, – швырнул на стол перед собой изъятую у помощника папку полковник авиации, который завершал войну на севере Италии, будучи всего лишь в должности командира авиационного звена воздушной разведки.
– Во что именно? – не сразу уловил ход его мыслей капитан.
– Человек, достигший такого положения в здешнем обществе и пребывающий под круглосуточным тройным колпаком, вдруг, ни с того ни с сего, подставляет себя под вербовку в качестве заурядного агента! Что в моих рассуждениях «не так», Дэвисон?
– К вашим рассуждениям, сэр, претензий пока что нет, и быть не может, – не стал тушеваться помощник атташе. – Однако мы пытаемся понять, сэр, что «не так» в мозгах и рассуждениях коммуниста-полковника Пеньковского. Что намного сложнее.
– В том-то и дело! Когда на территорию нашего посольства пытаются прорваться некие изгои «советской действительности», или непризнанные гении из числа диссидентствующей литературной богемы, – это еще как-то можно понять. Но что заставляет идти на смертельный риск этого «отщепенца», – как здесь называют подобных «агентов-самоубийц» русские пропагандисты?
– Насколько я понял, именно это мне и предстоит выяснить.
– Так выясняйте же, Дэвисон, выясняйте!
Малкольм воскликнул эти слова с таким азартом, что капитан поневоле взглянул на часы, однако, встрепенувшись, и себе, и шефу напомнил:
– Однако же встреча британского резидента с этим русским полковником, который проходит у них под оперативным псевдонимом Алекс, намечена только на завтра, сэр. Зато после этого шпионского рандеву многое прояснится. Правда, лично мне придется присутствовать на нем всего лишь дистанционно.
– Вот и возникает вопрос: почему «дистанционно» должны присутствовать именно мы, а не британцы? Ведь этот русский полковник, этот неиссякаемый источник всевозможной информации, вполне мог быть нашим агентом. Что в моих рассуждениях «не так»?
Вместо прямого ответа Дэвисон лишь молча поиграл желваками. Странно, что сам полковник до сих пор не выяснил, почему Пеньковский оказался под влиянием англичан, а значит, не уяснил для себя, что же в его, Малкольма, собственных рассуждениях действительно «не так». Только стоит ли говорить сейчас об этом?
Москва. Конспиративная квартира в ведомственном доме Совмина. За день до встречи полковника Пеньковского с британцем
Слегка приподнявшись, полковник провел женщину охладевшим, увядшим взглядом, и вновь опустил голову на подушку.
С Курагиной он познакомился чуть больше двух месяцев назад, в только что открывшемся тогда рядом с их общим офисом ретрокафе «Наполеон». Когда Олег «приземлился» там, женщина уже сидела за соседним столиком. Одна, но явно не чувствуя себя одинокой. Да такую женщину вообще трудно представить себе одинокой. Таких не бросают. Таких ищут, а найдя, благоговейно вымаливают у них ласки, как господней милостыни.
В самом деле – рослая, широкобедрая, но в то же время не грудастая; и вообще тело её, казалось, не ведает никаких естественных «излишеств» и никаких «нажитых» жировых складок, поскольку все оно, от голеней до плеч, было соткано из налитых мышц… К тому же Олег терпеть не мог сметанно-серого цвета кожи московских красавиц, с их вечной салонно-томной, болезненной какой-то усталостью.
Другое дело – европейское, с интригующим налетом «азиатчины», лицо Курагиной: полнощекое, не столько от солнечных «югов», сколько по самой природе своей загорелое; без морщин, а главное, без предательской синевы под глазами – этой «медицинской карточки» вселенского скопища гипотоников, ежедневно убивающих себя бесчисленным количеством низкопробного кофе.
Нет, решил про себя, Пеньковский, эта «кобылица» – не из тех, кто способен затеряться в табуне. К тому же в отличие от многих коллег своих, прирожденных циников, он умел ценить достоинства женщин, даже тех, которые много раз побывали с ним в постели и давно потеряли блеск первой свежести.
– Это лишь кажется, полковник, что перед вами толстушка-переросток, – ни в коей степени не жеманясь, с подростковой непосредственностью объяснила Миледи, в очередной раз перехватив оценивающий взгляд Пеньковского. – В действительности же, у меня такая конституция, строение то есть. Да и спортивные гормоны дело свое сделали.
– Успокойтесь, с конституцией у вас действительно всё в порядке. Всем бы так повезло… с конституцией.
– Осмелюсь предположить, что это кафе мало напоминает коммунальную кухню, излюбленное место доморощенных политиков, – мягко осадила его женщина. – И вообще создается впечатление, что поговорить вы намеревались не об этом, полковник.
– Потому что с самого начала хотел поинтересоваться: почему вдруг вы решили именовать меня «полковником»? – воспользовался Олег тем, что столики их располагались рядышком. – Я, как всегда, без мундира; к тому же мы абсолютно незнакомы…
– С удовольствием признала бы в вас хоть генерал-полковника, но, увы. Буквально неделю назад видела при полном параде. Обмундировывались все-таки, по случаю.
– Могу даже уточнить, по какому именно случаю – торжественного собрания ветеранов нашего фронтового корпуса. При такой оказии, сударыня, без эполет и георгиевских крестов не обойтись.
– Звучит убедительно, и даже слегка возвышенно. Это я – про эполеты и георгиевские кресты.
– Однако вопрос: как давно я нахожусь у вас под наблюдением?
– Успокойтесь: пока еще только под наружным и далеко не «под колпаком».
– Компромата не хватает, что ли?
– Ну, компромат – дело наживное. И потом в критической ситуации я всегда могу обратиться к вашему непосредственному шефу, начальнику отдела полковнику Неродову.
– Благороднейшей души человек.
– А кто бы усомнился?!
– На своего любимого заместителя, уже сейчас рассматриваемого в качестве достойной смены, у Неродова компромата быть не может.
– Не должно быть, – уточнила Курагина. – В потенциале. Нюанс улавливаете?
– А если без нюансов и по существу?
– Я дружу с секретарем-референтом начальника вашего управления Лидией Заветовой.
– Вот он – источник слива информации обо мне! – иронично воскликнул Олег. – Наконец-то мы вышли на давно внедрившегося в нашу систему «крота».
– Не берите грех на душу, полковник. Если о ком-то из нашего с вами окружения и можно отозваться, как о благороднейшей души человеке, так это о Заветовой. Не в пример многим сплетникам, трепачам и завистникам. Во всяком случае, о вас эта дама отзывается с искренним почтением.
– Она же и рекомендовала меня?
– В какой-то степени. Как-никак мы подруги. И даже возмутилась, когда однажды услышала, как, находясь в приемной, в разговоре с каким-то чиновником, ваш «вечный полковник», он же – «несостоявшийся генерал» Неродов саркастически парировал: «Ну, решением подобных вопросов буду заниматься не я, а мой несгибаемый заместитель Пень-Пеньковский». Заветова тогда пристыдила его: «Зачем же вы так, товарищ Неродов, – о полковнике-фронтовике, о котором даже некоторые маршалы отзываются с глубочайшим уважением?»
– И как же отреагировал на это Вечный Полковник?
– Оскорбился, естественно. Пытался «демонстрировать уязвленную гордыню», как любит выражаться сама Заветова. Но эта женщина тем и прославилась, что является ходячей энциклопедией слабостей, грехов, «пунктиков зависти» и всевозможных «скелетов в шкафу» всякого, кто когда-либо оказывался в приемной её шефа. А у Неродова их, грехов и пунктиков, – как орденов на парадном мундире маршала.
– Образное сравнение.
– Оно станет еще «образнее», когда вы узнаете, что в свое время зарубил ему присвоение генерал-майора не кто иной, как маршал Жуков.
– Тогда Неродову по-настоящему не повезло.
– После этого Вечного Полковника множество раз, праведно и неправедно, представляли, проталкивали и снова представляли к генеральским лампасам, но всякий раз на какой-то из инстанций происходил сбой.
– Неужто Жуков всё еще по-прежнему пытается?..
– Как случайно выяснилось, «маршал Победы» давно забыл о его существовании. Вроде бы при случае после напоминания вспомнил, но с величайшим трудом. И конечно же после того, первого, фронтового еще, вмешательства, никогда больше Неродовым не интересовался. Тем не менее, молва твердит, что над «престарелым полковником» всё еще тяготеет «проклятие маршала». И на должности этой он задержался только потому, что в свое время один добрый человек помог ему написать и защитить докторскую.
– На которую «маршальское проклятие», судя по всему, не распространялось.
– Следует полагать. Он недолюбливает многих, но вас особенно. Уж не знаю, какие там у вас сугубо служебные отношения, но, простите, «Пень-Пеньковский» время от времени слетает именно из его уст. Полагаю, что вы должны знать об этом.
Полковнику понадобилось немало выдержки, чтобы скрыть нахлынувшее на него раздражение. Однажды краем уха он уже слышал это презренное прозвище, но теперь стало известно имя человека, которому смело можно было приписать его авторство.
– В школьные годы я и сам умудрился сотворить несколько прозвищ. К тому же Неродов уже видит во мне несвоевременного преемника.
– И правильно видит. Не позволяйте ему забывать об этом, – воинственно отреагировала Курагина, а, перехватив удивленный взгляд полковника, объяснила: – Любой карьерный рост зиждется на «законах джунглей».
– Поучительно было услышать это напоминание именно от вас, Тамила Эдуардовна. Нет, в самом деле… С величайшим уважением отношусь к деловым, рассудительным женщинам.
– Приглянулись вы мне, полковник Пеньковский; если уж так, вскрывая карты. Правда, до сих пор гадаю: «К чему весь этот сонный бред любви? Что он способен предвещать?» Но, все амуры небесные – свидетели тому, приглянулись.
Они еще дважды встречались в «Наполеоне», но при этом всегда располагались за соседними столиками. А после того как впервые побывали на этой явочной, на два дня в неделю закрепленной за Пеньковским, квартире, вообще перестали встречаться где-либо на людях, решив, что самое время шифроваться, причем основательно, вплоть до глубокого подполья.
Впрочем, всё это уже в прошлом.
Москва. Военно-воздушный атташат при посольстве США.
Апрель 1961 года
Дэвисон уже собрался уходить, когда атташе вдруг спросил:
– Это правда, капитан, что ваши отношения с руководством ЦРУ осложнилось после того, как стало известно, что вы засели за мемуары времен войны, восстанавливая в своих «письменах» период, который касался пребывания вас, а главное, Даллеса, в Швейцарии?
Дэвисон замешкался с ответом, слишком уж неожиданным выдался тематический переход шефа, но сразу же овладел собой.
– В качестве одной из причин можно называть и эту.
– Следует предположить, что, находясь в Швейцарии, вы получили выход на начальника Главного управления имперской безопасности Третьего рейха Эрнста Кальтенбруннера?
– Увы, нашлись люди, которые предположили это давным-давно, сэр.
– Причем вели с ним переговоры, еще задолго до капитуляции Германии?
– После капитуляции, сэр, это уже не имело бы никакого смысла, – с неприкрытой иронией парировал капитан.
– Естественно, естественно, – поспешил согласиться Малкольм, не позволяя выбить себя из седла. – Меня, собственно, интересует другое: был ли задействован во время этих переговоров известный всем нам Отто Скорцени, оберштурмбаннфюрер СС, – почти по слогам прочел полковник название эсэсовского чина, написанного на календарной страничке.