– Посмотри. Здесь темно, но не посмеешь же ты назвать меня серой? Я храню свой свет всюду. Посмотри на меня. Посмотри в мои глаза.
А это глаза уже не кошки, и никогда ими и не были. В уголках – россыпь мелких смеющихся морщинок. И ещё они видят насквозь любого, но увиденное остаётся под замком. Это глаза Учителя, кого же ещё?
– Я говорил тебе, что без спутников меньше проблем в дороге?
Нет, Учитель в тот день говорил иное. Тогда они сидели, свесив ноги с обрыва – одно неловкое движение, и слетишь вниз, если, конечно, все твои движения не отработаны многодневными тренировками, и случайными не бывают. Они беседовали не один час, глядя, как всё ниже опускается светило, слушая доносящиеся изредка звуки вечернего городка.
– Я говорил тебе, что ложь всегда открывается и уступает дорогу правде. Помнишь это?
– Да, Учитель. Но почему ты вспомнил об этом теперь?
– Ты скоро поймёшь, хотя и не сегодня. Я расскажу тебе ещё одну историю, – Учитель вытянул руку, указывая на что-то позади них, – Видишь тот большой камень?
Бродяжница послушно обернулась. Громадная глыба сравнилась бы размером со вставшим в ряд семейством медведей.
– Говорили раньше люди, если расколоть тот камень на несколько частей, сладивший с ним станет жить вечно. Многие бились об заклад и приходили сюда в надежде на удачу, но всякий возвращался ни с чем. Кое-кто и поныне верит в эту сказку. А ты, ученица, веришь?
Бродяжница не скрывала удивления. Учитель спокойно ждал её ответа.
– Полагаю, это пустые россказни, Учитель. Ни один из живущих ныне людей не сможет расколоть этот камень.
– А кто сказал, что расколоть его должен человек? – глаза Учителя снова смеялись. – Когда акайдские дети играют в загадки, иногда они задумывают то, что разрушает горы и скалы, и даже светило однажды сгонит с небосвода. Это время. Оно будет жить вечно, не правда ли?
Бродяжница задумчиво кивнула.
– Но дети редко вспоминают об этой загадке. Знаешь, почему? – дождавшись внимания ученицы, Учитель с улыбкой продолжил, – Она слишком простая и все знают ответ.
Он по-доброму рассмеялся, глядя на кривую ухмылку Бродяжницы.
– Но, Учитель, правильно ли я поняла? Камень надобно расколоть? А время всего лишь обратит его в песок. Выходит, испытание предназначено всё-таки человеку.
Учитель снова рассмеялся:
– Выходит, что и так, пожалуй. А я уж разгадал было тайну вечной жизни.
– Ну коли найдётся человек, достаточно сильный, чтобы расколоть этот камень как раз плюнуть, неужто не проживёт он вечность?
Учитель вдруг сделался печален, несмотря на всё смеющиеся глаза.
– Нет, никому не уготовано жить вечно. Но ведь ничто не помешает тебе попробовать свои силы?
Бродяжница хотела возразить, но решила не спорить.
– Скоро ты пойдёшь к этому камню и попробуешь с ним совладать.
– Мне не нужно вечной жизни, Учитель.
– Я знаю. Равно как и мне. Но камень может сгодиться для иного.
Бродяжница залюбовалась наполовину скрывшимся под землёй солнцем. Последние слова Учителя показались незначимыми.
– Нам пора заняться хворостом для костра, – сказал Учитель.
Бродяжница повернула голову, но вместо Учителя рядом с ней сидела большая чёрная кошка. Чёрные кошки и во тьме остаются чёрными. Кошка тихонько заржала, словно жеребец, и взмахом огромной лапы сбросила Бродяжницу с обрыва вниз.
Девушка содрогнулась всем телом и проснулась. В нескольких десятках шагов от неё чернела угольная морда вороного Крахта.
В лесу царил предрассветный туман. Потухший костёр уже не разгонял утреннюю прохладу. Вся одежда на Бродяжнице отсырела. Крахт взирал на неё с насторожённостью и не выказывал желания подойти ближе.
– Крахт? Наша Лана с тобой?
Конь мотнул головой, как назойливых мух отгоняя от себя её слова, и нервно переступил с ноги на ногу.
Продолжая звать Крахта по имени, Бродяжница медленно приблизилась. Он стоял смирно, на вороной шкуре поблёскивала серебром роса. Повинуясь внезапному порыву, Бродяжница обняла коня за могучую шею и прижалась лбом к огромной голове. Здесь, посреди глухого серого леса, она вдруг ощутила, насколько легче стало нести груз потери, разделив его с настолько же преданным Учителю существом. Она не сомневалась: Крахт понимал её мысли.
Равнодушно щебетали утренние птицы в просыпающейся природе. У Крахта всегда была Лана, они скорбели вместе. Бродяжница горевала одна. Почему она раньше не знала, что боль легче переносить вместе с кем-то?
Тем временем Крахт счёл приветственный ритуал оконченным и принялся по-тихому пощипывать плечо её кафтана. Бродяжница сбросила нелепую чувствительность. Осмотрев коня от морды до хвоста, она ублаготворилась. За исключением нескольких полу заживших царапин, спутанного хвоста и мириады колючек в гриве, Крахт оставался прежним. Громадным, мощным и, вместе с тем, невероятно грациозным в каждом своём движении. Отсутствие зимой специально заготовленного корма компенсировалось продолжительным и тёплым летом, полным сочных трав. Крахт излучал силу и здоровье. Охватив его одобрительным взглядом, Бродяжница вновь заговорила:
– Я вижу, ты не очень-то скучал по неволе, а? – она потрепала его по холке, – так где же Лана? Ты отведёшь меня к ней?
Кони Учителя не признавали узды и нехотя мирились с седлом. Доверившись кому-нибудь однажды, они легко подчинялись любому движению ноги и позволяли накинуть себе на шею свободный хомут, чтобы всадник мог удержаться верхом, но вместе с тем не причинил животному неудобства.
Будто и впрямь разобрав человеческую речь, Крахт неохотно развернулся и проследовал вглубь леса, ни на мгновение не теряя невероятной горделивости, дивно выгибая шею и старательно выставляя шаг. Бродяжница уверенно шла слева от ставшего намедни её собственностью коня. Вот только чем-чем, а уж собственностью Крахт быть никак не мог, мешало врождённое свободолюбие. Бродяжница почитала свободу ещё острее, поэтому, пусть все прочие принимают её за хозяйку Ланы и Крахта, она-то знает: лошади давно признали её своей, и лишь потому послушны её воле.
Не только Лана и Крахт занимали думы Бродяжницы. Теперь она точно знала, где искать карту. Сомнений быть не могло. Зная разгадку, казалось странным столь продолжительное замешательство. Почему она не вспомнила приснившийся ей разговор сразу же? Да, минуло уже порядочно времени. Неужели Учитель уже тогда знал, что всего через два с лишним года его не станет? Начиная разговор о камне, Эйлейв Орм верил: в нужный момент Бродяжница извлечёт его слова из своей памяти. Надеялся на её внимательность? Великий, она сама ни за что не доверилась бы столь зыбкой вероятности. Выходит, он знал о её способностях получше неё самой. Или просто ожидал нападения гораздо раньше? Не понятно.
Солнце поднялось уже высоко над лесом, а Бродяжница всё хромала бок о бок с Крахтом, рассчитывая в скорости встретиться с Ланой, и ничуть не удивилась, издали увидав мелькнувший меж деревьев пегий бок кобылицы. Крахт раскатисто заржал, известив подругу об их появлении. Бродяжница улыбнулась, приветствуя Лану, Крахт ласково ткнулся мордой ей в шею. От Бродяжницы не укрылись раздавшиеся бока приземистой кобылицы. Она сразу всё поняла: скоро Лана и Крахт станут родителями, но ещё раньше их с новой хозяйкой разлучит расставание. Бродяжница не возьмёт с собой в путь ожидающую приплода Лану, а без подруги и Крахт не покинет Акайда. После беглого осмотра сомнений в положении кобылицы не осталось.
Клонился к вечеру уже третий день пребывания Бродяжницы в Акайде. Крахт и Лана покорно шли немного позади неё до города. Вступая на заселённую местность, кони заволновались, но полностью доверились названой хозяйке. Они двинулись по нешироким акайдским улочкам, то и дело настороженно оглядываясь. Попадавшиеся навстречу жители города с интересом изучали красавца-Крахта и пегую Лану серой масти, не походивших ни на обычных рабочих лошадок, ни на отважных боевых скакунов, но отнюдь не отсутствием узды и седла. Существовало нечто незримое, буде увиденным надолго застревающее в памяти.
Бродяжница свернула в город у самой реки, обогнув центральную площадь менее людной дорогой, не привлекая ненужного внимания к вызывающей красоте, грации и мощи лошадей. Вернувшись, наконец, в трактир, девушка первым делом как можно лучше обустроила Лану и Крахта в конюшне, проследила за полнотой их кормушек и свежестью воды в поилке. Хорошенько вычистить животных, да привести в порядок гривы и хвосты мешали сгущающиеся сумерки. Дело ждало до утра. Конюх клятвенно пообещал не спускать с эдакого сокровища глаз во всю ночь, и Бродяжница, напоследок погладив обоих по умным бархатным мордам, побрела в свои комнаты.
Она оказалась в цепких объятиях Абрахама, едва ступив на порог «Драконова логова». Со слезами в голосе трактирщик заявил, будто уж совсем извёлся, поминутно выглядывая в окно и дожидаясь её возвращения, передумал много тяжких дум о судьбе пропавшей постоялицы, пока некие господа не развеяли его опасения за жизнь гостьи.
– Что за господа? – спросила Бродяжница, ухватившись за возможность скорее прекратить поток лицемерных стенаний, изливавшийся на неё с видимым удовольствием.
– Господа? Гости! С обеда тебя дожидаются, – Абрахам покачал головой, – сказали – сколько надо, столько и прождут.
– Ясно. Ты их знаешь? Как они выглядят?
Абрахам подобрался, готовый отвечать на любые вопросы.
– Один – высокий такой, темноволосый. У Учителя твоего раньше в учениках ходил. Как же его, дай Великий памяти…
– Ухмарь, – спокойно подсказала Бродяжница. Абрахам, несомненно, и сам прекрасно помнил это имя. – Дальше можешь не продолжать.
Трактирщик разочарованно поник – не успел раскрыть главного сюрприза, заключавшегося в невероятно похожем на Учителя Аристархе.
– Послушай, Абрахам, у меня к тебе ещё одно дело.
Единственный глаз Абрахама внимательно смотрел ей в лицо.
– В твоей конюшне две мои лошади. А я не сегодня – завтра ухожу. Одна. Возьми с меня в залог участок земли и надел Акайды – мои по завещанию Учителя – и заботиться о лошадях до моего возвращения. Не вернусь – то, что в залог оставляю – твоё. А коней на волю отпустишь. Вернусь – сочтёмся.
Абрахам задумчиво смерил её взглядом. Бродяжница продолжила:
– Прежде чем дашь ответ, хочу предупредить: скоро их станет не двое, а трое. Можем на бумаге написать договор или как оно там называется?..
– Когда нужен ответ?
– Завтра на рассвете я уйду в горы, вернусь к обеду. Успеешь подумать?
Абрахам кивнул, на краткий миг из радушного хозяина превратившись в разумного дельца.
– Это всё. Я отужинаю наверху, если Линёна сможет принести еду.
В набежавшей на лицо трактирщика тени Бродяжница усмотрела подозрительное неудовольствие от упоминания дочери, но большого внимания тому не придала. Раскланявшись с хозяином, она направилась на встречу к дожидавшимся Аристарху и Ухмарю.
Дверь открыла, конечно, без стука. Впрочем, застать посетителей врасплох ей не удалось. При её появлении оба встали из глубоких кресел у камина, весело потрескивающего пламенем.
– Ухмарь… Аристарх…
– Уверен, Вы нашли своих лошадей, – сказал Аристарх с миролюбивой улыбкой.
– Да, это правда.
Ухмарь остался верен страсти говорить колкости:
– А я верил, что Вы найдёте Лану и Крахта ещё до наступления темноты. Они, верно, забрались в самую глушь?
– Я бы так не сказала, – нехотя призналась Бродяжница.
«Чтоб тебя кикиморы разодрали», – подумала она про себя.
– Держу пари – Вы только что пожелали мне скорой смерти.
– Почем Вам знать?
– У Вас все написано на лице, – Ухмарь премерзко оскалился, как в день их знакомства. – К примеру, выходя давеча от Сендола, Вы негодовали на жестокость людей, не приютивших Ваших лошадей на зиму.
Бродяжница сохраняла ледяное самообладание.
– Но Вы уж точно не поразмыслили о собственной жестокости, оставив их год назад на произвол судьбы.
Аристарх поспешно вмешался в принимающую враждебный тон речь Ухмаря:
– Бродяжница, прошу Вас, проходите, садитесь.
Сын Учителя не сумел скрыть от неё увесистый тычок локтём в ребра Ухмаря, как ни старался. Последний остался стоять, прислонившись к стене у камина, когда остальные расселись.
– Лана и Крахт прекрасно чувствовали себя на воле. Свобода пошла им на пользу.
Ухмарь не имел возможности в том убедиться, но примирительно кивнул.
– Конечно. Хотите, расскажу о Вас ещё кое-что?
– Извольте. – Бродяжница свободно откинулась на спинку кресла.
Ухмарь и бровью не повёл в ответ на пристальный взгляд Аристарха.
– Готов поспорить, во всю дорогу Вы ни разу не сели верхом.
– Что же мне помешало? – Бродяжница руку дала бы на отсечение, что подлец издали заприметил её приближение с лошадьми в поводу.
– Сейчас не отвечу. Нужно познакомиться короче. Мы с Аристархом, – Ухмарь указал на друга широким жестом, – пришли просить Вас присоединиться к нашему походу.
– Я, кажется, уже ответила на это предложение отказом.
– Бродяжница, – мягко сказал Аристарх, – мы уважаем Ваше решение. Но, согласитесь, идти одной крайне неразумно.
– Отчего же?
– Поверьте, есть причины, – вставил Ухмарь.
– Находясь в Нетронутых землях, Вы, верно, слухом не слыхивали о появлении неведомой хвори, поражающей путников?
Бродяжница не слышала, но инстинкт подсказывал верить Аристарху.
– Расскажите.
– Распознать её сложно, она подобна обычной простуже. Голова горит, руки-ноги стынут. Несколько дней агонии – и Великая Мать неминуемо прибирает хворого в свои чертоги.
Бродяжница пренебрежительно пожала плечами:
– Есть хвори, уносящие в Её царство и попроворней. В лютый мороз замёрзнуть намертво можно за одну лишь ночь.
– Ваши сомнения понятны. Но напасть, о которой мы толкуем, проявилась впервые только весной, и весьма близко к Акайду. Люди уходят к Великой вовсе не от лютого холода. Обычную простужу с лихорадкой легко врачевать, и, коли делаешь это умело, облегчение скоро. Врачевание новой хвори обычными средствами не поможет. Потому как совпадают лишь видимые глазу симптомы. Природа хворей различна.
Ухмарь внимательно слушал друга, хотя, уж наверное, и без того знал всё сказанное наперёд. Его незаметно ставшая вне обыкновения угрюмой физиономия говорила о серьёзности слов Аристарха.
– Зачем Вы мне это рассказываете? Как хворь, не поддающаяся врачеванию, должна убедить меня путешествовать с вами?
– Всё просто. Редкие врачеватели способны спасти захворавшего этой пакостью.
– Аристарх – может, – подал голос Ухмарь, и победно усмехнулся.
– Ну и что? Почему я непременно обязана подхватить эту хворь? А подхвачу – значит, поделом, – она вежливо улыбнулась.
– Но это глупо! – воскликнул Аристарх в праведном негодовании. – Окажись Вы одна в лесу, да больная новой хворью – ничто Вас не спасёт!
Всё-таки, Аристарх ужасно напоминал Учителя. Не только лицом, но неспешной походкой, величавой осанкой и умудрённым жизнью взглядом серых глаз. А вот его манера держаться грозила перейти границы дозволенного.
Мужчины с интересом ждали ответа Бродяжницы. Спасая её от докучливого продолжения, в дверь тихонько постучали, вероятно, с ужином.
– Заходи, Линёна! – громко позвала Бродяжница.
Дочь трактирщика вошла, тщетно пряча испуг и смущение. Бродяжница отвлеклась на девушку от собеседников… и воистину пожалела о своём отказе взять её в путешествие. Как Линёна ни пыталась это скрыть, её явно избили. Руки и ноги, там, где их не скрывало старое зелёное платье, покрывали свежие синяки, на скуле красовался кровоподтёк. Ощутив на себе чрезмерное внимание, Линёна уставилась в пол. Сегодня она принесла какую-то похлёбку да краюху хлеба.
– Линёна, прошу тебя, не стой, – сказала Бродяжница. – Пройди. Поставь поднос. Познакомься: это господин Ухмарь, – он кивнул Линёне, глядя с весёлым прищуром. – А это господин Аристарх.
Врачеватель сидел хмурый, сдвинув брови, но тоже тепло приветствовал девушку.