И звёзды стали тихо приближаться к ним, становясь всё ярче и ярче, при этом не увеличиваясь в размерах, а они всё поднимались и поднимались к ним вместе с тёплым лёгким туманом, исходящим из парящего пруда. И вот уже пруд оказался под ними в окружении каких-то высотных домов, причудливых небоскрёбов и висячих дорог с садами, неизвестно откуда взявшихся, а девушки всё продолжали подниматься над Землёй в чёрную бездну…
Вот уже и знакомые планеты проплыли мимо них вместе с окольцованным Сатурном и суровым красным Юпитером, и подружки увидели маленькое Солнце, постепенно удаляющееся в чёрную искрящуюся темноту, и теперь они сами стали неспешно парить в межзвёздном пространстве, густо усеянном разноцветными блестящими точками. И вдруг обе подружки, плывя в чёрной пустоте, разом увидели прямо перед собой всю их протекающую жизнь – от рождения до смерти.
Аня увидела себя маленькой, плачущей в песочнице от напугавшего её лохматого длинноухого пёсика. А вот она бьёт учебником по голове Вовку, сидевшего сзади за партой и развязавшего ей бантик в косичке. Вот она уже в ЗАГСе на третьем месяце беременности, вместе с широкоплечим нахмуренным парнем, пахнущим водочным перегаром. А вот и её дети, мальчик и девочка, с которыми она, визжа от радости, купается в полоске морского прибоя. И вот те же самые, уже взрослые дети, стоят у её могилы, опустив головы в знак скорби.
И Жанна увидела всю свою жизнь. Как она маленькой вертится перед зеркалом, примеряя своё новогоднее платье, сшитое мамой. Вот она с мальчиком Сашей из старшего класса, целуется в раздевалке школы на школьном вечере, потея от страха, что кто-нибудь увидит. Вот перед ней промелькнули все её четыре мужа, каждый оставляя ей по ребёнку. И последний её муж, толстый охранник в супермаркете, равнодушный ко всему вокруг, жующий очередной бургер и не отрывающий глаз от телефона со стрелялками…
Но тут их межзвёздное плавание остановил грозный голос дедушки над их головами:
– А вы что тут делаете, непослушные детки! А ну, марш домой, рано вам тут ещё находиться, ведь я вас предупреждал – потеряться можете здесь навсегда без присмотра.
И дедушка Аимка, прервав их путешествие во времени, помог им выбраться из пруда, вытащив каждую за руку из воды, накрыл сухими простынями и отправил домой, идя за ними следом с их одеждой в руках, которую подобрал на лавочке.
Когда на следующий день девушки к обеду проснулись, то в доме уже никого не было, везде было чисто прибрано, а на крыльце, как обычно, сидел их дедушка в своём стареньком тёмно-зелёном халате и курил свою длинную трубочку.
– Дедушка, а что, гости уже все разошлись? – осторожно спросила его Жанна.
– Да, конечно, ещё утром все разъехались, – устало ответил он не глядя на них.
– А когда они опять к Вам приедут? – не унималась она.
– Теперь уж зимой, на Святки, 6 января, ну и потом опять на следующий год, в это же время.
– А что, вода в пруду и на Святки тоже будет тёплая?
– Да, её звёзды нагревают здесь два раза в год, в ночь на Ивана Купала и в ночь на 6 января, для созерцания в это время вселенского бытия из нашего пруда.
– Дедушка, а можно мы к Вам на следующий год летом опять на практику приедем? – попросила его Аня.
– Отчего ж нельзя, можно. Мы гостям всегда рады, девушки вы приличные, только любознательные очень, не в меру, а так ничего, приезжайте, если хотите, чего уж там.
Пообедав, подружки сходили на пруд посмотреть, что там, но и на пруду было всё чисто, и никаких следов вчерашнего празднества не наблюдалось. А водная гладь его была ровной и голубой, как прежде, девчонки потрогали руками воду, но она показалась им холодной, как лёд, и купаться в пруду расхотелось. На веранде бани тихо раскачивалось плетёное кресло, в котором сидел вчера дядя Герман несмотря на то, что вокруг было тихо до звона в ушах.
Через два дня практика у студенток закончилась, и уезжали они от дедушки грустные, на пыльном рейсовом автобусе, в пасмурный день. Дедушка Аим помог им донести сумки до автобусной остановки, сердечно попрощался, поцеловав каждую в лоб, и долго стоял на дороге, махая рукой вслед уходящему автобусу.
– Лучше бы мы не спрашивали деда Аимку про своё будущее, – сказала Аня, когда они отъехали, и, вздохнув, стала глядеть в окно на хмурое небо. – Теперь и помечтать не о чем, всё и так известно, даже как-то жить стало неинтересно. Правильно он говорил, что «мало кто хочет увидеть свою будущую жизнь, потому что она мало кому понравится».
– А давай, когда на следующее лето приедем к дедушке Аимке, попросим его, чтобы он познакомил нас с дядей Германом, – предложила Жанна. – А мы у него попросим изменить наше будущее на более приличное, ну хотя бы как у этой блондинки в жёлтом платье и в бриллиантах.
– Хорошо, давай попросим, – с сомнением в голосе согласилась Аня.
И обе подружки стали думать, о чём они будут просить дядю Германа на следующий год, чтобы он скорректировал их судьбу в лучшую сторону. И уже от этой мечты им стало легче на душе. А сквозь облака на небе приветливо выглянуло солнышко, осветив своими лучами толстые тёмные стволы столетних деревьев, возвышающихся вдоль дороги и своим видом напоминающих причудливые небоскрёбы.
БЕСПРЕДЕЛЬНАЯ ШЕРЕХОВАТОСТЬ ПУТИ
«Торжественное партийное собрание по случаю юбилея партии в актовом зале завода подходило к концу. Фанфары, барабаны и литавры, бухающие невпопад из праздничного оркестра, набранного по случаю из музыкантов с погоста, заглушили последние слова докладчика, и члены партии стройной колонной потянулись к выходу через широко распахнутые ворота проходной. В руках многие из них держали развёрнутые знамёна и транспаранты, символизирующие процветание народа под их руководством в далёком будущем, и красные полотнища празднично трепыхались на ветру.
Широкая свежеасфальтированная дорога вела идущих от предприятия к центральной площади города. Метров через сто широкая дорога стала сужаться, новый асфальт кончился, его заменил старый, растрескавшийся, с рытвинами, а затем и вовсе дорога стала грунтовой, извилистой, ухабистой. Нанятые оркестровые музыканты отстали, присев отдохнуть и выпить у обочины, и праздничная колонна некоторое время шла молча. Идущие удивлённо посматривали по сторонам, где живописные насаждения разнообразных цветов среди растущих рододендронов и кипарисов стали меняться на чертополох и полынь среди засохших деревьев неизвестной породы.
После очередного поворота грунтовая дорога закончилась, и демонстрация вышла на начало широкого бескрайнего песчаного поля, сплошь усеянного обрывками бумаг, газетами и маленькими красными книжечками, похожими на паспорта. У самого края пыльного пустыря, спиной к участникам шествия стоял, согнувшись, неприятно одетый мужчина в кирзовых сапогах. Он зажал между ног собаку бездомной породы, левой рукой держал её за хвост, а правой рукой вытирал псине грязный зад, смятым обрывком партийной газеты. Собака при этом недовольно вертелась, пытаясь вырваться из ножных клещей мужика, скуля и подвывая.
Колонна трудящихся остановилась, и первые ряды членов партии недоуменно уставились на неприглядную композицию из мужика и собаки. Из стройных рядов демонстрантов вышел ответственный секретарь Альфред Макарович Козлов и вскричал:
– Вы что себе позволяете, товарищ! Как можно такой газетой вытирать зад какой-то дворовой псине в такой знаменательный день! Немедленно прекратите это богохульство!
Нарушитель порядка выпрямился, отпустил собаку, которая тут же присела и продолжила процесс дефекации, а мужик, повернувшись к шествию, ответил:
– А чо мне делать, Макарыч, если у Дружка понос. Вы же мне сами не раз говорили, что партиец должен гореть на любой работе, как факел, освещая путь отстающим, а я якобы всегда вяло тлею и не выкладываюсь по полной для выполнения производственного плана. Вот мы с Дружком и решили выложиться на совесть хоть в этом деле, – улыбаясь, подытожил свою речь заводской грузчик Степан Семеныч, вытирая запачканные руки о ватную куртку и штаны.
– Ну это-то понятно, – не совсем разобравшись с ответом грузчика, сказал ответственный секретарь. – А почему ты, наглец, вытираешь задницу у собаки нашей партийной правдой?
– Да ты посмотри, Макарыч, сколько её тут на поле валяется, – ответил Семеныч, – грех не воспользоваться. А наши партейные книжечки, так называемые «красные корочки», тыщами разбросаны по пустоши, – и махнул рукой в сторону песчаной пустыни.
Альфред Макарович посмотрел на пустырь. И действительно, «красные корочки» валялись повсюду, до самого горизонта, он поднял первую попавшуюся красную книжечку, отряхнул её от песка и прочитал на обложке:
– Партийный билет.
Затем недоуменно раскрыл его и опять прочитал:
– Выдан Козлову Альфреду Макаровичу, – и с ужасом вытаращил глаза на грузчика.
– Это чё такое? – едва выдавил он из себя.
– А я-то тут при чём? Так вскоре будет, – ответил Семеныч и презрительно сплюнул себе под ноги.
И действительно, через четыре месяца партия развалилась.
Прохор улыбнулся про себя, вспомнив заводскую легенду с прежнего места его работы – о святом видении грузчика Семеныча , которое он всем рассказывал на работе и которое действительно исполнилось через четыре месяца.
– Да, надо же, прямо театр абсурда, – подумал он, зевая. – «План – закон! Выполнение – долг! Перевыполнение – честь!», а ведь было так. Какой закон? Чей долг? Кому честь? Сплошной марксистский дурдом.
– Не проспать бы, – подумал Прохор, засыпая в первом часу ночи у себя дома на диване, – надо бы будильник завести, – и отключился…
Нынче вечером он засиделся в кафе до самого его закрытия со своей девушкой, по причине очередного расставания с ней. Лена опять улетала в Корею на два месяца работать танцовщицей и зазывалой клиентов в ночных клубах. Нет, по её утверждению, она бы не улетала за границу за сомнительным заработком, если бы Проша взял её на содержание или хотя бы занял ей прямо сейчас десять тысяч долларов, которые срочно необходимы ей для выплаты какого-то там очередного долга. Прохор не раз поддерживал Лену материально, до того времени, пока она не устроится на какую-нибудь работу, но этих денег у неё хватало только на ночные клубы. Занятые им деньги, на благое дело, быстро заканчивались – и всё начиналось сначала, выклянчивание очередных субсидий под любым предлогом или угрозы уехать «работать» за границу. Там ей неплохо платили за предоставляемые услуги, Прохор догадывался, какие, и всякий раз по возвращении из-за границы Лена вела разгульную жизнь, ни в чём себе не отказывая, особенно в возбуждающих наркотических средствах. Ночами напролёт таскалась по ночным клубам с такими же, как и она, бездельниками, заводила многочисленные знакомства с якобы богатыми молодыми людьми, обещавшими ей трудоустройство с приличной зарплатой, где надо только иметь красивый вид для подписания договоров.
Хотя Лена, наверное, понимала, что брутальным предпринимателям от неё надо было только одного – интимных удовольствий, и как можно побыстрее и подешевле, потому что у них самих деньги «были вчера» и «будут завтра», в связи с вложением их в большие проекты, сулящие «огромные дивиденды» в далёком будущем, но всё равно такое времяпровождение ей нравилось. Единственное, что было для неё плохо: такая яркая ночная, но не продолжительная жизнь всякий раз быстро заканчивалась, как только у неё заканчивались деньги, заработанные за рубежом в сфере развлечений и интимным путём, а друзья и подружки не очень-то хотели приглашать к себе безденежную Ленку, и опять перед ней становился вопрос ребром: «Где взять денег?»
И единственный человек, кто ей никогда не отказывал в материальной помощи, был Проха. Правда, он помогал не только ей, но и другим людям, попавшим в трудную жизненную ситуацию и обратившимся к нему за помощью. Иногда он даже просто приносил продукты им, девчонкам, снимавшим в городе одну квартиру на четверых, когда у него самого денег было не густо. И всякий раз на телефонные звонки с призывами о помощи Прохор отвечал страждущим: «Хорошо, я приду». Или, чаще: «Я иду».
И все просящие знали, что Прох обязательно придёт и чем-нибудь поможет, или одолжит немного денег (естественно, безвозвратно), либо просто покормит. Его имя, Прохор, как будто было создано для него, в переводе с греческого оно означало: «Я иду вперёд».
Но он был зануда, и всякий раз, помогая, начинал их стыдить, что так жить нельзя, что бездельничать безнравственно, что беспутство до добра не доведёт и всё такое.
– Ну что ты, Проша, всё пилишь нас и пилишь, – говорила ему Лиза, одна из девушек по совместному проживанию. – А может быть мы не корысти ради общаемся с разными парнями, а чисто для себя, для удовольствия, переспим пару раз и всё, сразу домой идём. Может быть мы таким образом ищем себе достойного спутника жизни. Вот выйдем замуж за принцев из Арабских Эмиратов, сам потом за нас порадуешься.
– А сейчас живёте вы на что? «Я не такая, я просто жду трамвая!» Деньги, где вы берёте, бесплатные жрицы любви, родители высылают? Сомневаюсь. Работать надо, а не бездельничать.
– Нам иногда Наталя высылает из Японии, помнишь её? Высокая такая, с раскосыми глазами, из местных аборигенок. Сейчас она с японским якудзой живёт в Токио, у них там отдельный коттедж в пригороде и свой «Мерседес». Она япошку здесь в отеле подцепила, по вызову. Наши девочки к ней в Токио летали подработать танцовщицами, говорят клёво у неё так, даже прислуга малайская есть. Только вот сожитель её, япошка-самурайчик, маленький и старенький, на дедушку похож, и она всё время хочет от него сбежать.
В глубине души просительницам было даже приятно, что хоть кто-то беспокоится об их судьбе, и они соглашались с ним и обещали начать новую праведную жизнь с завтрашнего дня. Но благородный Прохор вскоре уходил, попив чаю и прочитав очередную лекцию о нравственности, а пристыженные девицы, поскучав несколько часиков в квартире, до двенадцати ночи, и посчитав, что для начала этого вполне хватит, решали:
– Ну, что мы как монашки в келье сидим, пойдёмте хоть прогуляемся, что ли, а то уже задницы квадратными стали от сидения перед телеком, – говорила заводила Ирка, и все сразу с радостью соглашались пойти немного потусить по злачным местам.
Но надо отдать им должное, чувство взаимопомощи у них было развито чрезвычайно высоко, как у всех наивысших существ. Если кто-то из них или их знакомых попадал в беду, то они все помогали ему, чем могли.
И когда Прохор сломал ногу на работе в заводе и почти два месяца лежал в городской больнице со сложным переломом, никто с работы не приходил к нему, а девчонки приходили еженедельно все разом. Поднимали шум в коридоре, изумляя больных в палате своей красотой, запахом дорогих духов и экстравагантным видом. Мужики, лежавшие в его палате, заслышав от Прохора об очередном их приходе, незаметно старались привести себя в порядок и даже побриться. Девчонки сразу набрасывались на Прошку, меняли ему постельное бельё, вытребованное чуть ли не с матами у санитарок, меняли нательное бельё, прокисшее от постоянного лежания на больничной койке, и даже мыли со смехом, вытирая его мокрыми полотенцами на зависть окружающих мужиков. И никогда ничего не просили взамен…
Но этой ночью, после расставания с Леной, Прохору поспать не удалось, в два часа ночи он неожиданно проснулся от громкого, протяжного, как стон, крика:
– Ва-а-ля-я! –женский голос с надрывом звал кого-то на улице, внизу у подъезда многосемейного дома гостиничного типа.
В нём он с недавнего времени жил, купив в рассрочку однокомнатную квартиру на четвёртом этаже. По ночам здесь часто раздавались крики и случались пьяные драки и на улице перед домом, и в длинных коридорах этажей, и в квартирках-комнатах, заселённых в основном молодёжью, к которым жители многострадального дома давно привыкли и старались не обращать на это внимания. И Прохор тоже вздохнул с сожалением по поводу прерванного сна, повернулся на другой бок и попытался опять побыстрее заснуть. Но через тридцать-сорок секунд душераздирающий крик повторился опять: «Ва-а-ля-я!», не дав ему даже задремать.