Евгений Бакало
Десятый круг
…И несло его во тьму. Словно земля разошлась провалом бездонным. И не ведал он куда летит. Одни стены окружали его каменными отвалами и уступами. Не мог понять полета своего он во тьме, но была в той темноте точка света. Манила она и была вожделенным местом для мыслей его.
И жаждал он знать, что там? Какие страхи сбудутся? Какие знания ожидают в объятьях того света, ибо никто не ведает знаний тех прежде. И приближался свет с мгновением каждым. И чудеса творились в том приближении.
Свет тот, словно вселенский шатер куполом навис над каменистой пустыней. Не видно края пустыне, и кроме камней тех нет ничего другого.
Но вдруг идет к нему человек высокий. Белый плащ на плечах его. Лицом строг человек, и пугает видом своим и молчанием. Как Судья высший смотреть на всякого он назначен. И пред лицом его каждого жизнь открывается. Явная или тайная. Ибо он и есть Суд высший над каждым.
Кто виновен ‑ демонам отдан будет. Страшны демоны как звери лесные с обликом волка и крыльями летучей мыши.
И кружили два демона над Несчастным, готовясь забрать его. Ибо видели долю грешника. И вспомнил он грехи свои и стал искать среди деяний земных дела добрые. И обратил мысли свои в мольбы о пощаде и смирении.
Поднял тогда руку высокий человек и приказал Несчастному идти под власть его. И шел впереди высокий человек. И Несчастный обретал надежду, коя заменяла страх и смятение, и даровала веру ему в защиту.
И шли они по пустыне под куполом зноя. И был им спутником суховей.
Предисловие:
Моя студенческая молодость была сплошным погружением во все тяжкие грехи. Мне казалось, что именно такой образ жизни позволит захватить ту маленькую толику радости, которая способна перепасть от земного бытия. Что если не окунаться в пленительные сумрачные процессы, то все пройдет мимо.
По сути, жизнь и так нацелилась пройти мимо. Бурные застолья сменялись тихими попойками. Романтические свидания – мелкими взаимоотношениями со случайными женщинами. Все перемешалось: ненужные поездки, пустые встречи, пропитые финансы, упущенные выгоды и самое главное, практически угробленное высшее образование.
Мой девиз так и настиг меня волной, долетевшей к нам из-за бугра еще с далеких шестидесятых: секс, наркотики, рок-энд-ролл. Но уже с поправкой на современные реалии. Ибо хиппи – дети цветов, люди, которым кроме секса, кайфа и музыки нужен был еще мир. Они за него голосовали. Точнее, примитивно уклонялись от призыва на Вьетнамскую войну. Меня даже в армию не стали брать – сработала отсрочка призыва для студентов. Но разве спасла меня эта военная амнистия от порочного прожигания собственной жизни?
Пять лет института пролетели как пять минут. С грустью смотришь назад и понимаешь, что все впустую. Смотришь вперед и ничего не видишь. Дорог много, а путь никуда не ведет. Но имело место одно спасительное обстоятельство: природная жажда познания. Это мое качество не оставило меня на обочине жизни. Работа оказалась интереснее, чем учеба. Работы было много. Все нервное. Все на стрессах. И опять стресс снимался самыми экстремальными способами. Ежедневно.
На рубеже тридцати лет привычка выпивать находила лишь одну внятную отговорку: пили мы только элитные напитки, курили только проверенную дурь, развлекались с подружками при обязательной резинке. В общем, поступали, как нам казалось, очень даже разумно.
А сон с каждым разом приходил все труднее. Обрывался в самом разгаре и требовал много влаги внутрь организма. Утро наступало тяжело и медленно. День тянулся бесконечно, и только вечер пролетал в очередном баре как молния, всполохом унося все заботы и усталость.
В какой-то момент сна не стало совсем. Я бродил по пустой квартире до пяти утра, вставая и по нескольку раз за ночь принимая душ. Но все впустую.
В конечном итоге я сорвался.
Глава 1. Круг первый
Вскоре предстала им долина. Люди здесь были наги и пребывали в стыде и смятении. И летали над ними демоны в поисках жертв своих. Найдя оного срывались вниз и забирали его с собой..
И указал на них Светлый и молвил: «Вольность дум своих и слов поставили они выше Учения. Посему, участь каждого ждет своего решения и будет исполнена по делам мирским и словам, и мыслям».
И был их путь далее по гребню каменистой гряды.
В кабинете нарколога уже сидел пациент – сумрачное долговязое существо с заостренными чертами худощавого лица. Типичный «забулдыга», что в каждом дворе располагаются кружком в ожидании хоть капли "живительной" спиртоносной влаги. Серый заношенный пиджак на майку «алкоголичку», растянутые треники, вельветовые тапки. Для образа пьянчуги из 90-х не хватает только махровой вязаной кепки с торчащими во все стороны пучками пушистых волосинок.
Звали это сумрачное худое существо Пашкой. Пашка был из тех самых 90-х, где отрывались как могли и хотели. Просто тогда Пашка был еще ребенком. Лопоухим школьником, который впервые пробовал «Портвейн 555» с мальчишками за гаражами.
И тут заводят меня. Я никогда не верил, что попаду в такой кабинет в качестве пациента. Я просто зарекался от этого. Но у судьбы свои планы на мой счет.
– Садись здесь. А ты подвинься, кушетка не только тебе! – санитар толкнул Пашку в плечо, и тот послушно сдвинул свой тощий зад на пару сантиметров. Места на кушетке было вполне достаточно, но санитару нужно было показать, кто здесь правит миром, и что его лучше слушаться, если нет желания познакомиться с его же крепкой рукой.
Я сел. Комната вся вращалась, и было страшно потерять ориентир в пространстве. Я зацепился взглядом в картину напротив меня. Пытался ее рассмотреть. Суть изображенного долго не мог понять, но странным образом читалась подпись: «Лимб. Круг первый».
– Прям Данте, – выдавил я из себя с легкой ухмылкой.
Здоровенный парень лет тридцати в несвежем халате смотрел на меня сверху вниз. Его взгляд был вызывающим, пренебрежительным. Прищуренные глазки. Крепко сжатый рот. Напряженный подбородок на крупной шее. Парень был лишен признаков интеллекта, но всячески выпячивал свое физическое превосходство. Из-за его спины появился невысокий мужчина в отутюженном медицинском халате.
– А ты не умничай. Есть во что переодеться? Снимай пиджак, туфли, часы. Тут складывай, – доктор говорил словно цирковой чревовещатель, почти не открывая рта и не шевеля губами. Доктор МАНН. Так значилось на его нагрудной карточке. – Санитар выдаст вам одежду. И будем лечиться, Готте! Готте, вы меня слышите?
Санитар принес застиранную полосатую пижаму, стащил с меня пиджак «Армани», рубашку, туфли от модного дизайнера, часы и привычным движением стал расстегивать ремень на джинсах.
– Сам.
– Ну так, живее!
Я натянул неприятную телу больничную хламиду. Передернулся с утробной отрыжкой. Меня мутило. Но влитое в «Скорой» лекарство уже начало действовать. Я ужасно захотел спать.
– Куда мои вещи понесли? Там мой телефон. Я его заберу.
Доктор Манн прервал мою реплику и обратился к санитару:
– Сергей, веди обоих в отделение. Да смотри, чтоб мажор не облевал тут все.
– Владлен Маркович, вы сейчас в кабинет? Можно к вам на секунду?
– Сережа, я помню. Я обещал, я отдам. Но речь шла, что ты не уволишься минимум полгода.
– Спасибо, Владлен Маркович. Остальное как обычно?
Доктор МАНН очень экономно кивнул в знак одобрения и вышел из смотровой. Вслед за доктором стали выволакивать меня с долговязым Пашкой, сонных и совершенно ничего не понимающих. Санитар Сережа засуетился возле моих вещей и через пару секунд уже был рядом. Его лицо сияло осознанием исполненного долга.
Нас вели длинным коридором с решетчатыми небольшими окошками, сквозь которые изредка виднелись отблески электрического света. Перед лестницей опять решетка, только уже ограждающая пространство над лестничным пролетом. Потом еще решетка, отделяющая спуск в подвальное помещение. И опять коридор. Опять решетки, двери, сетки, крашенные стены, маленькие окна, затянутые паутиной арматуры. «Тюрьма» – подумал я.
– Ну что, бухари, милости просим. В тюрьме никто из вас не сидел? А то б сравнили… Тюрьма вам бы, точно, раем показалась, – санитар разговаривал сам с собой. Он продолжал произносить текст как мантру, которую необходимо зачитывать в уши каждого вновь прибывшего.
Санитар вел нас под руки. И что-то тяжелое в кармане его халата, что-то не литое, но металлическое при каждом шаге шлепало меня по ребрам.
Последняя дверь. Воздух. Пасмурный день нагнетал тучи, но и предвкушал дождь. Пахло озоном, грозой, скорой влагой с неба. Я вдохнул. С этим вдохом меня тут же стошнило. Все, что было мной отправлено в желудок в течении последних суток в ресторане, фонтаном брызнуло на тапки Сережи.
– Урод, мне ж еще ночь дежурить! – санитар как ошпаренный отскочил, бросив меня на асфальтированную, изломанную проросшей травой дорожку. – Сука. Ну ты у меня отхватишь ща.
Этот здоровяк в белом халате, как раненый зверь, готовящийся к прыжку, стряхнул на траву источающие зловоние тапки. Бросил на траву Пашку, вытирая уже голые ноги о его одежду.
Мне полегчало от высвободившегося желудка. Я понимал, что сейчас меня будут бить, но было все равно. Я просто упал на асфальт и сжался в позу зародыша. Я ждал. И тут привычный перелив моих лучших наручных часов «Патек Филип» сообщил о наступившем новом часе.
– Падла, уже часы спер, – едва выдавил я, прозревший, что именно тяжелое шлепало меня по ребрам.
Санитар вмиг понял, что оказался пойманным за руку на месте преступления. Он опешил, но секунда прошла, и нужно было реагировать – желательно так, чтобы я на своих претензиях поставил крест. Он выпалил: «они уже не твои, пациент!» и сжал кулаки.
Однако, не отвесив ни одного удара, кулаки вдруг расслабились. За моим скрюченным телом из кустов вырос великан. Натурально двухметровый детина с искаженным лицом – точнее, с неестественно кривым черепом. Его рука сжимала высокий черенок метлы, собранной из нескольких старых веников. Великан просто стоял и смотрел.
Плохо скрывая неприязнь, санитар проговорил:
– Миша, иди отсюда. Иди хоть в задницу! Но ты ничего не видел. Уловил?
Я понял, что Миша мой спаситель, пусть даже и временный. Воспитательный акт от санитара переносится на потом, а пока… Сергей, как верный волк системы, взял нас с Пашкой в лапы-пасти и потащил дальше. Он даже не побрезговал надеть свои испачканные тапки. И зловоние от них провожало нас по тенистой аллее лечебницы.
Низкое здание барачного типа носило название «Бокс», с дополнительным пояснением: «Карантин». О карантине предупреждало рукописное объявление, прикрепленное кнопкой на деревянную крашеную дверь. Ее скрип нарушил шелест листьев, а сильные руки втолкнули нас в полутьму.
– Принимай.
– Скилько?
– Двое. Карты позже принесут.
Кто-то вышел из темноты на свет зарешеченного окна. Внимательно осмотрел нас.
– А чого этот ужо в пижаме? Опять раздели хлопца? Серожа, я тоби скильки раз балакал, що мни плевать на то, що тебе разрешает цей еврей. Тут в «Боксе» я керую, и я их довжен обработать перэд приняттем. Уразумив?
– Да пошел ты. Иди и сам с ним договаривайся. Принимай как есть! – с этими словами санитар усадил нас на кушетку. За ним гулко захлопнулась старая тяжелая дверь.
Начальник «карантина» подошел ближе. Слегка наклонился над моим лицом. В своем полумраке сознания я прочитал его карточку на груди «Харон Богдан Иванович».
– Ну, пойдем, хлопцы. По первой баня. Сами то можете идти? Эй ты, доходяга, бери его и айда мытця. Вы, я дивлюсь, из запойных. Ну, це добре. Не юродивые, уже хорошо. А то беда з ийми.
Харон Богдан Иванович. Он говорил на смеси украинского и русского языков. В Харьковской области такое было частым явлением. Сам же Богдан Иванович, мужчина коренастый, лет шестидесяти. Пытливый взгляд, крепкие руки. Он внушал желание его уважать, может, даже бояться. За несколько минут Харон не проявил ни малейшей агрессии или намека на силу. С таким человеком хотелось быть друзьями, и не в ком случае не иметь его в числе врагов.
Пашка тянул меня по коридору со стенами крашеными грязно-зеленой эмалью. Потом была душевая со стойким запахом скипидара и разлагающегося от влаги дерева. Куски хозяйственного мыла, разрезанные пополам, лежали на деревянных скамьях рядом с оцинкованными тазами. Из стены торчали ржавые вентили душевого крана. Все было коричневым от вездесущей ржавчины, влаги и гнили. Включили теплую воду и каждый занял место под отдельным гусаком.
Вода. Она немного привела меня в состояние жизни. Можно было выходить, одеваться. Пижама вернулась в еще более жутком состоянии: засушенная и горячая. Прожарили от души. Я с каждой минутой приходил в себя. Но все еще тошнило, голова кружилась и сильно болел затылок.
– Одягайся, да и у карантин! – проговорил Харон. – И слухай тут тильки меня. В карантине будэте не долго. До вечора. К тому времени вас определят до отделения и палаты. У мэнэ тут нэ шуметь. С кем хотите, можно балакать. Но ежли кто сполонен, не отвязывать. На очко ходить в аккурат, вы не одни. Ежли шо, зовите. Кто-то всегда нэ далече. Вопросы задавайте. Тут нэ тюрьма. Больница… – и он замолчал, философски уставившись в окно.
– А где мой телефон? Как своим позвонить?
– Телефон цей бугай забрал. А бо ще кто. Забудь. Твои и так знають где ты, сами ж и привезлы. Про тоби ужо слух пробёг. Местные прибиглы добро твое делить. Уроды.
Минутное знакомство с этим человеком, а у меня к нему уважение. Он брал нас как стариков немощных, крепко, но почти ласково. Взял и отнес к очередной двери. Отворил ключом засов. За дверью копошилась жизнь. И в эту жизнь нас ввели словно полусонных овец.
– Да ви не бойысь, заходь! Нэма буйных. Тильки унылые.
– Заходи, заходи, – донеслось из глубины.
Только сейчас я разглядел четыре железные кровати, на трех из которых были привязаны люди. Мы с Пашкой прошли и сели на свободную. Я сразу привалился в сторону окна, оставаясь в сидячем состоянии. Меня мутило. А слух мой воспринимал все звуки. И эти звуки стали доносить сюрпризы.
– Кто ты? – начал разговор, лежащий на кровати у окна справа. На зоне бы его признали «паханом». Лицом суровый и место почетное. Одно отличало, человек был привязан за кисти к кровати.
– Пашка.
– А друг твой?