Наше общее появление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Я, хромающая на левую ногу, с толстой правой ногой, в синих шароварах, опираясь на Володю, дошла до своей кровати и села на нее, положив правую ногу на стоящий рядом стул. С Володей мы уже переговорили в машине относительно завтрашнего дня. Быть с нами утром он никак не мог, вся его основная работа в компании была до обеда. Сейчас мы с ним попрощались, я попросила его позвонить моему сыну и успокоить его. «Скажи ему, что мне смешно», – пошутила я над этой ситуацией.
– Как думаешь, можно выпить вина? – спросила я Володю. – У меня есть с собой небольшая бутылка красного сухого французского вина.
– Не только можно, но нужно, – категорически изрек Володя и вышел.
Подруга с соседкой смотрели на меня с нескрываемым страхом. А я, как могла, накрывала на стол из всех наших припасов. Бутерброды с грудинкой, винегрет, домашняя шарлотка. Подруга достала конфеты, соседка порезала яблоки. И вот мы выпили из наших чашек за знакомство, за здоровье. Всем полегчало. Основной разговор пошел по завтрашнему дню. Нам нужно было выезжать, соседка сказала, что сумки до такси донесет.
Утром мы поковыляли к такси. Подруга на костылях, я не могла ступать на левую ногу, правая была полностью в гипсе, который сползал и при каждом движении врезался в кожу. Я шла как утка, руки, как крылья, в разные стороны для равновесия. Только эти крылья не помогали мне приподняться над землей, чтобы не чувствовать сильной боли. Около института травматологии таксист остановил машину у двери, через которую въезжают на колясках. Для нас это было самое то, можно было держаться за длинный поручень, а сумки я просто тихонько скатила. Оставив их внизу у регистратуры, мы побрели к кабинету терапевта. Ее долго не было. Пациентов для госпитализации было считанное количество, в конце недели на выходные немногие приезжают. Наконец врач подошла, и я заглянула в кабинет. Она сказала, что анализ на ковид еще не готов, нужно ждать.
– У вас нет еще флюорографии. Я говорила больной, она хотела позвонить, – врач меня просто огорошила. – Мне нужна флюорография с протоколом.
– Что с флюорографией? – я спросила подругу, выйдя от доктора. – Ее бесстрастное лицо выводило меня из себя. – Ты звонила домой?
– Нет.
– Почему? – видимо, бесполезно разговаривать с людьми, у которых потеряна чувствительность.
Не ответив мне, она на костылях пошла к терапевту.
– Я звонила домой от врача, у меня только маммография была в январе, – выходя из кабинета, ответила она на мой немой вопрос.
У меня не было слов.
– Пойдем в кабинет, делать флюорографию.
Вышла сестра, взяла направление, вынесла чек на оплату.
– Все процедуры только после оплаты, – сказала она мне, когда я попросила ее ускорить процедуру.
Подруга ушла в этот кабинет, на скамеечку сели две девчонки лет двадцати. У одной был шов на колене, у другой на коленном суставе были следы от проколов. Мы разговорились. Девчонки были уже на реабилитации, ходили самостоятельно. Одна из них предложила мне палку-костыль, принесла его, он был с опорой под локоть. Быстренько примерила под меня, отрегулировала. У меня была точка опоры, и когда она предложила купить этот костыль, я с радостью взяла.
Началось долгое ожидание итогов ковидного анализа. Врач встала на нашу сторону и периодически звонила заведующей лабораторией. Все безрезультатно. Мужчина, который сидел в коридоре, ожидая другого терапевта, сказал, что за сутки делают анализ только в спид-центре, стоимость 2500, а первый день сдачи анализа не считается. Наш анализ стоил 1300, мы не подходили под эти параметры. Ждать итогов анализа через день было бесполезно. Поезд, на котором можно было уехать, был в 16-30, следующий глубокой ночью. Сидеть на вокзале много часов было бы невозможно. Я позвонила Володе, попросила его посмотреть наличие купейных мест. Он быстренько ответил, нижние купейные были в первом вагоне.
Мы сидели рядом на одной скамейке, в коридоре никого не было. Подруга крестилась непрерывно, шептала что-то, из уголков глаз у нее скатывались слезинки.
– Бесполезно сейчас читать молитвы, я в среду читала про себя весь день «Отче наш», но это не помогло. Что может помочь, если нет официальных анализов? – грубо, но правдиво сказала я. – Все, слезы, сопли, слюни в сторону. Собрались. Оставаться здесь мы не можем. Ты на костылях, у меня травмированы обе ноги. Деньги заканчиваются, их бы на обратные билеты хватило. Нужно ехать домой. Сейчас главное – добраться до дома. Это как мантра. Осталось полтора часа. Полчаса на такси добраться до вокзала, полчаса на то, чтобы купить билеты, полчаса, чтобы добраться до вагона.
Я заглянула к врачу, сказала, что мы уезжаем.
– Приезжайте в понедельник, и сразу ко мне. Никаких очередей. Анализ на ковид должен быть готов, из регистратуры я заберу его сама, – такими были ее напутственные слова.
Не помню, как мы выбрались на улицу. Здесь уже никто не помогал. Таксист был понимающий, помог погрузить вещи, мое место было на заднем сиденье в полулежащем положении. У вокзала он достал наши вещи, подруга осталась стоять с ними, а я ковыляла к отдельному зданию продажи билетов на поезда дальнего следования. Большой зал, людей единицы, я вписывалась в свой график. Два нижних купейных билета были в кармане, но до поезда было еще далеко.
Нам переставили сумки через парапет, до центрального входа было метров пятьдесят. Сначала я попыталась взять монстра за выдвижную ручку, но спадающий гипс не давал идти не только мне, даже без груза каждое движение доставляло боль. Я решила, что буду просить прохожих о помощи. И вот молодые ребята навстречу. На просьбу занести сумки в вокзал сразу откликнулись, быстренько схватили их и поставили у дверей внутри вокзала. Было очень много пассажиров на скоростной поезд на Москву, гул стоял необычайный. На табло я увидела наш поезд, но не было пути и платформы. Пошла к полицейскому, он отправил к дежурной по станции. Девушка посмотрела в компьютер, это был 2-й путь 6-я платформа. Надо было пропускать сумки, самим проходить через металлоискатель, а потом спускаться в переход к вагону. Я готова была потерять сознание, но нужно было держаться. И снова на лестнице к спуску к платформам я попросила встречного молодого человека помочь нам. Он перенес сумки и поставил еще у одного прохода с полицейскими. Не знаю, как мне удалось перетащить самую большую сумку к выходу, но девушка-полицейский, видя мою хромоту, открыла парапет со своей стороны и забрала вторую сумку. Потом надела белые перчатки, покатила наши сумки, а мы за ней отправились сначала к лифту выхода на перрон, а потом прямо к нашему вагону. Там нас ждал проводник. Он взял паспорта, сказал, что знает, что у него новые пассажиры, молодой человек, стоящий рядом с проводником, взял сумки и отнес в наше купе.
Так мы добрались до своих мест, и было ясно, что до дома доберемся, в Кирове нас встречал сын подруги. После того, как мы заправили постель, попили чая, началась наша окончательная беседа.
– Невезучая ты, подруга, – сказала я. – Даже твое невезение распространяется на тех, кто рядом. Надо что-то с этим делать. Задуматься, и меняться. Рекомендуют менять занятие, одежду, прическу, многое другое.
– Да читала я об этом, – она пыталась показаться просвещенной.
– Мало читала, надо делать, тогда хоть как-то будет меняться карма, если тебе она досталась от родителей или ты сама ее приобрела на своем жизненном пути.
Это была самая быстрая дорога к дому. Проводник взял наши сумки, вынес их из вагона. Сын подруги, увидев нас, произнес слова: «Вас только и посылать…», схватил сумки и побежал вперед. То, что матери нужно как-то помогать и при наличии сумок, в его планы не входило. Когда подъехали к моему дому, он донес мою сумку до подъезда. Мне его дальнейшая помощь была неприятна, я отказалась, а он не возражал. Кое-как я поднялась на четвертый этаж, но главное – я была дома, в своей квартире, и была от этого счастлива.
На следующий день подруга принесла мне деньги. Она была с палочкой.
Надо же, – подумала я, – может ходить с одной опорой. Могла бы предложить мне свой второй костыль, когда видела, как я мучаюсь. Но не сделала этого. Своя рубашка оказалась ближе к телу.
Я дала ей свою удобную сумку для поездок, и мы распрощались, видимо, надолго. Позже я нашла подходящий к моему случаю совет: «Воспитайте в себе одну очень хорошую черту характера. Никогда не выясняйте отношений с людьми, которые вас разочаровали. Просто уходите».
Глава 3
Я хорошо знала историю жизни своей школьной подруги. Нелюбимый ребенок, несчастливое детство, трудная юность. Пожалуй, замужество до определенного времени было удачным, пока муж не стал выпивать, лишился работы. Но мало у кого из послевоенных детей детство и взрослые годы были сладкими. В поезде я сказала ей про карму. Она не поняла, что это.
Эзотерики говорят, что кармическая задача – это внутренняя работа над собой: развитие определенных качеств, приобретение новых знаний, избавление от вредных привычек. В общем, все, что способствует духовному, а затем и социальному развитию. Это касается всего: и отношений, и характера, и условий, в которых живем. Хорошая новость в том, что над всем этим можно успешно работать.
Считается, что есть три стадии кармы человеческой жизни. Первую треть человек живет по карме, которую ему подарили родители. Вторую треть жизни он создает карму своим детям. Ну а третью часть жизни он живет по собственной карме, или, как говорили древние новгородцы, «по своему разумению».
Первая треть моей жизни (по карме, которую подарили мои родители)
Думаю, мне досталась хорошая карма от моих родителей. Я жила в семье, с отцом и матерью, у нас был свой дом. У меня были братья и сестра.
Я плохо помнила свое детство. На старых фотографиях сидела маленькая серьезная девочка с чумазым личиком и внимательными глазами, в руках деревянная пирамидка. На обороте надпись: Лине два года 9 месяцев. Наверное, я уже ходила в детский сад, потому что дома игрушек у нас не было. Волосы острижены под машинку. На групповых детсадовских фотографиях я с челкой, поливаю с другими детьми клумбу с цветами. Мы все в одинаковых синих халатиках с белыми воротничками, в резиновых ботиках.
Детям никто не мешал жить в своем мире. Летом мы до глубокой ночи играли в прятки на улицах, полных бурьяна, крапивы, репейника, скромных желтых одуванчиков. Падали, обдирали до крови колени. Искусанные комарами, прибегали домой, и, наскоро вымыв ноги, падали в постель. Зимой – прыгали с крыш в сугробы, делая в воздухе сальто-мортале, как мы сами это называли, строили снежные городки или бабу. С носом-морковкой и угольками из печки вместо глаз. Возбужденные, с ярким румянцем на щеках, мы врывались домой, сбрасывая оледеневшие варежки, и грели замерзшие ладони у русской печки, занимающей половину дома. В валенках было полно снега, шаровары стояли колом. Одежда очищалась от налипших кусочков снега веником, развешивалась на специальных лесенках для просушки к следующему дню.
Наверное, я была своевольной, убегала, куда глаза глядят. Однажды на соседней улице я смотрела на машину, из которой сгружали навоз для огорода. Кто-то сверху бросил грязный ящик, а я, как нарочно, пробегала мимо. Тогда мне сильно попало по голове, кровь текла ручьем. Зареванную, грязную меня привели домой, но мне еще и попало, чтобы не бегала, где не надо. Хороший шрам близко к виску остался на память об этом происшествии.
В школе в младших классах я, ничего не сказав дома, ушла ночевать к подружке. Квартира на первом этаже деревянного двухэтажного дома, в те времена их называли «жактовской», казалась дворцом, а немудреная еда царским угощением. Не знаю, как родители меня нашли, но только неожиданно они появились на пороге во время нашего ужина. Я всю дорогу до дома бежала бегом, потому что мама норовила отхлестать меня длинной вицей.
Наш дом стоял на окраине города. Все напоминало деревенский уклад. По улицам ходили свиньи, курицы и коровы. В километре от дома был лес. В то время в лесу было много грибов и ягод. Сразу же, как только начинали поспевать ягоды, а затем шли грибы, считалось обязательным ходить в лес за ягодами и грибами. В начале июля мы ходили за земляникой, иногда к дальним холмам – за лесной клубникой. Позже поспевали черника, голубика, малина и смородина разных цветов: черная, красная, белая. Ягоды впрок не заготавливали, сахар был дефицитом, да и собрать их так много, чтобы оставалось не только на еду, но и на варенье, не удавалось. Толченые ягоды с молоком летом были основной едой, позже – грибной суп со свежим картофелем.
В лес уходили рано, едва наступал рассвет. На сумеречном просвете неба темнели крыши и облака, дремали изгороди домов и нежно видимая дорога. Мы с подругами уходили далеко, особенно в грибную пору. Ориентировались в лесу хорошо, было даже соревнование между нами, кто больше соберет грибов. Самым увлекательным занятием был сбор рыжиков. Неутомимый поиск их в траве на крутых склонах, в ёлочных зарослях, требовал сноровки и терпения. Стоишь, чуть ли не на рыжиках – и не видишь их. А присмотришься, поползаешь на коленках – и сразу заметишь добрый десяток зеленоватых или оранжевых выпуклых пуговок. А какой у рыжика дух! Он не похож на запах никакого другого гриба. Зимой мама всегда делала ароматные соленые рыжики со сметаной и ставила большое блюдо на стол, когда пекла для семьи блины в русской печке. Когда я училась в шестом классе, отец одноклассницы взял нас на грузовой машине в дальний лес за грибами. Тот год был особенно урожайным на грибы, и я привезла домой несколько мешков красных и белых грибов. Их высушили в русской печке, а зимой стряпали пельмени с мясом и грибами.
В то время в огородах не высаживали ягодных кустов, они занимали лишнюю площадь, да и окультуренных саженцев не было в продаже. Земля должна была приносить более полезные овощи, картофель был вторым хлебом, от его урожая зависело, будет ли зима сытой, хватит ли мелочи и отходов, чтобы прокормить корову и поросенка. Земля в огороде была жирной, копалась легко, каждую весну в качестве удобрения в нее вносили много навоза, который за зиму скапливался от коровы. На полях за городом высаживали картофель те горожане, у которых не было своих огородов. После уборки в земле оставался картофель, и детей посылали убирать его остатки после первых дождей, когда земля оседала, и можно было увидеть промытый картофель: мелочь, а если повезет, и крупный, который мог пригодиться на еду. Ведер в то время было мало, наверное, потому, что они стоили дорого, в ходу были корзины разного размера, большие и маленькие. Чтобы не ходить так далеко в поле по несколько раз, всегда брали с собой большие корзины, после сбора ставили их себе на плечо и шли больше километра домой.
Было время, когда и мы высаживали картофель на полях за городом. Отцу, как имеющему в семье много детей, давали землю под посадки. Уборка урожая была священным занятием. Выходили из дома часов в семь-восемь, всей семьей, брали с собой четверть молока и уже испеченные мамой с утра горячие ватрушки. Уму непостижимо, как она умудрялась вставать в три часа утра, и, никому не мешая, стряпать целую кадушку теста, чтобы к завтраку все было готово.
Недалеко от дома было капустное поле. Осенью, когда вырезали кочаны, мы всем семейством ходили собирать оставшиеся капустные листья. Все шло на корм поросенку, которого обязательно выращивали к зиме. Я не помню, уставали ли мы тогда. Сознание того, что делали дело, приносящее пользу для семьи, было важнее. Кроме того, мама всегда кормила вкусно после тяжелой работы. Правда, нам и картошка, жареная на огромной сковороде на плите, с корочкой, с домашним молоком и куском белого хлеба была лакомством.
После меня у родителей было еще трое детей. Сильная и выносливая от природы, наверное, в маму, я легко и быстро выполняла все порученные мне, как старшей сестре, задания по уходу за малышами. Мне нравилось быть маминой помощницей, я ежедневно летом стирала рубашки, майки и трусики своих братьев, ходила полоскать белье на речку, сушила его на заборе и веревках. Стиральной машины не было, белье стирали в корыте со стиральной доской и хозяйственным мылом. Воду для стирки нагревали на солнце. Наверное, не всегда удавалось сделать его идеально чистым, поэтому летом полотенца и простыни раскладывали на зеленую картофельную ботву. Считалось, что так они отбеливаются от пятен.